Взрыв - Песах Амнуэль

Крафт зевал и с трудом разлеплял веки. Машина шла на подъем, к перевалу, за которым должна была открыться панорама южной части озера Уолкер. Только необходимость постоянно менять направление на серпантине дороги держала Крафта в напряжении и не давала уснуть.

Память его была пуста. Он помнил лишь, как некий подтянутый майор пил с ним кофе и настоятельно (это майор так говорил — «настоятельно») советовал забыть обо всем, что Крафт видел на базе. Поезжайте, и чем скорее, тем лучше. Здесь запретная зона, не для репортеров. Что-то в таком духе. Уж не майор ли так подействовал на него, не гипнотизер ли этот… да, Рихтер?

Когда на очередном повороте Крафт не сумел все же вовремя вывернуть руль и машина царапнула поребрик, он решил остановиться, вопреки гнавшему его вперед чувству, и хотя бы пять минут, максимум десять, поспать. Остановив машину, он заставил себя выйти и обойти ее, фонариком осветив вмятину на переднем бампере. Было почти четыре часа, темнота полная. Крафт попытался разглядеть огни базы, оставшейся милях в двадцати где-то внизу, в предгорьях, но отсюда ничего не было видно. Далеко, подумал Крафт и вернулся в кабину. Его знобило, он опустил голову на руль и, как ему показалось, мгновенно заснул.

Во сне он все вспомнил. От волнения проснулся и мгновенно забыл опять — осталась лишь единственная мысль, которая, видимо, была лейтмотивом вчерашнего дня, настолько сильная, что перевалила через все барьеры и не провалилась в подсознание.

Никто, подумал Крафт, не должен умирать насильственной смертью. Ему почему-то представились все репортажи, которые он написал за тридцать лет, все виденные им жертвы, все смерти, свидетелем которых он был. Он зажмурил глаза, его выворачивало, но не потому, что воспоминания были страшны. Крафта подавило отчаяние бессилия.

В Нью-Йорк, скорее. Почему-то ему пришло в голову, что дома он поймет, как должен поступить. Он повернул ключ зажигания, и этот жест вызвал вдруг ослепительную вспышку.

Белый до невыносимости свет окатил лавиной весь мир. Еще ничего не поняв, Крафт машинально выдернул ключ. Свет померк, но темноты не было, что-то горело сзади, и Крафт медленно, как ему казалось, обернулся. Запад стал багровым, и от земли к небу, к самому Господу Богу поднимался смерч, и верхний конец его расширялся стремительно во все стороны, и над землей разрастался гриб, мучительно знакомый по фотографиям.

Крафт свалился на пол машины, вжался в него, так и не поняв происходившего, но почему-то вспомнив в этот миг о том, что в бензобаке «форда» лежит кассета с записью Нобелевской лекции Ричарда Кирмана, из-за которого он несся сюда, на базу Шеррард, и что кассету нужно спасти во что бы то ни стало, пусть гибнет все, но кассета должна быть цела, а если смерч доберется сюжа и машина вспыхнет, то бензобак…

И в этот момент обрушилось. Машину завертело и поволокло куда-то, сначала вдоль дороги, потом поперек, хрустнули и вылетели стекла, осыпав журналиста осколками, а по ушам, по сознанию, по чувствам, инстинктам, по всему его существу ударил грохот, смял и скрутил, и такого грохота просто не могло существовать в природе, потому что это был и не грохот даже, а начало Армагеддона.

…Впоследствии Крафту казалось, что он потерял сознание от ужаса и полной непостижимости происходившего. На самом деле он все видел и слышал, но ощущения притупились настолько, что описать Крафт ничего не мог, и долго потом на все вопросы, касавшиеся трагической гибели базы, отвечал одно: «Ужас, Господи…»

Несколько минут спустя он понял, что все еще лежит на полу «форда» и что машина даже не перевернулась и не загорелась — ее прижало к поребрику и немного помяло. Крафту просто невероятно повезло. Так потом утверждали его колллеги журналисты. Повезло ему одному. Только ему.

Должно быть, прошло не меньше получаса, прежде чем Крафт решился поднять голову. В мире было тихо и почти темно. Он взобрался на сидение, чувствуя, что ладони его и лицо в крови от мелких порезов. Ему было больно открывать дверцу, а когда она открылась, он вывалился наружу, крепко ударившись о бетон, но заставил себя встать и посмотреть туда, откуда приехал.

Пустыня горела — все, что могло гореть: эхинокактусы, низкорослые деревья, даже, кажется, сами камни.

И Крафт вспомнил все. То, что должно было проявиться в его сознании лишь дома, всплыло, как субмарина при полной продувке емкостей. Гонка по шоссе из Сакраменто, Нобелевская лекция, лейтенант безопасности за рулем, неожиданное появление Кирмана в машине, база и долгий разговор за разрушенным пакгаузом — каждое слово, каждая интонация, даже то, что не было сказано вслух.

В аптечке были йод и бинты. Кое-как перевязав ладони, Крафт попробовал запустить двигатель. Из этого ничего не вышло. Крафт достал из почти пустого бензобака пакет с кассетой, спрятал в карман и заковылял по дороге на восток, надеясь, что где-нибудь на перевале есть люди. Люди, которые наверняка сходят с ума от страха и неизвестности и которым только он скажет правду. Так, как он ее понимает.

Рассвет уже занимался. Крафт брел, едва переставляя ноги, и бормотал, а потом начал кричать, потому что сам не слышал себя:

— Проклятый мир! Убийцы! Чтоб вы сдохли!

Этими словами он и начнет свой репортаж. Только этими. Из души.