Сумрачная дама - Лаура Морелли

– Папа!

В конце концов ключ в замке щелкнул и дверь открылась. Эдит ввалилась в квартиру, чуть не падая. Она бросила свою наплечную сумку, разбросав книги и папки, которые принесла домой с работы. По потертому деревянному полу разлетелись закладки и рукописные заметки. Эдит бросилась по коридору на громкий голос радиодиктора, объявляющего, что войска Германии пересекли реку Вислу на юге Польши. В гостиной она увидела, что ее отец сидит в своем кресле и машет тонкими руками и ногами в сторону склонившейся над ним худощавой женщины.

– Герр Бекер! – Элке, женщина, которая заботилась об отце, когда Эдит была на работе, пыталась поймать старика за руки. Из-под шпилек у нее на макушке прядками выбились волосы. Ее лицо скривилось в недовольной гримасе. Отец Эдит снова попытался, неловко и некоординированно, ударить Элке по голени ногами.

А потом Эдит почувствовала запах мочи и экскрементов, и сердце ее упало.

– Он отказывается идти в туалет! – Элке наконец отпустила руки отца и повернулась к Эдит. – Я не могу заставить его встать со стула!

– Ничего страшного, – сказала Эдит, стараясь говорить как можно тверже. – Давайте я с ним поговорю.

Элке, сдаваясь, махнула руками и отступила на кухню. Эдит прошла через комнату и заставила замолчать разошедшегося диктора, выключив радио.

– Папа.

Эдит села на колени на коврике возле кресла отца, как делала, когда была маленькой девочкой, в нетерпеливом ожидании очередного рассказа о древних графах и герцогинях. Цветочный узор на подлокотниках кресла истерся и износился, а подушка осела и теперь, очевидно, восстановлению не подлежала. Эдит изо всех сил игнорировала вонь.

– Эта женщина… – сказал отец. В его широко раскрытых глазах была несвойственная ему ярость; вокруг затуманенных зрачков виднелась желтая кромка. Эдит услышала, как на кухне течет вода и гремят кастрюлями.

Из его подбородка торчали грубые седые волосы. Эдит представила, что Элке, должно быть, боролась с отцом несколько часов. Герр Бекер теперь почти каждый день отказывался выполнять даже самые простые действия: от смены рубашки до бритья. Загнать его в ванну было практически невозможно; в последние несколько недель он начал необъяснимо бояться воды. Эдит было жаль Элке, но в то же время она злилась – среди вечно меняющихся сиделок, которых нанимала Эдит, не нашлось никого, кто знал бы, как заставить ее отца сотрудничать. Для этого, как Эдит должна была признать, были необходимы очень много терпения и изрядная доля хитрости.

Из щели между подушкой и корпусом кресла Эдит выкопала Макса – потертую плюшевую собачку, которая в детстве принадлежала Эдит. Теперь Макс был постоянным спутником ее отца; его белый мех потускнел и покрылся пятнами, которые уже не удавалось отстирать.

– Все хорошо, папа, – сказала Эдит и твердо положила руку на его предплечье. Кожа его была в пятнах и морщинах. Второй рукой отец крепко прижал к себе плюшевого зверя. У него за спиной громко тикали швейцарские часы. На полках вдоль стен лежали в беспорядке стопки книг; из каждого тома во все стороны торчали листки бумаги. Пыльные, пожелтевшие страницы научных каталогов и журналов, которые отец когда-то жадно поглощал, теперь лежали брошенные.

– Давай тебя помоем? Мне кажется, к тебе скоро придет гость.

Когда отец услышал эту белую ложь, глаза его загорелись, и Эдит почувствовала укол вины. Никто из друзей отца не придет. Когда отец перестал узнавать их лица и больше не мог вспомнить их имен, они, один за другим, постепенно отдалились. Эдит наблюдала за этим молча, не в силах препятствовать.

Отец уже не мог следить за временем, но Эдит знала, что с их последнего гостя, не считая жениха Эдит, Генриха, прошло несколько месяцев. И даже эти визиты скоро прекратятся. Генрих сядет на поезд в Польшу, в составе новосформированной пехотной дивизии Вермахта. Как только, меньше двух недель назад, по радио и во всех газетах объявили о вторжении в Польшу, Эдит начала, затаив дыхание, молиться, однако повестка Генриху все равно пришла.

Но сейчас Эдит не хотела об этом думать.

В ванной Эдит сунула руку под кран и дождалась, пока вода согреется. Ей в страшном сне не могло привидеться, что так абсолютно разрушится барьер стыдливости между отцом и дочерью. Но что ей оставалось делать? Когда сиделки, которых она нанимала, неизбежно сдавались и отказывались управляться с ее упрямым отцом, кому, как не его дочери, он дорог настолько, что она готова расстегнуть его брюки, промокнуть влажной губкой его плечи, аккуратно провести бритвой по его скулам? Матери Эдит уже пять лет как не было, и в такие моменты ее не хватало как никогда.

– Guten abend![10]

Эдит выглянула из двери ванной и увидела, что в квартиру входит Генрих, приветствуя выходящую в водовороте синего плаща и шляпы худосочную Элке.

Хоть сердце ее и запело при виде жениха, оно одновременно упало от внезапного ухода Элке. Завтра придется идти в агентство и заново начинать поиск сиделки, иначе Эдит не сможет работать в музее и обеспечивать семью.

Генрих чмокнул Эдит в губы.

– Что тут случилось? Воняет как в хлеву.

Эдит прижалась лицом к шее Генриха и долгое мгновение вдыхала его запах.

– Я сейчас его вымою. Прости. Я не знаю, успела ли Элке приготовить ужин. Посмотри на кухне.

Доносящийся из коридора голос жениха дочери выманил герра Бекера из гостиной. Теперь старик стоял в приспущенных штанах, двумя руками держась за дверной проем, и криво улыбался.

– Привет, солдат!

Генрих улыбнулся своему будущему тестю и бросился поддержать его. Эдит смотрела, как отец старается крепко пожать ему руку.

– А вас, я смотрю, сейчас будет брить чудесная девушка. Да вы счастливчик!

С облегчением и благодарностью Эдит наблюдала, как Генрих успешно провожает отца до двери ванной.

Эдит как могла вымыла герра Бекера, демонстрируя ему максимум терпения и сострадания. Когда они вышли из ванной – отец был одет в чистую пижаму, – Эдит увидела, что Генрих передвинул испачканное кресло проветриваться у открытого окна и принес с кухни на обеденный стол миску с фруктами и хлеб. Теперь он собирал с пола книги и бумаги, которые она разбросала по полу у входа.

Несколько секунд она смотрела, как Генрих склонился над ее сумкой в тусклом свете коридора – спокойный маяк среди шторма. Он был одет в серую хлопковую рубашку с воротником, что подчеркивала его небесно-серые глаза. Мысль, что скоро Эдит будет стоять на платформе и смотреть, как он, одетый в свежевыглаженную форму, машет ей из маленького окошка поезда, была невыносимой.

– Прости, что нет