Все для эго - Тонино Бенаквиста

– Молчание. И только. И глаза. Замершие. На мне. Легкая улыбка время от времени, и ты не понимаешь почему. И снова глухое молчание. И ты не знаешь, сможешь ли ты выйти живым. Никогда в жизни я не забуду этот взгляд.

– Ты уже говорил мне то же самое про предыдущего.

– Предыдущий хотел, чтобы я ходил к нему каждый день в течение года или двух. Потом он согласился на три сеанса в неделю. Уж лучше сразу в сумасшедший дом.

– А самый первый?

– Самый первый оказался женщиной.

– И что это меняет?

– Как это «что меняет»? Ты хочешь, чтобы я обсуждал с женщиной свою личную жизнь? Поведал ей свои фантазии?

– Что уж такого особенного в твоих фантазиях?

– Это мужское дело. Что она может в этом понимать?

– Что это за мужские фантазии, о которых нельзя рассказать женщине? В этом не признаются? Что-то, что ты не можешь пережить со мной? Я что, оказалась не на высоте? Ну-ка, выкладывай!

С некоторых пор я полюбил сверхурочную работу и перестал возвращаться домой раньше десяти часов вечера. По субботам под любым предлогом я старался избежать встречи с женой. По воскресеньям я готов был идти в гости к кому угодно, лишь бы не остаться один на один с Катрин. В те редкие дни, когда это все же случалось, мы говорили только об этом. Скоро она убедит меня в своей правоте. У меня омерзительное настроение, мне ничего не хочется, и когда вечером я возвращаюсь домой, мне не хочется видеть своих домашних. Слово ужасно, но мне придется признать – у меня депрессия. Даже мой коллега Жан-Люк это заметил.

– Уже поздно, отправляйся-ка домой, открой баночку пивка и поставь комедию с братьями Маркс.

– Не хочется.

– Иди домой, тебя Катрин ждет, я сам схожу к архитектору, отнесу документацию.

– Да нет, я схожу. Если повезет, она уже будет спать, когда я вернусь.

Разве я виноват, что одна мысль рассказать о себе чужому человеку ужасает меня.. От этого я стану только еще несчастнее. Катрин хотела, чтобы я задумался, почему так яростно отказываюсь, а я не знал, что думать и как выйти из штопора. Нужно готовить специалистов по страху перед психоанализом. Людей, которые доброжелательно будут выслушивать вас, если понадобится – годами, чтобы однажды освободить вас от этого страха.

Подъезд старого дома. Папка с документацией не пролезает в почтовый ящик архитектора, а консьержки в доме нет. Я ищу звонок с надписью «Ронсар».

– Я принес вам документацию.

– Заходите. Четвертый этаж.

Так я выиграю еще десять минут, уже неплохо. Вчера я проболтался полчаса в кафе, чтобы быть уверенным, что жена уже поужинала. Я уже больше не бываю голодным, и хуже всего для меня встретиться с ней лицом к лицу.

Дверь открывается, на пороге появляется фигура.

Рыжие кудри обрамляют овал невероятно нежного лица.

Учащенное сердцебиение.

– Мне совестно, что я заставила вас тащиться по лестнице. Может, зайдете на минутку? Вы Жан-Люк?

Мое лицо пылает. Кровь стучит в висках.

– …Нет, его коллега, Алан, я тоже работаю над этой документацией. А вы… вы архитектор?

– Что, не похожа?

Она протягивает мне руку, которую я неловко, по-мужски, пожимаю.

Желудок сводит. Ноги ватные. Я захожу в коридор, бумаги выскальзывают у меня из рук, я еле успеваю подхватить их.

– Буду работать над ними всю ночь. Мне обязательно надо представить их завтра в региональный совет.

– Извините, мы никак не могли получить раньше отчет из Гайака.

– Я прекрасно понимаю, что вы тут ни при чем. К тому же с вашей стороны очень любезно принести эту папку прямо сюда. Я как раз пила аперитив, не хотите?

Есть люди, которых знаешь всю жизнь и забываешь, едва потеряв из виду. Десять минут назад я вышел от Элизабет, и мне нужно будет совершить усилие, чтобы сделать вид, будто ее никогда не существовало. Мы выпили по бокалу бургундского, поговорили минутку – она, усевшись на подлокотник кресла, юбка чуть задралась до середины бедра, а я – в неестественной позе, в твидовом пиджаке, пытаясь сойти за блестящего собеседника. Я бы отдал год жизни, чтобы почувствовать вблизи запах ее духов. Совсем близко. Хуже всего то, что в ее поведении было нечто большее, чем простая вежливость. Чтобы быть в этом уверенным, мне пришлось бы зайти гораздо дальше, чем просто бокал вина, а теперь я, наверное, никогда не узнаю, понравилось ли ей что-то во мне. Да и как может понравиться мужчина, у которого голова забита всякой ерундой.

– Ты вернулся еще позже обычного.

