Тривейн - Роберт Ладлэм

Он был готов ко всему: к пониманию тактики и стратегии игроков, к маневру, даже к риску, но только не к непосредственному участию. Ах, если бы он мог использовать лишь свои знания! Тогда бы он применял их, не зная слабости, беспощадно.

Выровняв катамаран, Эндрю взял в руки блокнот в непромокаемой обложке и шариковую ручку. Блокнот был прикреплен нержавеющей цепочкой к стальной пластине, рядом с румпелем. По замыслу хозяина, блокнот был предназначен для различных служебных записей: регистрации времени, показателей скорости ветра... На самом же деле Эндрю заносил в него свои мысли, идеи, заметки на память.

Он уже знал по опыту, что многое становилось понятнее именно в таких морских прогулках. И теперь, взглянув на блокнот, Эндрю расстроился, потому что увидел запись, одно слово — «Бостон». Он нервно вырвал из блокнота страничку и, смяв, швырнул в море. «Будьте вы прокляты!» — с ненавистью подумал он.

Эти мысли не помешали ему вовремя сбавить ход и, подойдя к причалу, схватиться за него правой рукой. Левой он потянул опавший шкот, стягивая его с мачты. Притянув катамаран к причалу, Эндрю, как всегда, обмотал парус вокруг горизонтальной мачты. Менее чем за четыре минуты снял румпель, уложил его в чехол, управился с парусом и четырьмя канатами привязал катамаран к причалу.

Покончив с делами, Эндрю взглянул туда, где над каменной стенкой террасы, на гребне холма, возвышалось творение из стекла и дерева, никогда не перестававшее волновать его. И вовсе не потому, что оно было его владением. Важно другое: дом был построен так, как хотели они с Филис. Они и строили его вместе, чего нельзя было сказать о других вещах, менее радостных. А этот дом, построенный вместе, часто помогал ему избавиться от грустных мыслей.

Привязав катамаран, Эндрю пошел по каменной дорожке, ведущей к террасе. По тому, насколько быстро он доходил до середины, Эндрю всегда мог определить, в какой он форме. Если задыхается, и начинают болеть ноги, следует меньше есть и больше двигаться. Но сейчас он даже обрадовался, почувствовав при подъеме небольшую усталость, — возможно, оттого, что голова была забита неприятными мыслями.

И все же Эндрю не мог не отметить, что чувствует себя отлично. Целая неделя отдыха, морской воздух, волнующее ощущение уходящего лета — все это сказывалось. Но вдруг он снова подумал о блокноте на катамаране, о мимолетно сделанной записи: «Бостон». Нет, не надо себя обманывать: все не так уж и хорошо.

Подойдя к террасе, он заметил в шезлонге Филис. Глаза ее были открыты, и все же она не заметила, как вошел муж. Эндрю всегда чувствовал легкую боль, когда заставал ее такой, как сейчас. Эта боль уходила в прошлое, в грустные, терзающие душу воспоминания. И всему виной проклятый Бостон!

Эндрю подумал о том, что звук его шагов может испугать жену, чего он совсем не хотел.

— Филис! — негромко позвал он.

— А, это ты, дорогой! — отозвалась Филис, переводя взгляд на мужа. — Как сплавал? Хорошо?

— Великолепно. — Эндрю наклонился к жене и нежно поцеловал ее в лоб. — Хороший сон?

— Да, — кивнула Филис. — Но, к сожалению, кончился... Мне помешали.

— Кто? Разве ребята не увезли Лилиан в город?

— Дело не в детях и не в Лилиан...

— Что случилось, Филис? Почему такой мрачный тон?

Тривейн достал из холодильника банку пива.

— Вовсе не мрачный. Просто мне интересно, Эндрю...

— О чем ты? — Тривейн открыл банку и сделал несколько глотков.

— Звонил Франклин Болдвин... Почему ты не отвечаешь на его звонки?

Банка с пивом застыла в воздухе: Тривейн так и не сделал очередной глоток, вскинув удивленный взгляд на жену.

— Мне кажется, — сказал он, — что я видел этот купальник на ком-то еще...

— Да, — кивнула Филис, — спасибо за невольный, но все-таки комплимент... Однако мне по-прежнему хочется знать, почему ты не отвечаешь Болдвину?

— Я стараюсь избегать Болдвина...

— А мне казалось, что ты его любишь.

— Так оно и есть, Филис. Он мне очень нравится, но у меня есть причины уклоняться от встречи: у него ко мне дело, в котором я должен ему отказать.

— Но почему?

Тривейн подошел к каменной стенке террасы и рассеянно поставил на нее банку с пивом.

— Болдвин хочет втянуть меня в одну историю. Так, во всяком случае, говорят. Мне, впрочем, кажется, что ничего из этого не выйдет. Болдвин возглавляет комиссию, которая будет заниматься расходами на оборону, и сейчас они задумали создать подкомитет, чтобы изучать связи Пентагона.

