Бандеровский схрон - Александр Тамоников

– Продукты, говоришь, покупал. – Бабула задумчиво почесал переносицу. – И о нашем брате неласково отзывался.

– Точно. Говорит, среди поляков в соседнем хуторе столько приличных людей было, а отряд Забуловича пришел и всех без разбора в мелкую капусту порубил, даже стрелять не стал, потому что патроны жалко. Я вот думаю, Нестор, хорошо бы этому гаду взбучку сделать, а заодно и конфискацию учинить. Сдается мне, что у Власа по сусекам поскрести – не только эти семь мешков найти можно.

– Молодец, Яков. – Бабула поощрительно похлопал хуторянина по плечу. – Верно понимаешь текущий момент, сознательный ты наш. Дорогу на хутор знаешь? Незаметно можно проехать?

– Можно. По прямой лесами верст десять будет.

– Отлично, поедешь с нами. – Бабула повернулся к помалкивающему заместителю. – Ты тоже, Вавила, собирайся. Пять человек бери, две подводы, в полночь выступаем. Пусть эти люди отдохнут, а остальным спуска не давай, чтобы работали как каторжные.

– Слушай, Нестор. – Хозяин хутора замялся, как-то занервничал. – Может, вы сами, без меня? Вроде как знакомец мой этот Влас, нехорошо получится.

– Извини, Яков. – Сотник развел руками. – Никто тебя за язык не тянул. Да не трусь ты, пан Коряк. Просто дорогу покажешь. На подводе посидишь, пока мы с твоим знакомцем разберемся. Посторожишь имущество, а то время лихое, всякая шваль по лесам шастает.

Он валялся на мятой кровати в комнате, выделенной от щедрот Якова Коряка, таращился в потолок. Каморка в пристройке на краю хутора была узкая, не развернуться. Но Бабуле места хватало, в быту он был неприхотлив.

Главное преимущество – окно за кроватью. За ним дырявый плетень, лес стеной. Чуть опасность – ногой высаживаешь раму, ныряешь в чащу, и ни одна собака не найдет.

Он должен был отдохнуть, ночь предстояла трудная. Но Нестор не мог уснуть, вертелся, потел, со злостью смотрел на распятие, висящее на стене. Какого хрена Яков его сюда прицепил? Жалобный лик Христа, прибитого к перекладине, безмерно раздражал командира сотни. Бабула курил, пуская дым в потолок, смотрел на стены так, словно собирался раздвинуть их взглядом.

В лесу чирикали птицы.

Где-то за стенкой пышнотелая Ганка отчитывала Степку, который снова не туда залез. Она возмущенно тараторила, голос ее дрожал, взмывал фальцетом. Степка помалкивал, не ерепенился. В крестьянских семьях не принято прекословить родителям.

Эх, бабу бы сейчас. Да где ее взять? Все чаще он задумывался об этой разбитной хуторянке с добротным телом и лукавой изюминкой в глазах. Да и она на него посматривала. Осточертел ей бирюк Яков, вечно хмурый и ворчливый.

Но сложно как-то с Ганкой. Нестор не хотел портить отношения с хозяином хутора, пока от него сплошная польза и никакого вреда. Пристрелишь и таким геморроем обзаведешься!.. Ладно, с Ганкой он решит позднее.

Перекликались бойцы. Их голоса доносились в раскрытое окно. Взбучка придала людям бодрости, они бегали, суетились. Хорошо бы этой ночью раздобыть провиант. Хоть одной проблемой станет меньше.

Угрызения совести не про него, но в последнее время какая-то гадость точила душу Нестора. Сколько народа он пристрелил и порезал собственными руками? Определенно не одну сотню! Да разве это люди? Евреи, презренные ляхи, коммунисты, цыгане, украинцы, позабывшие родство и не видящие дальше своего носа!

Раньше все было спокойно, а теперь ему мерещились мертвецы с проломленными черепами и трупными пятнами. Они выбирались из-за кулис подсознания, таращились пустыми глазницами, всюду преследовали его, как будто он им что-то должен!

Ничего подобного! Нестор очищал свою страну от мусора. Та еврейская девочка, которую он выбросил с балкона во Львове, совершенно напрасно прожигала его взглядом!

Погуляли тогда, конечно, на славу! Украинцы в форме полицейских лезли из кожи, чтобы услужить немцам. 8 ноября 1941 года оккупационные власти приказали организовать еврейское гетто. В огороженные кварталы было согнано 100 тысяч душ! Откуда их столько во Львове?

Собственность разграбили еще летом, а в ноябре взялись за них самих. Поначалу расстреливали старых, больных, женщин с детьми. Называлось это акциями против асоциальных элементов. Остальных заставляли работать на благо рейха. Постоянно формировались партии для отправки в лагеря.

Делать это помогала еврейская полиция. В нее охотно шли служить молодые люди, наивно полагая, что этим самым избегнут уничтожения.

