Геракл - Антонио Дионис

Тут же ночь просветлела, золотое сияние вихрем метнулось по небу То мчались на зов хозяйки чудные бессмертные кони, запряженные в золотую колесницу Развевались шелковистые гривы, кроили воздух золотые подковы, подбитые алмазными гвоздиками, такими малюсенькими, что казалось: брызжет из-под копыт чудо- коней радужный каскад. Рвутся кони, вздымаются крутые бока. Вот уже обдает жаром хрипящих ноздрей.

О боги! — отшатнулся Фионил, пятясь от направленных прямо в грудь копыт.

Слышал он, что добра и милостива Гера. Но ее огненные кони затопчут всякого, кому не мило господство их властительницы. Фионил зажмурился, вознося молитвы богам, а жаркое дыхание диких зверей палило щеки.

Хватит причитать! — резко бросила Гера и осадила скакунов. Кони, как котята, попытались дотянуться шершавыми языками до лица богини.

Ну-ну, мои малыши! — охорашивала богиня любимцев.

В эту минуту в ней не было ничего ни божественного, ни величественного. Просто влюбленная в животных женщина тешится живой забавой. Фионил приободрился.

«Да полно, — юркнула и забилась в самый дальний уголок сознания мысль, — не привиделся ли мне страшный сон? Вот минет час, я очнусь в своей хибаре, покормлю козлят и, набрав свежей воды, спущусь в долину к возлюбленной Физбе по знакомой тропинке!»

Он так ясно представил, как свежо и прохладно утро в горах, как пищат ранние пташки, как заспанная Физба, зевая хорошеньким ртом и потягиваясь, выглянет из хижины горшечника, что до крови, выкручивая кожу, ущипнул себя за запястье. Кожа нестерпимо горела, на запястье проступил синеватый синяк, но кошмар не закончился.

Более того, неведомым чудом Фионил лежал, скрюченный, в колеснице, и ножка богини игриво подпихивала юношу в бок. Кони неслись вскачь, да так, что захватывало дух. Фионил попытался повернуться: не много углядишь, лежа ничком на белой шкуре, покрывавшей ноги богини. Но лишь ускользающая синева представилась его взору. Фионил перевесился через край и тут же зажмурился: под ним разлитым на сковородке желтым блином лежал материк, окруженный синим кружевом моря. В синь кое-где вкраплялись зеленые пятна островков. Колесница вздымалась все выше и выше. Земля затягивалась белесой дымкой, и вот совсем пропала из виду.

А люди говорили, что боги денно и нощно следят за людьми, что никакой поступок человека не останется не примеченным со светлого Олимпа, — разочарованно протянул юноша, выжидательно поглядывая на богиню.

Гера расхохоталась, сверкнув белоснежной полоской зубов. Мало ли сказок напридумывали для себя люди! — встряхнула богиня кудрями, на минуту задумавшись. Но тут же снова усмехнулась: — Хороша бы я была, если б круглые сутки не спускала глаз с водоноса! Мне б в своем дому разобраться… — почему-то грустно вздохнула Гера.

Но как же тогда… — начал Фионил и замолк.

Он хотел разузнать у богини, как же тогда боги определяют, кто достоин их милости, а кто нет, кому приносить дары из сосуда добра, а кого наказать подношением из сосуда зла. Но, в сущности, пришло Фионилу на ум, он сам и никто из его знакомцев от богов не получил и мелкой монеты.

Град в прошлом году побил виноградники и у праведников, и у грешников, а утренние заморозки прошлись по молодым посевам пшеницы с одинаковой для всех разрушительной силой, заставив городок и ближайшие селения голодать до нового урожая.

Правда, твердили, что мойры — богини судьбы, наперед знают твою судьбу, сучат и сучат бесконечную нить дней и ночей человеческого бытия, но в это-то Фионил мало верил с самого начала. Да и, вознося поминутно хвалу великим богам, Фионил никогда всерьез не задумывался, а доходит ли его мольба до вершителей. В ежедневных заботах о куске хлеба не до многодумных размышлений о тех, кого все равно никто никогда не видел.

Фионил, сам вспугнутый нитью своих размышлений, зябко поежился: выходит, он, никогда не полагаясь на милость богов, никогда в них не верил?!

Юноша опасливо покосился на Геру: читать мысли богиня точно не умела, весело болтая в воздухе босой ногой и грызя гранат. Фрукт упрямился, обдавая богиню терпкими брызгами и заливая одежды. Но Гера лишь морщилась, если сок попадал в глаза, и снова вгрызалась жадными зубками в треугольные зернышки.

Фионил хмыкнул: богиня, а есть гранаты не умеет, но вовремя прикусил язычок.

Гера заметила тень ухмылки, скользнувшей по лицу навязчивого ей раба.

