Одна в мужской компании - Мари Бенедикт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы неторопливо наслаждались пятью блюдами французской высокой кухни с какими-то диковинными соусами, которые Фриц заказал своему шеф-повару, и пили прекрасное французское шампанское. Временами я ненароком проводила рукой по ткани скатерти, кресла и салфеток. Шелк-букле под кончиками пальцев вызывал восхитительное ощущение чего-то до неприличия роскошного. И хотя лицо Фрица и было обращено к слуге, наливающему ему еще шампанского, но я заметила его отражение в массивном зеркале на стене напротив. Фриц сиял, видя, что я в восторге.
Он поднес бокал к губам и задал очередной вопрос о моем детстве. Его необычайно занимало все, что касалось моей биографии, но он никогда не рассказывал о своих юных годах. Казалось невероятным, что вот этот безупречный, властный мужчина, сидящий передо мной, когда-то был нежным, хрупким мальчиком. Может, он уже родился таким — жестким и сильным? Словно он вышел из материнского лона и сразу же пошел по жизни своей уверенной походкой.
— Довольно обо мне, Фриц. Ты ведь наверняка уже понял, что биография Хедвиг Кислер из Дёблинга не слишком богата захватывающими событиями. А вот ты — совсем другое дело. Как начинался жизненный путь Фридриха Мандля?
Он усмехнулся и начал рассказывать о своей Hirtenberger Patronenfabrik. Это была тривиальная история про семейный бизнес, связанный с военным производством, про то, как Фриц сумел возродить его и заставить расти в геометрической прогрессии, даже несмотря на банкротство, вызванное поражением Австрии во время Великой войны. Повествование было гладким, почти безупречным, словно отрепетированным. Похоже, что он повторял его при всяком подходящем случае, но я-то ожидала услышать не сухой отчет о работе компании, а нечто большее. Мне хотелось знать настоящую биографию Фрица. Личную историю мальчика, ставшего самым богатым человеком в стране, а не тщательно подготовленный для публики доклад о развитии его предприятий.
— Очень впечатляет, Фриц. Особенно то, что ты договорился с банком о кредите, чтобы вернуть фабрику в собственность семьи после банкротства. Это был гениальный ход.
Он улыбнулся. Как же он падок на похвалу.
Я продолжала:
— Ну а о семейной жизни? Расскажи мне про свою мать.
Широкая улыбка моментально пропала с его лица. Челюсти сжались и выглядели теперь еще более угловатыми. Куда пропал тот беззаветно влюбленный, страстный Фриц, которого я знала? По спине у меня пробежал холодок. Я откинулась на спинку кресла, а он, заметив мою реакцию, снова улыбнулся.
— Да тут и рассказывать нечего. Типичная австрийская хаусфрау.
Я понимала, что настаивать не следует. Сменив тему, чтобы поднять настроение, я спросила:
— Ты не мог бы показать мне гостиную?
— Отличная идея. Может быть, перенесем туда аперитивы и десерты?
Он взял меня за руку и усадил на диван, стоявший перед широким окном, из которого открывался превосходный вид на архитектурные красоты, окружающие Рингштрассе. В окнах богато украшенных зданий сияли огни. Они отражались в многочисленных зеркальных поверхностях гостиной. Я отпила глоток шампанского из изящного бокала, который Фриц наполнил, и почувствовала себя невероятно счастливой. Успех в роли Сисси, бурно развивающийся роман — все это было настолько идеальным, что казалось каким-то ненастоящим. Незаслуженным, сказала бы мама.
Взглянув на Фрица, я заметила, что он неотрывно смотрит на меня и улыбается в ответ на мою улыбку. Он наклонился ближе и поцеловал меня — сначала нежно, потом нежность сменилась страстностью, и его руки скользнули от талии к спине. Я почувствовала, как его губы прижались к шее, а пальцы начали расстегивать платье.
Я уже бывала близка с молодыми людьми. Долгие поцелуи и объятия где-нибудь на балконе или за кулисами, неумелые ласки и тисканье на заднем сиденье машины. Три дня, проведенных тайком в пустой квартире родителей профессора, где я нарушила все запреты. Но я понимала: с Фрицем нужно быть сдержанной, не торопить события — пусть он добивается меня. И я высвободилась, хотя и страстно желала его.
— Мне нужно идти, — проговорила я, почти задыхаясь. — Родители будут в ярости, если я приду домой после полуночи.
Он убрал руки и загадочно улыбнулся.
— Как хочешь, ханси[1].
Я обняла его, чтобы поцеловать на прощание.
— Не хочу, но придется. Мои родители — люди твердых правил.
Щекоча меня дыханием, он сказал:
— Что касается правил — полагаю, дома тебя ждет сюрприз. Возможно, уже грядут перемены.
Глава восьмая
16 июля 1933 года
Вена, Австрия
Шофер открыл передо мной дверцу, но Фриц все еще крепко держал меня за руку.
— Так жаль, что уже пора говорить тебе «спокойной ночи», — прошептал он.
— И мне жаль, — прошептала я в ответ. Это была правда. Когда между нами завязался роман, я говорила себе — он мне вовсе не нравится, я слушаю, киваю, говорю с ним, смеюсь и даже целуюсь только по необходимости, потому, что эта роль навязана мне родителями. Очередной спектакль. Я думала, что если понадобится, то я найду какие-то пути для отступления. Но теперь та, подлинная Хеди, что скрывалась под этой актерской маской, начала испытывать настоящие чувства. И я поняла, что мое сердце теперь так же уязвимо, как все те сердца, которые я разбивала в своих прежних любовных играх.
Однако на самом деле мои истинные чувства здесь ничего не решали, в точности как и на сцене. Я высвободила руку и, не говоря больше ни слова, вышла из машины. В родительском доме было темно. Если бы не свет убывающей луны, я могла бы споткнуться на вымощенной камнем дорожке, ведущей к двери. Нащупав в темноте дверную ручку, я тихонько открыла дверь и закрыла ее за собой — осторожно, чтобы не разбудить никого, даже Ингу, нашу домработницу. Было далеко за полночь — может быть, мне и тут повезет, может быть, мама с папой уже крепко спят, и никакой шум их сейчас не потревожит. Я с облегчением расправила плечи: кажется, на этот раз мне удастся лечь в постель без обычных долгих и подробных расспросов.
Расстегнув пряжки серебристых туфелек на высоких каблуках, я тихонько
