Когда ласточки кружат над домами - Игорь Надежкин

это время он несколько раз навещал нас, как-то раз, я и Свиридов проведали его. И стоит сказать, что за это время от старого Елинича не осталось и следа. Он вел весьма маргинальный и затворнический образ жизни, к тому же, у него были серьезные проблемы с выпивкой. И в мою жизнь Александр Елинич вернулся лишь осенью 2016-го года.

Глава 4

Однажды, одним дождливым октябрьским вечером, когда я ужинал со своей семьей, раздался телефонный звонок. Обычно подобные звонки не сулили мне ничего хорошего, да к тому же, я не любил, когда меня отвлекали в те редкие моменты, которые я мог провести с женой и ребенком. Именно поэтому, увидев незнакомый номер, я снял трубку и не скрывая раздражения сказал:

— Да. Кто это?

— Не очень радостно ты встречаешь старых друзей, — послышался в трубке знакомый мне с детства голос. — Ну и как ты поживаешь? — спросил он, наперекор моему удивлению.

— Черт возьми, Елинич! — воскликнул я. — Не ожидал тебя услышать, — я был растерян, ведь за последние полтора года, от моего старого друга не было никаких вестей. — Да вроде все, как всегда, — вспомнил я о его вопросе. — Хотя знаешь, столько всего случилось, даже не знаю с чего и начать…

— И не говори, — перебил он меня. — Все что случилось за последние годы, можно рассказать только за кружечкой пива. Кстати, об этом, я сейчас в городе, так что это можно запросто организовать.

— Что значит в городе? — еще сильней растерялся я. — Почему ты мне не позвонил? Мог бы остановиться у меня.

— Это ни к чему. Я приехал надолго и снял себе квартиру. К тому же я не один. С одним малым… Словом, долгая это история, — промямлил он.

— Как надолго? — спросил я, все больше теряя суть происходящего.

— Да меня вроде как все тут достало, я продал родительскую квартиру и собираюсь уехать из страны. Так что можно сказать — это мой последний визит.

— Погоди ка. Ни черта не пойму. Куда эммигрировать?

— Знаешь что, — не давал мне опомнится Елинич, — давай ка мы встретимся завтра, и я все тебе расскажу. Часов в 8. Пойдет?

— Хорошо.

— Вот и славно, — продолжал напирать он. — Мне пора идти. Увидимся завтра, — и тут же бросил трубку, оставив меня в недоумении.

Кристина смотрела на меня озадачено. Она легко читала меня с первого взгляда, и ей было предельно ясно, что это был не обычный звонок.

— Кто это? — спросила она, пододвинув ко мне чашку кофе.

— Саша Елинич.

— Тот самый?

В вопросе этом таилось недоверие, с которым Кристина относилась к моим друзьям. Не могу сказать, что она недолюбливала их, но и никогда особенно не жаловала. Она считала, что мои они могли бы оказывать мне чуть больше поддержки, и почаще интересоваться моими делами. А я, в свою очередь, не мог ей объяснить, что наши отношения никогда не работали так, и что наши с ней понятия дружбы сильно разнились. Усугублял ситуация еще и тот факт, что почти все мои друзья вели разбитый образ жизни, и не смотря на возраст, оставались кем-то вроде потерянных мальчишек Питера Пена.

— Да. Тот самый, — ответил я ей скупо.

— И чего он хотел?

— Он приехал в город. Продал родительскую квартиру. Говорит, что хочет иммигрировать.

— Эмигрировать? — Кристина усмехнулась. — Интересно, куда?

— Сам не знаю, — я смекнул, что Кристина собирается устроить Елиничу заочную трепку и хотел сменить тему. Мне было неприятно, что Кристина порой говорила о моих друзьях нелицеприятные вещи, в основном потому, что большинство из них были правдой. — Завтра мы с ним встретимся, и все прояснится.

— Поправь, если я ошибаюсь, но ведь он не знает ни одного иностранного языка, — все не унималась моя жена.

— Все верно, — подтвердил я неохотно.

— Ясно, — Кристина закивала головой, словно лишний раз убедилась в правдивости той версии, что выстроилась у нее в голове. — Что-то подсказывает мне, что он просто спустит все деньги, и на этом все кончится.

— Говорю же. Не знаю я, — уже заводился я. Хуже всего было от того, что я боялся того же, и от того, что Кристина и я пришли к единому выводу, столь печальное будущее моего друга, становилось все более реальным. — Надеюсь ему хватит мозгов сделать все правильно, — продолжил я, немного успокоившись. — Давай не будем об этом сейчас. Не хочу забивать себе голову.

Кристина хотела было сказать что-то еще, но заметив мой взгляд, лишь нежно улыбнулась, и прислонившись пухлыми губками к краю чашки сделала маленький глоток, словно говоря мне: «Хорошо, дорогой. Мы вернемся к этому разговору, когда ты будешь готов».

За это я и любил свою жену. За ее умение понимать и сострадать. Конечно, не все у нас было гладко, и порой мы могли ругаться несколько дней напролет, но в одном можете быть уверены точно — более доброго и чуткого человека чем Кристина, вам навряд ли удастся сыскать и за десять лет. Хотя, наверное, каждый готов сказать так о своей любимой. Но все же… И я настаиваю. В сострадание ей не было равных. Она всегда была готова помочь ближнему, следуя лишь своим христианским идеалам, которые она ото всех держала в тайне, поскольку верила, что любовь к Богу непременно должна быть тихой. Порой я даже упрекал Кристину за ее чрезмерное желание доверять и отдавать, которое не раз становилось причиной ее слез. Она была слишком хороша для этого грязного мира. На самом деле. И порой даже мне хотелось, чтобы она научилась быть немного злей и циничней, ведь мне было чертовски больно видеть, как она снова и снова, давала второй шанс людям, которые не заслуживали ни единого.

Остаток вечера мы провели дома. Лениво отлеживались в гостиной. Мы не часто выбирались куда-нибудь после работы, в основном потому что проводили вместе слишком мало времени, и в дни, когда нам выпадало редкое счастье побыть вдвоем, мы предпочитали не тратить время на встречи с друзьями. В постель тем вечером мы легли рано, но заснуть я так и не смог, до самой глубокой ночи. Елинич все никак не шел у меня из головы, и я то и дело возвращался к тому, что он сказал мне тем вечером. Я не на шутку волновался за него. И каждый раз, когда мой внутренний мечтатель говорил мне, что может быть Елинич все-таки сможет начать новую жизнь, беспощадный реалист хватал его за глотку, и глядя как мечтатель испускает последнее дыхание твердил мне вновь и вновь: «Елинич то, облажался по-крупному,