В гетто работал юденрат, орган самоуправления. Набирали в него самых уважаемых людей. Никакой самостоятельности немцы, конечно, не допускали. Единственное предназначение юденрата – оперативное и точное выполнение евреями распоряжений немецких властей. Блажен, кто думал иначе.

Членов юденрата тоже расстреливали за малейшее неповиновение, намек на сопротивление, высказывание мнения, неугодного властям. Нестор принимал участие в акции в октябре сорок второго. Хватило двух залпов, чтобы отправить в мир иной весь юденрат в полном составе, включая председателя Юзефа Парнаса. Солидные дядечки в пиджаках со звездой Давида на груди принимали смерть смиренно, потупив глаза.

А две недели назад, после стычки с бойцами Армии Крайовой, хлопцы задали перцу уже полякам. Бойцов трясло от злости. Столько хороших ребят полегло!

Разведка донесла, что те поляки отступили в Зброевку, население которой тоже было преимущественно польским. Соседний район, двадцать с лишним верст, но кого останавливают трудности?

Выступили с вечера, на двух подводах, загруженных оружием, канистрами с бензином. Шли окольными дорогами и к часу ночи уперлись в Зброевку. Там все спали.

Бойцы постояли за пригорком, покурили. Бабула разрешил подчиненным выпить по чарке горилки. Перед делом не вредно.

– За работу, хлопцы! – распорядился он. – У вас есть час, делайте, что хотите.

Он выслал дозорных на примыкающие дороги, чтобы исключить непредвиденные ситуации.

Оуновцы свалились на Зброевку как снег на голову! Ворвались на повозках, с улюлюканьем, с веселыми матерками. Стали растекаться по дворам, тащили канистры. Гремели выстрелы, орали перепуганные люди и собаки.

Уже через минуту грянули сполохи пламени. Сонных крестьян в одном исподнем выбрасывали из домов, избивали. Сопротивлявшихся расстреливали на месте. Алкоголь бурлил в головах, лишал тормозов. Вид крови пьянил еще больше.

Часа хлопцам вполне хватило. Они никого не оставили в живых.

Бабула толком не выспался, к ночи поднялся весь разбитый. Выступали на двух подводах. В группе было семеро, включая Бабулу, Сморчука и Якова. Половину пути скрипели по лесу, перескочили поле под противным лунным светом. Потом тропа петляла среди кустарника.

Автомобильную дорогу пересекали со всеми мерами предосторожности. Немецкие патрули на трассах были не редкостью. Снова лес, заболоченная низина, густой хвойник вдоль обочин.

Бабула трясся на подводе, сумел еще немного поспать. Рядом кряхтел и жаловался на жизнь Яков Коряк.

На хутор Белый прибыли около двух часов ночи. Встали в лесном массиве, выслали коротышку Горбаша на разведку.

Фадей вернулся через четверть часа с блудливой ухмылкой и ромашкой в зубах. Мол, все нормально, хутор спит. Собака у Раковских брешет, словно чует недоброе.

– Яков, как я и обещал, ты с нами не пойдешь, остаешься тут, – буркнул Бабула. – Да и толку от тебя там, как с козла молока. Подгонишь подводы к воротам, чтобы не переться нам потом в такую даль. Остальные – за мной.

Другие домовладения не волновали Нестора. Вполне возможно, что там обитали правильные украинцы.

Богдан Клычко ногой вышиб калитку, группа ворвалась во двор. Крупная собака бросилась наперерез, истошно гавкая. Правильно чуяла зверюга. Карагуля пропорол ее очередью и засмеялся, когда та стала кататься по земле, жалобно повизгивая.

В доме началась паника, кричали люди, плакал ребенок. Бойцы быстро пересекли двор.

Влас Раковский был нетрусливого десятка. Он понял, что происходит, выскочил на порог с перекошенным заспанным лицом, всклокоченный, в одном исподнем, и вскинул охотничью берданку. Азар Жмелик стегнул очередью из «МР-40». Влас закричал от боли, выронил ружье и схватился за простреленное плечо. Бабула первым запрыгнул на крыльцо, схватил его за горло, толкнул обратно в дом.

И пошла потеха! Заслужили, подлые изменники, вражины большевистские! Бойцы, улюлюкая и топая сапогами, разбегались по комнатам. Клычко втащил в горницу раненого Раковского. Тот задыхался от боли, зажимал кровоточащую рану.

Бабула щелкнул зажигалкой, загорелся фитиль керосиновой лампы. Дом Раковского и вправду выглядел вместительным и не самым бедным.

Распахнулась дверь, истошный крик напряг уши. Богдан Клычко приволок в горницу пожилого благообразного мужчину в трусах и застиранной майке, швырнул на пол. Он удалился, похохатывая, втащил за волосы седую морщинистую женщину в глухой ночной сорочке, бросил рядом с мужчиной.