Все для эго - Тонино Бенаквиста

…Мой бедный Вернъе, будем играть до победного, но я уже практически выиграл…

…Для них двоих это был «Завтрак на траве» и «Андалузский пес».

…Представляю себе Бертрана, упитанного и величественного, со стеклянным пузырем на животе! Ну актер!..

…Надо раздуть эту штуку раз в шесть, и тогда все получится…

И другие необъяснимые бредни. Я не знаю ни имен, ни ситуаций, ничего, и из этого рождается навязчивое чувство утраты, желание понять. Неожиданно звонок телефона возвращает меня на землю. Проклиная того, кто прервал мое свидание с самим собой, я беру трубку.

– Откуда ты знал?

– Жереми?

– Откуда ты знал, мать твою?

– Что?

– Что A.C. Group купит «Финойл», черт подери?

– ?..

– Это катастрофа! Взрыв! Кто тебе дал наводку?

– Не знаю.

– Ты что, издеваешься надо мной? Если бы я хоть на секунду поверил, что такое возможно, я был бы сейчас миллиардером.

– Да не знаю я никакого «Финойла». Он что, такой громадный?

– Громадный? Да это больше, чем холдинг, это как фондовая биржа сама по себе. С щупальцами в каждом секторе – сельском хозяйстве, информатике, филиалы, в общем, чего только нет. «Комеко» и «Сопареп», это тоже их, и Национальная промышленная группа тоже, и…

Национальная промышленная группа! Я бываю там раз в две недели, присматриваю за восьмьюдесятью ксероксами. Наверняка там-то я и распечатал маленькую деталь, без своего ведома, совсем маленькую деталь, мимо которой прошел мой разум, но которую черный ящик старательно сохранил. Жереми не верит мне, когда я объясняю, что больше ничего не знаю. Зачем рассказывать ему историю с блокнотом, психоанализом Жанин и огромным белым конусом. Он решит, что я спятил. Наверное, так оно и есть. Я попросил своего коллегу Пьеро посмотреть по спискам вызовов, когда я последний раз был в офисе Национальной промышленной группы. В прошлом июле я чинил шесть копировальных аппаратов, один из которых был директорским. Я сразу вспомнил секретаршу – кокетливую брюнетку, которая плакалась, что ксерокс и кофеварка вырубились одновременно. Я открыл машину и увидел, что поломка самая что ни на есть обычная, и исправил все за десять минут. Каждый раз вытаскивая документ, застрявший в ксероксе, я мельком смотрю на него, прежде чем отправить его в корзину для бумаг. Видимо, именно так я и узнал о покупке «Финойла». Обычная фраза, которая выветрилась бы у меня из головы, если бы черный ящик ее не зафиксировал.

Но это всего лишь скромная победа над собственной памятью, а тысячи тяжких поражений подтачивали меня понемногу каждый день. Остатки разума призывали бросить все, но другая, подводная, часть все равно появляется снова и снова. Я хочу знать, что это за «Андалузский пес» и кто этот Вернье, имя которого упоминается семь раз на сорока восьми страницах. Я хочу знать, что это за «штука» и как ее раздуть. И все остальное, вся эта дребедень – абсурдная, но наполненная смыслом.

Я хочу все знать.

Все.

С некоторых пор я записываю свои сны, шесть или семь за ночь. Для наркоманов времени не существует. Увы, мой утренний урожай частенько похож на дежа-вю. Если сны – это проявление подсознания, они наполнены таким количеством незначительных, повседневных деталей, что, собранные вместе, производят впечатление полной бессмыслицы. Однако мне необходимо найти верное и прямое средство снова войти в контакт со своим черным ящиком.

Я перечитал «Двери восприятия» Олдоса Хаксли. Этот человек интересовался черным ящиком, совсем как я. Он доходит до того, что начинает проповедовать использование «подручных средств», чтобы открыть эти замечательные двери.

Так как я не привык употреблять их, пришлось попросить Пьеро (он время от времени закрывается в туалете нашего ателье, чтобы выкурить косячок) достать мне все, что сейчас в ходу, чтобы пробурить туннель к самым потаенным уголкам моего «я». Итог операции оказался плачевным. После разных косяков я на несколько часов растянулся на диване в гостиной с омерзительным ощущением, что на каждом колене у меня по тридцать пять тонн. Полоски кокса («чистого на восемьдесят процентов», если верить Пьеро) вызвали у меня неудержимый хозяйственный пыл, я пылесосил и драил серебро в четыре часа утра, одновременно обдумывая теорию, которая опровергла бы разом Ньютона и Коперника. Опиум не дал совершенно никакого эффекта, если бы я перечитал детские комиксы – и то было бы больше толку. В завершение опытов я проглотил ЛСД, который в течение пятнадцати часов заставлял меня выделывать неизвестно что, а именно: воевать с римскими легионерами или точно определить количество молекул водорода в моей ванне. Я не обижаюсь на Пьеро, я не в обиде на Хаксли, я знаю, что преследую белого кита, появившегося из пустоты моей души.