— А что это значит?

— Понимаешь, чуть ли не семьдесят процентов бюджета на оборону приходится на четыре или пять компаний — в той или иной степени. А настоящего контроля за ними до сих пор нет. Подкомитету предстоит превратиться в недремлющее око Комиссии по обороне. Сейчас они ищут председателя...

— И председателем будешь ты?

— Как раз этого-то я и не хочу! Мне хорошо на своем месте, я могу быть полезен и тут. Хуже председательского нет ничего на свете. Кто бы ни сел в это кресло, он станет изгоем. Если сделает хотя бы половину того, что от него требуется...

— Почему?

— Потому что в Пентагоне хаос, и это давно не секрет. Об этом каждый день пишут газеты...

— Тогда почему же всякий, кто станет председателем и попытается навести порядок, будет изгоем? Я еще поняла бы, если б из этих людей сделали врагов, но изгоев... Да к тому же национальных... Не понимаю!

Тривейн ласково засмеялся и, прихватив все ту же банку пива, сел в стоявшее рядом с Филис кресло.

— Как я люблю тебя за твою очаровательную новоанглийскую простоту, — сказал он. — Вместе с этим купальником!

— Мне кажется, — заметила Филис, — что ты слишком много двигаешься, дорогой. Эти «мысли на ходу» тебя не утомили?

— Нет... Я не задумывался...

— Тогда ответь: почему председатель подкомитета должен стать изгоем?

— Потому что бардак имеет давнюю природу и весьма широко распространен. И для того, чтобы сделать работу подкомитета хоть сколько-нибудь эффективной, в него намерены пригласить очень многих персон, большинство из которых весьма известны в нашей стране. А вот работать там придется, постоянно испытывая чувство страха. Почему? Объясню. Когда вы начинаете говорить о монополиях, вы не просто имеете в виду влиятельных людей, которые крутятся вокруг акций. Вы грозите безработицей тысячам — тем, которые полностью находятся во власти монополий. И что в результате? В результате происходит подмена вашей деятельности на совершенно противоположную, а она, плюс ко всему, болезненно сказывается на окружающих... Вот и все!

— Боже мой! — Филис встала. — Мне кажется, Энди, ты много над этим думал...

— Да, — согласился Тривейн. — Думал много, но ничего не делал!

Эндрю тоже встал и, подойдя к столику, погасил в пепельнице сигарету.

— Откровенно говоря, — продолжал он, — меня удивляет таинственность вокруг всего этого. Обычно о начале работы комиссий и комитетов по расследованию — называй их как хочешь — трубят на каждом перекрестке, ее комментируют всюду, от туалета в сенате до столовой в Белом доме, а уж потом их деятельность благополучно спускают на тормозах. На этот раз все по-другому. Хотел бы я знать почему...

— Спроси у Фрэнка Болдвина.

— Этого я как раз и не хочу делать!

— Но ведь ты стольким обязан ему, Энди! А как ты думаешь, почему он выбрал именно тебя?

Тривейн подошел к балюстраде и задумчиво посмотрел на залив.

— Все дело в том, Филис, — ответил он, — что Болдвин знает: у меня есть опыт в таких делах. Я уже общался с ребятами, заключающими договоры от имени правительства, я уже выступал в печати с критикой злоупотреблений и соглашений. Фрэнку это хорошо известно. Но главное, видимо, в том, что он прекрасно знает о той ненависти, которую я испытываю ко всякого рода махинаторам. Они погубили много хороших парней, и одного из них мы с тобой помним... Не так ли, Филис?

Тривейн повернулся и посмотрел на жену.

— Сейчас им со мной не справиться. Я боюсь только одного: потерять время...

— Мне кажется, ты уже все решил, Эндрю... Тривейн закурил вторую сигарету и так и остался стоять, прислонившись к стене, скрестив на груди руки.

— Да, это так, — проговорил он, пристально глядя на Филис. — Именно поэтому я избегаю Фрэнка...

Тривейн вяло ковырял вилкой омлет, совершенно забыв о нем, и слушал сидевшего напротив Франклина Болдвина, с которым он и пришел в эту банковскую столовую.

— Дело скоро будет окончено, — оживленно говорил старый джентльмен Тривейну, — и ты это хорошо знаешь, Эндрю. Ничто уже не может нам помешать! Мне нужен человек, который смог бы заняться этим делом. Лучшей кандидатуры, чем ты, не найти. И комиссия придерживается того же мнения!

— А почему вы так уверены в том, что я справлюсь? — спросил Тривейн. — У меня, например, такой уверенности нет... Сенат только кричит об экономике, и так будет всегда. По крайней мере, до тех пор, пока не отвергнут какой-нибудь блестящий проект или не закроют самолетостроительный завод. Тогда все неожиданно смолкнут!