Одна в мужской компании - Мари Бенедикт

политике, и я готова была сколько угодно сидеть с ним вдвоем, жадно наслаждаясь его безраздельным вниманием. Однажды в солнечный день, один из самых моих любимых, он целый час объяснял мне природу фотосинтеза, когда я поделилась с ним своими детскими размышлениями о том, что же едят растения; терпение, с каким он отвечал на мои неустанные вопросы о живой природе и физических явлениях, никогда не иссякало. Но этих часов было так мало: мама, работа и общественные дела требовали много времени, и на мою долю папы почти не оставалось. А без него в моей жизни были лишь нескончаемые уроки и домашние задания, однообразные повседневные дела с няней или, реже, с мамой, которая обращала на меня внимание только тогда, когда я сидела за пианино, а она бранила мою игру. Я обожала музыку, но садилась за инструмент только тогда, когда мамы не было дома.

Папа провел меня в гостиную, усадил в одно из четырех обитых парчой кресел, стоявших вокруг камина, в котором в этот прохладный весенний вечер горел огонь. В ожидании, когда мама придет и сядет с нами, он спросил:

— Проголодалась, моя маленькая принцесса? Можно попросить Ингу принести тебе чего-нибудь. Ты все еще такая худенькая после пневмонии.

— Нет, папа, спасибо. Я поела перед спектаклем.

Я окинула быстрым взглядом комнату, бесконечные семейные портреты на стенах, и без того слишком густо испещренных полосами обоев, и заметила, что кто-то — скорее всего, мама — красиво расставил по всей комнате дюжину букетов бледно-розовых роз. Папа только приподнял бровь, но ни слова не сказал о цветах. Мы оба знали: все расспросы мама возьмет на себя.

Мама вошла в комнату и налила шнапс в рюмку. Даже не произнеся ни слова, не встретившись со мной взглядом, она сумела яснее ясного выразить свое недовольство.

В комнате было тихо: мы ждали, когда мама заговорит.

— Судя по всему, у тебя появился поклонник, Хеди, — сказала она, сделав большой глоток шнапса.

— Да, мама.

— Чем же ты могла дать повод к таким демаршам? — Тон у нее был, как обычно, обвинительный. Я закончила по ее настоянию школу, но не вышла из нее готовой к замужеству, подающей надежды будущей хаусфрау, как она надеялась. Когда я выбрала профессию, которую она считала пошлой, хотя театральное искусство всегда высоко ценилось в Вене, она сделала вывод, что и поведения от меня остается ждать соответствующего. И, признаю, иногда я оправдывала ее ожидания, принимая ухаживания какого-нибудь молодого человека. Время от времени я позволяла отдельным поклонникам — будь то аристократ Риттер Франц фон Хохштеттен или стремительно восходящая звезда, мой коллега по фильму «Экстаз» Ариберт Мог — все то, что мама рисовала в своем воображении: это был мой тайный бунт против нее. А что мне терять, говорила я себе. Так или иначе она будет думать, что я занимаюсь всякими непристойностями. Кроме того, мне нравилось видеть, что я могу иметь над мужчинами такую же власть, как и над публикой, — нравилось покорять их.

— Ничего, мама. Я даже никогда не видела этого человека.

— С чего бы мужчина стал посылать тебе столько роз, если он ничего не получает взамен? Если ты его даже не знаешь? Может быть, этот человек видел тебя в этом непристойном «Экстазе» и решил, что ты доступная женщина?

Папа довольно резко перебил ее:

— Хватит. Может быть, это в знак восхищения ее игрой, Труда.

По-настоящему маму звали Гертрудой, а уменьшительным именем папа называл ее только тогда, когда хотел задобрить.

Пригладив выбившиеся из идеальной прически черные пряди, мама встала. Хотя роста в ней было немногим больше полутора метров, она казалась гораздо выше. Решительным шагом она подошла к письменному столу, где стоял букет с карточкой. Взяла серебряный нож для бумаги и вскрыла уже знакомый мне кремовый конверт.

Поднеся карточку в золотой рамке к свету, она прочитала вслух:

Герр и фрау Кислер, за эту неделю мне посчастливилось четыре раза увидеть вашу дочь в роли императрицы Елизаветы, и я хочу поздравить вас как родителей столь талантливой актрисы. Я желал бы представиться вам лично, чтобы испросить разрешения встречаться с вашей дочерью. Если вы не возражаете, я заеду к вам в воскресенье вечером, в шесть часов: это единственный вечер, когда в театре нет представлений.

Искренне ваш, Фридрих Мандль.

Герр Мандль перешел к решительным действиям.

К моему безмерному удивлению, родители молчали. Я-то думала, мама только фыркнет в ответ на такое предложение, сочтя его дерзким и неуместным, или начнет упрекать меня в каких-то мифических прегрешениях, которые и привлекли ко мне внимание герра Мандля. А папа, всегда такой мягкий, когда дело не касается меня, разразится бранью в ответ на подобную просьбу постороннего человека, не связанного с нами ни через друзей, ни через родственников. Но вот их любимые каминные часы, свадебный подарок маминых родителей, отстучали в тишине уже почти минуту, а они оба все молчали.

— В чем дело? — спросила я.

Папа вздохнул — он вообще что-то часто стал вздыхать в последние месяцы.

— Мы должны действовать с осторожностью, Хеди.

— Почему?

Мама осушила рюмку и спросила:

— Ты что-нибудь знаешь об этом человеке?

— Немного. Когда он начал посылать розы мне в гримерную, я расспросила о нем в театре. Кажется, он ведет бизнес, связанный с боеприпасами.

— Так он и раньше присылал тебе цветы? — Голос у папы был встревоженный.

— Да, — тихо ответила я. — Каждый вечер, начиная с премьеры «Сисси».

Они как-то загадочно переглянулись. Потом папа ответил за обоих:

— Я сам напишу ответ герру Мандлю. Мы пригласим его на коктейль в воскресенье к шести, а потом ты, Хеди, пойдешь с ним ужинать.

Я была ошарашена. Мама всегда мечтала, чтобы я вышла замуж как полагается, за какого-нибудь милого молодого человека из Дёблинга, да и папа, кажется, был с ней солидарен, хоть никогда и не говорил об этом. Однако до сих пор они не вмешивались так открыто в мою личную жизнь. Даже когда я отказалась оставить карьеру и принять предложение руки и сердца отпрыска одной из знатнейших немецких семей — фон Хохштеттена. И уж во всяком случае, они никогда не принуждали меня ходить на свидания с кем бы то ни было. Что же случилось теперь?

— A у меня есть выбор?

— Прости, Хеди, но так надо. Этого человека мы не можем позволить себе оскорбить, — печально ответил папа.

Хоть я и догадывалась, что рано или поздно встречи с герром Мандлем не избежать, мне хотелось воспротивиться. Но при