– Господин Обье, проходите, пожалуйста.

Я думал, что в кабинете гипнотизера обнаружу весь тот хлам, что продается на ярмарках, но не увидел ничего, кроме огромного кресла, куда мне и предложили сесть. На вопрос «Чем я могу быть вам полезен?» я не знал, что ответить. Я мог только выдать ему длинный список имен и фраз без начала и конца и попросить его, чтобы он перебрал их все, в тайной надежде, что хоть на что-то я среагирую. Слегка ошарашенный списком вопросов, он рационально объяснил мне научную основу своей работы, но я ничего не хотел слышать.

– Можно, конечно, попытаться, но то, что вы просите, невозможно. Вы не пробовали сходить к психоаналитику? Я могу вам порекомендовать специалистов в этой области.

– Психоанализ? Вы наверняка не поверите, если я скажу вам, что знаю все о своем отце, своей матери и своем либидо. И все это не шуточки. Я хочу знать, кто такой Вернье и другие. Вы полагаете, у меня впереди двадцать лет, чтобы вернуть их всех из небытия?

Следующие четверть часа были на редкость приятными и спокойными. Я дремал в огромном кресле. Я плавал в невесомости, и мне было хорошо.

– Сожалею, господин Обье, вы человек вполне восприимчивый, но то, что вы называете черным ящиком, отказывается открываться. Если когда-нибудь вам это удастся, сообщите мне, пожалуйста.

Он провожал меня до двери, и я машинально вынул из кармана пачку «Житана». Когда я подносил сигарету к губам, со мной произошло нечто странное, что-то похожее на легкий приступ тошноты.

– Минуточку, господин Обье. Когда вы только открыли рот, я сразу же подумал о пепельнице, полной окурков. И пока вы были под гипнозом, я затронул кое-какие точки в вашем черном ящике. Так что ваш приход был небесполезен.

В поисках себя я стал другим. Кем-то вроде полицейского для души или – еще хуже – частного детектива, который никогда не доведет свое расследование до конца. Мои воспоминания всего лишь химеры, а мое будущее – кошмар. Иногда я просыпаюсь в холодном поту, перед глазами стоит ужасная картина: мой черный ящик бьют молотком и он ломается. Он истекает кровью, скукоживается, но из него ничего не появляется. Моя бедная Жанин, я этого не заслужил. В конечном счете я был всего лишь несчастным специалистом по ремонту ксероксов. Я говорю «был», потому что работу я потерял. Даже Пьеро надоели мои бесконечные идиотские вопросы (я когда-нибудь говорил тебе об «Андалузском псе»? Ты знаешь Бертрана? У него еще стеклянный пузырек на животе?). Отец смотрит на меня, как на психа. Хуже того, как на иностранца, говорящего на непонятном языке (я не говорил в детстве «Ичи Мичи Бо»?). Наверняка я подохну, так и не узнав, кто такой Вернье. Жаль. Я уже успел полюбить его. Я создал для него специальную ячеечку в своей голове. Может, это какая-нибудь важная птица, кто знает?

Утром я получил письмо от жюри конкурса Лепина, сообщавшего мне, что я занял первое место. Приз мне вручат завтра, на открытии Парижской ярмарки. Если бы они только знали, до какой степени мне на это наплевать. Единственным по-настоящему стоящим изобретением стали бы «крокодильчики» – провода, соединяющие мой черный ящик с пятнадцатидюймовым монитором. Когда-нибудь, возможно, мне удастся создать что-нибудь подобное. У меня вся жизнь впереди.

Я пошел туда, как идут к дантисту, еле волоча ноги, не надеясь хорошо провести время. Сутолока, зеваки, стенды, речи – этой минуты я ждал месяцами, но сегодня это был просто шум без ярости и расплывчатые декорации. Я далеко отсюда. У меня в голове огромный белый конус.

– Первый приз присуждается Лорану Обье за копировальный аппарат «Полароид»!

Аплодисменты. От этого чада славословий мне не по себе. Еще хуже от шума вокруг. Пьеро заслужил этот приз, так же как и я, мы с ним вместе соорудили этот аппарат в свободное от работы время. Пока мы ксерили свои части тела, как это делают все служащие в мире, мне пришла в голову мысль соединить машину с моментальным фотоаппаратом. Обыкновенная игрушка, которую мне удалось усовершенствовать – я улучшил качество снимков и сделал так, чтобы их можно было воспроизводить бесконечно. Работать с игрушкой легко, и от технического чертежа она продела путь в оргтехнику, пройдя через маркетинг и даже современное искусство. Пьеро подвигнул меня представить эту штуку на конкурс. Но весь этот цирк мне порядком надоел. Мне вручают премию, хлопают меня по плечу и призывают публику к тишине.