Взрыв - Песах Амнуэль

Был еще один выход прямо на Йорк авеню — через кухню. На кухне в это время готовили ужин — все заняты, никому ни до кого нет дела, но каждый, конечно, хоть краем глаза видит на полметра вокруг. Ни носилок, ни мешков, ни контейнеров за это время к двери не проносили. Люди проходили — и на улицу, и с улицы. Разносчики, кое-кто из персонала, наверняка и посетители. Мог Кирман выйти? Мог. Никто из персонала кухни не знал его в лицо.

Группа Чезвилта — одного из самых перспективных сотрудников — отрабатывала окрестности клиники. Это было самое сложное: Кирман исчез в те предвечерние часы, когда на улицах скапливается столько машин, что порой на проезжей части не остается и квадратного фута свободного пространства. На тротуарах тоже толчея, люди идут с работы, в рестораны, бары, кино — да мало ли куда могут направляться жители Нью-Йорка, переключившись с дневных забот на вечерние? Олдсборн не возлагал особых надежд на то, что Чезвилту удастся что-то обнаружить: улица в такое время — это наверняка потерянный след.

Но первое сообщение поступило именно от Чезвилта. Черный мальчишка — чистильщик обуви, расположившийся на Йорк авеню напротив клиники, утверждал, что какой-то мужчина в синем костюме (именно такой исчез из шкафа Кирмана) останавливался неподелеку примерно в половине шестого. Стоял он недолго, и мальчишка запомнил его только потому, что вид у мужчины был ужасный — бледен как смерть, весь какой-то скрюченный, будто ему двинули под дых. Куда пошел мужчина дальше, мальчишка вспомнить не смог, потому что в это время занялся клиентом.

Стало ясно, что Кирмана, скорее всего, не похитили. Впрочем, версию о похищении не стоило еще сбрасывать со счетов. В том состоянии, в каком был Кирман, он не мог оказать решительно никакого сопротивления, и если рядом с ним стояли хотя бы двое, то это вполне могли быть сопровождающие. Олдсборн прекрасно знал методы такого сопровождения, незаметного часто даже для наметанного взгляда. Мальчишка же решительно не помнил, стоял ли кто-нибудь рядом.

На этой стадии поиска Олдсборн немного расслабился. Быстрое совещание (мозговая атака) с руководителями групп показало: общее мнение склоняется к тому, что Кирмана не похищали. Бегство же в состоянии предсмертной ремиссии могло скорее всего закончиться появлением трупа на улице. А трупы секретов не выдают. Конечно, надо искать, но это уже не столь важно. Так Олдсборн и доложил Сьюарду, вернувшемуся в Лэнгли.

18 октября, пятница

Ранним утром из Карсон-Сити по муниципальной дороге номер 50 выехал спортивный «феррари». Солнце только взошло, дорога была пустынна, и Кирман решился выжать из машины (а точнее — из себя) сто миль в час. Ночь была самой тяжелой в его жизни, хотя все же удалось поспать часа два. Уолтон до последнего момента колебался, дать ли ему машину. Кирман и сам колебался бы на его месте. Намеки для секретное задание годились для газет. Перед самым отъездом, когда Кирман уже сидел за рулем, ему вдруг показалось, что, едва он уедет, Уолтон бросится звонить в Нью-Йорк, а потом, естественно, в полицию. Оставалась надежда, что Лиз не окажется дома — в Нью-Йорке скоро девять утра. Во всяком случае, от машины нужно избавиться как можно быстрее. Но сначала — найти место: пока оно существовало только на карте.

Еще на базе Кирман изучил весь район Невады, Юты и даже Калифорнии в поисках надежного угла, где можно было скрыться на двое-трое суток. Больше, по его расчетам, не потребовалось бы. В конце концов все свелось в этим двум-трем суткам — вся его жизнь. Особенно с того момента, когда он, работая у Бишопа в Бостоне над докторской диссертацией, заинтересовался проблемами рака.

До этого Кирман увлекался расшифровкой структуры и функционирования информационных РНК. По просьбе шефа он как-то провел серию опытов по выделению онкогенов из ДНК лабораторных мышей, а заинтересовавшись — и серию других, о которых лишь потом доложил шефу. Наконец Кирману удалось доказать — на это ушли полтора года, промелькнувшие, как один день, — что в некоторых случаях репродуцирование обычного гена с помощью РНК, структура которой изменена, приводит к раковому заболеванию. Защитив диссертацию, Кирман подписал контракт с университетом штата Нью-Йорк. Лабораторией здесь руководил опытный генетик Локвуд, который сначала отнесся к идее Кирмана скептически, но быстро убедился в способности молодого сотрудника выжимать материал из любого эксперимента и перестал вмешиваться в его работу.

Это были счастливые месяцы. Безумные месяцы уходящей юности, когда кажется, что завтра не будет ничего и все нужно сделать именно и только сегодня. Впрочем, Кирман не просиживал в лаборатории ночи напролет. Уходящая юность явила себя в совершенно неожиданной для Кирмана вспышке. Он познакомился с Лиз.

Само знакомство выглядело, с его точки зрения, предельно романтично. Кирман совсем не был знаком с жизнью Нью-Йорка, и только в его представлении уличное знакомство могло стать тайным и пикантным событием. Случилось так, что при входе на станцию подземки девушка, шедшая рядом, споткнулась, и Кирман поддержал ее под локоть. Она улыбнулась, он что-то пробормотал и неожиданно для себя тоже улыбнулся, потому что девушка была красива, у нее были огромные голубые глаза и светлые локоны, а всего остального Кирман не заметил.

Они начали встречаться. Лиз работала секретаршей в рекламном агентстве «Голд и сын» и вынуждена была время от времени спать с сыном (старший Голд был для этого слишком стар), на что и пожаловалась Кирману в первый же вечер. Все это показалось ему совершенной дикостью, он предложил набить Голду-младшему морду или что там у него есть выше воротника, но Лиз только рассмеялась и принялась втолковывать Кирману правила игры, называемой «Жизнь Нью-Йорка».

Они поженились несколько месяцев спустя, и Лиз ушла из агентства. Они сняли пятикомнатную квартиру в Бронксе, откуда Кирману было недалеко до работы — десять минут на машине.

К двадцати семи годам Кирман стал профессором и чувствовал себя человеком, у которого впереди будущее. Именно тогда он провел серию экспериментов и открыл способ лечения некоторых видов саркомы.

Он начал работать со все более сложными организмами и дошел до обезьян. Структуру молекулы т-РНК Кирман менял незначительно, все вроде бы оставалось неизменным, но «считывание» кода из ДНК и синтез белка велись теперь чуть иначе. Собственно, Кирман еще не знал достоверно, в чем именно состояла разница. Он лишь предполагал, что гены читались в ином порядке, несколько генетических «слов» пропускались. Книгу, называемую генетическим кодом, читал теперь теперь другой читатель, а сложность книги была столь велика, что, начав, например, не с первой буквы на первой строчке, а с третьей буквы на второй строчке, можно было прочитать совершенно иной текст.