Я не знаю, что ответить, и потому молчу.

– Я оставила тебе поесть, на кухне.

Элизабет, ты была всего лишь мечтой, которая растворяется в бессвязном тумане 150 мг валиума. Еще теплое рагу из кролика ждет меня на столе. Грустная и нежная Катрин гладит меня по затылку. Похоже, что в жизни у нас есть право только на одну женщину, и, наверное, это она.

– Ты любишь меня, Алан? –Да.

– А мой кролик тебе нравится?

– Да.

Она украдкой легонько целует меня с заговорщицким видом.

– Знаешь, дорогой, пока я ругалась с мясником, я слышала, как одна женщина рассказывала, как она вышла из депрессии. Так приятно на нее посмотреть, она говорила, что…

Неожиданно я разражаюсь слезами. Катрин обнимает меня.

– Вот увидишь, любимый. Нужно только, чтобы ты нашел кого-то, с кем ты почувствуешь себя в своей тарелке, отличного специалиста.

Я хорошенько выплакался, как ребенок, потом неожиданно, как по мановению волшебной палочки, замолчал. Вытащив платок, я миролюбиво сказал:

– Ты была права с самого начала, Мину.

«Легран. Гравер». Человек стоит у станка. Тот, кого я принимаю за хозяина мастерской, постарше, направляется ко мне.

– Добрый день, я хочу заказать вот такую табличку.

– Самый распространенный вариант – золоченая, но у меня есть и другие. Вы какой шрифт предпочитаете?

– Мне надо точно такую же.

– И что написать?

– Ну… напишите «Профессор Гиянкур. Психоаналитик. Прием по записи».

Неожиданно хозяин бросил подозрительный взгляд на своего помощника, схватил меня за руку и потащил в заднюю комнату.

– Скажите, профессор… Мне бы нужен совет.

Он понизил голос. Что происходит?

– Вам ведь можно все рассказать, это ваша профессия.

– ?..

– Мне весь год по меньшей мере два раза в неделю снится один и тот же сон. Мы с моей женой катаемся на американских горках на ярмарке. Я одет как обычно, а на ней свадебное платье. Ей страшно, она кричит, я оборачиваюсь и вижу, что за нами сидят два типа, похожих на клоунов, и они ржут над нами – надо мной и женой. В эту секунду все содрогается, шпалы американских горок разваливаются, все падают в декорации, я тоже ору, еще громче, чем жена. Я просыпаюсь в поту, в полном ужасе. После такого попробуйте-ка снова заснуть. И так уже целый год. Я больше так не могу, и моя жена тоже! Что вы об этом думаете, профессор?

– Так сразу трудно сказать.

– Американские горки? Клоуны? Свадебное платье?.. К чему все это?

– Когда я могу прийти за табличкой?

– Не раньше среды.

– Я дам вам адрес своего коллеги, у меня огромный список.

– Тебе не обязательно меня провожать, Мину.

– Я тебя знаю. Ты найдешь тысячу Предлогов, чтобы не пойти туда.

– Она хочет, чтобы я ходил к ней три раза в неделю, по крайней мере пока. Здесь направо. Ну вот мы и приехали.

– На первых порах я каждый раз буду тебя сопровождать – раз уж наконец-то ты нашел специалиста, который тебе подходит.

– Как хочешь, Мину.

Она останавливается у подъезда, как раз напротив сияющей золотыми буквами таблички «Профессор Гиянкур». Целует меня в лоб.

– Иди, я буду тебя ждать, не бойся.

Я машу ей рукой и вхожу в здание.

– И будь на высоте!

Перепрыгивая через ступеньки, я взбегаю на четвертый этаж. Элизабет слышит мои шаги и раскрывает мне объятия. Мы падаем па пол, сражаемся, чтобы сорвать одежду, катимся до балконной двери, я поднимаю ее и прижимаю спиной к стеклу. Мне хочется овладеть ею тут же, стоя, с видом на небо Парижа.

– А твоя жена точно ни о чем не догадывается?

В последний момент я удерживаю неодолимое желание, чтобы бросить взгляд вниз. Катрин стоит, опершись о капот, и дымит сигаретой.

– Вроде бы нет, радость моя.

Петиция

До него доносился плач того парнишки из камеры в казарме Е. И пока над тюрьмой плыла эта долгая унылая жалобная нота, сменяющаяся вспышками ярости, Хосе Фаменнес вспоминал о первых минутах в этой дыре. Тогда у него еще были силы плакать. На самом деле слезы – это просто знак того, что он чувствовал себя чуть лучше, словно, после того как уже утонул, вдруг вынырнул – хотя это казалось невозможным, – задыхаясь в водовороте стен. Слезы – это длинная отмель, с которой человека, ухватившегося за цепи откидной койки, незаметно сносит в океан. А потом парнишка умолк. Как и все остальные.

Хосе Фаменнес не мог бы заснуть раньше.