Ты, грязная собака! Как ты смеешь надо мной потешаться?! — взъярилась Гера. Шнурки бровей змейками заметались на прекрасном челе богини.

Я — не собака, осмелюсь заметить, пресветлая! Собака — это поросшее шерстью животное на четырех лапах, с хвостом..

Гера внимательно слушала, забыв про гранат. Рубиновый сок стекал по подбородку, тоненькой струйкой капая на полуобнаженную грудь.

Только тут Фионил, одурманенный скоротечностью и непостижимостью последних событий, заметил, как хороша эта белоснежная, чуть колеблющаяся плоть с розоватым соском, упругим и упрямым, — словно проснувшийся по весне бутон. И эти чуть приметные голубоватые прожилки на молочной коже…

Гера хмурилась все больше: мало того, этот негодяй издевается, рассказывая всякую чушь о собаках, так этот наглец словно хочет провертеть в ее груди дыру размером с хорошую сливу!

Так что там о собаках? — ледяным тоном подстегнула богиня примолкшего, было, юношу.

Я только хотел вам показать, что и мы, на земле, не больно-то нуждаемся в вашей опеке.

Фионил, окончательно потеряв страх, устроился поуютнее, выудил из корзинки с фруктами спелый гранатовый плод и, зажав фрукт между ладонями, начал медленно, словно опытный банщик, разминать кожицу. Потом руки заходили быстрее, давя и перетирая зерна, пока гранат не стал походить на заткнутый бурдючок с вином. Под золотистой кожицей плода ходили и переливались живые волны.

Богиня, завороженная ритмичными движениями ладоней, молчала.

Теперь, — протянул Фионил Гере гранат, — осторожно надкусите и потихоньку тяните сок!

Гера машинально протянула ладонь. Плод живым зверьком дрогнул, качнулся.

И ты, черная твоя душа, посмел из своих нечистых рук… — богиня не столь сердилась, сколь удивлялась.

А душу мою не трогайте! Она побелее многих других будет! — неведомо как разозлился Фионил.

Его последний ужин был так давно, а время, судя по солнцу, близилось к обеду: да кто их знает, этих богов и богинь, может, им достаточно брызгаться гранатовым соком?

Но последнего Фионилу говорить не следовало. Богиня искоса прищурилась на юношу. Слегка повернула ладонь. Гранат тут же скатился и остался далеко позади колесницы.

Так может и кожа у тебя побелей моей будет? — голос не предвещал ничего хорошего, но остановиться Фионил, словно подзуживаемый кем-то изнутри, уже не мог.

А как же! — запальчиво бросил юноша. Гера не казалась ему ни грозной, ни всевластной, так, взбалмошная девчонка, корчит из себя царицу мира.

Гера и в самом деле только потому и была любимой женой всемогущего Зевса, что, несмотря на прожитые вечности, умела сохранить почти ребячливость и непосредственность. Качества, как известно, извиняющие все.

Ты, значит, готов признать, что твоя душа точь в точь, как твоя прекрасная кожа? — Гера провела мизинцем по обнаженному предплечью юноши.

Легкое прикосновение женского пальчика обдало Фионила неведомым трепетом. Прежняя возлюбленная, которую Фионил боготворил, волновала его мужские качества больше, но прикосновение Геры, игриво-невинное, таило привкус опасности.

А кто из нас откажется от кубка с ядом, если рядом на подносе будет стакан чистой воды? Человеческое существо уже из одного упрямства готово засунуть голову в пасть льву, чтобы тот не подумал, что может безнаказанно зевнуть.

Тебе нравится моя кожа, богиня? — облизнул губы юноша, скрывая внезапную жажду.

— Да! — Гера оскалилась, расхохоталась и, смеясь, беспомощно откинулась на подушки. — Потому что я оказалась права: и твоя душа, и твоя кожа черны, как думы скряги над сундуком с золотом!

Фионил, отраженно улыбаясь в ответ, недоверчиво перевел взгляд на свою грудь. Схватил правой рукой левую кисть, поднеся ее к самым глазам. Лихорадочно начал тереть тут и там участки кожи, чуть не до крови обдирая руки, бока, щеки. Что-то черное и жесткое лезло в глаза. Фионил по привычке сдул золотистый локон со лба, но черная пакля не шевельнулась. Это была его собственная прядь! Фионил, еще не веря содеянному, лихорадочно содрал с себя одежды. Сомнений не оставалось: он был черен, как ночь. Нет, в ночи бывают просветы — он был чернее самой пасмурной ночи.

Богиня! Богиня! — взмолился несчастный, пытаясь дотянуться до хохочущего божества. — Смилуйся!

Потом как-нибудь! — ехидно усмехнулась Гера и выпрямилась.

Три прекрасные Оры, оберегающие вход на Олимп, в низком поклоне приветствовали богиню богинь, несравненную супругу великого Зевса.