Неряха - Арон Борегар

Мы только вступали в 70-е годы, и психическое здоровье с его многочисленными недостатками все еще оставалось загадкой. Единственной альтернативой в те времена была бы госпитализация, но мама считала это смертным приговором. Она знала, что с людьми в таких учреждениях обращаются бесчеловечно и безразлично. С ними обращались как с образцами, как с каким-то малобюджетным научным проектом, просто данными для пополнения своих исследований. Никто не выходил из этих мест лучше. Более того, оттуда вообще никто не выходил...

Эти вопросы мы должны были задавать себе каждый день. Это подчеркивает, что мы должны были держаться за то, что должно было быть всей нашей жизнью, или так мы всегда считали. Был очень реальный шанс, что она покончит с собой, у нас было несколько таких случаев.

Несколько раз она находилась в состоянии клинической смерти, но ее оживляли, и она просыпалась с извращенным разочарованием, написанным на ее искаженном гримасой лице. Неоспоримое, ужасающее осознание того, что смерть не может быть заколдована и извращена, чтобы умиротворить ее. Невозможно приручить ее или поманить с абсолютной точностью, нет, поманить мог только злобно оскалившийся скелет. Мистер Cмерть еще не был готов к этому.

Жестокое обращение с ее телом во время этих исследований только ухудшало качество ее жизни. Наблюдать за этим было ужасно тоскливо, постепенно, но неумолимо разворачиваясь снова и снова, приводя к одним и тем же травмирующим результатам.

Я не помню, сколько раз я засыпала со слезами на глазах и страхом в сердце. Видения того, как она кричит на нас в пьяном ступоре, с хриплым горлом и налитыми кровью безумными глазами, одолевали меня. Угрозы казались все более вероятными с каждым днем разрушения.

Последний случай, как ни странно, был полной противоположностью громким и вульгарным вспышкам в пути, который привел нас туда. Мама нашла Лизу мертвой в своей спальне однажды днем в августе, когда вернулась домой с работы.

Меньше всего хотелось бы, чтобы это увидела мама. Она много раз сокрушалась, объясняя мне, как это неправильно:

- Дети не должны умирать раньше родителей. Это неестественный цикл, - плакала она.

А я думала только о том, что в нашей семье мало что было "естественным".

Никто точно не знает, где она взяла пистолет. Видит Бог, моя мать не позволила бы ему появиться в ее доме. Она так старалась оградить Лизу от неприятностей, что все острые столовые приборы и колющие предметы хранились в багажнике ее машины.

Не то, чтобы кто-то собирался приехать на День благодарения, но мы с мамой втайне шутили, что у всех гостей будет только нож для масла. Если бы это было возможно, получился бы юмористический или, по крайней мере, интересный разговор за ужином. Но такова жизнь, иногда нужно было смеяться, иначе оставалось только плакать.

Похороны прошли с чувством вины. Мы все знали, что Лиза никогда не хотела быть на земле. Во время своих биполярных перепадов настроения она часто говорила, что никогда не просила быть частью того мира, в котором мы родились и заложниками которого стали. В какой-то степени мы понимали, что сейчас она в лучшем месте. Что она никогда не была приспособлена к тому образу жизни, который нравится большинству людей. Но я чувствовала, что, хотя это и осталось невысказанным, нас всех не покидало чувство вины. Потому что в глубине души мы все знали, что немного рады ее смерти.

Мы были угнетены, но в то же время стыдились признаться в облегчении, которое испытывали от того, что это бремя закончилось. Страх и издевательства наконец-то исчезли. Для того, чтобы дойти до этого момента, потребовалось ужасное, ранящее событие, но все мы понимали, что излечения не будет. Не может быть волшебного дня, когда она проснется и все вдруг станет хорошо.

Мы слишком долго надеялись на это. Эта фантазия давно уже сгнила, уступив место изнурительной, неприятной реальности. Ужас и неустроенность стали нашим образом жизни. Пережить это было очень сложно.

После похорон в доме стало тихо. Настолько, что новая тишина была оглушительной. Я думала, что будет легче, ведь я готовилась к этому с детства, но это было не так. Это было невероятно странное ощущение - тишина, свобода, отсутствие ужаса и физического вреда. Мне нужно было чем-то заняться, чтобы отвлечься, и я занялась единственным делом, которое умела делать в нашем доме. Сделала уборку.

Моя сестра оставила после себя жуткий беспорядок на стенах и полу своей комнаты. Большинство людей не знают, что, когда кто-то умирает насильственной смертью в вашем доме, медики или судмедэксперты забирают только тело. Но пока это не произойдет, никто не понимает, что они не убирают беспорядок.

Мы только что закончили оплачивать ее похороны - денег у нас не было, - поэтому мы никак не могли заплатить профессионалу за уборку окровавленных останков. Я не хотела, чтобы мои родители были теми, кому придется снимать со стены мозги и кровь своего ребенка. Как бы мне этого ни хотелось, я должна была все убрать.

Когда я вошла в комнату, я не была готова к тому, что увидела. Конечно, я видела подобное в кино, но вживую это было совсем другое ощущение. Меня затошнило от вида разбросанных салфеток, было даже одно глазное яблоко Лизы, окруженное плотью и зажатое в частично треснувшем вентиляционном отверстии.

У меня был довольно странный момент, когда я закрыла глаза и поблагодарила свой мозг за то, что он хранил их все эти годы. Сделав еще несколько глубоких вдохов, я остановилась и взяла себя в руки, собираясь с силами, чтобы проложить себе путь.

Я налила в ведро с горячей водой немного жидкого мыла и окунула в него грязную губку. Как только набралось немного мыла и получилась нужная смесь, я отжала ее обеими руками. Пальцы, находящиеся в желтых резиновых перчатках, обильно потели, пока я начинала оттирать забрызганные стены.

В итоге уборка оказалась довольно быстрой, что удивительно, но далеко не легкой. Выгребать куски мозгового вещества из вентиляционного отверстия было очень тяжело. Пальцы с трудом захватывали битые фрагменты, которые продолжали крошиться, даже когда я сдерживала давление. В остальном стена вдоль вентиляционного отверстия оказалась вполне преодолимой, если не считать работы с остатками глазного яблока. Когда это было сделано, мне стало легче. Я все еще плакал, но наступил момент передышки... пока я не посмотрела вниз.

Эти ужасные, богом забытые, чертовы ковры. Я