Возвращение Скорпиона - Юрий Кургузов

Наташа вроде бы удивилась, но удивилась как-то серьезно:

— Зачем?

Я засуетился:

— Ну, тогда запишу свой. Вот. Пожалуйста… — И протянул обрывок.

Ее глаза внимательно смотрели в мои. После некоторой паузы она тихо повторила:

— За-чем?..

Еще пару секунд я глядел на нее как идиот. Потом смущенно кивнул:

— Да-да, конечно, простите… — Смял клочок и бросил в коробку для мусора. — Спасибо… — И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, абсолютно хулигански чмокнул девушку в щеку и, толкнув дверь, вывалился на улицу. Махнул рукой, останавливая машину. Остановил, сел и назвал адрес…

Дней через пять я подъехал к тому киоску. Для чего? А пёс его знает! За стеклом сидела другая девушка. Я потоптался-потоптался и уехал.

И еще через неделю "вновь я посетил". Опять другая. Постоял, покурил и стукнул в окошко:

— Здравствуйте. А вы не скажете, когда работает Наташа?

Озорной прищур роскошной грудастой брюнетки:

— Я Наташа!

— Извините… — Я покачал головой: — Но мне нужна другая.

Манящая улыбка незарегистрированной проститутки:

— А другой Наташи здесь нет.

Я нахмурился:

— Две недели назад была.

Веселая красавица вздёрнула плечики:

— Не может быть! — Потом вдруг почему-то осеклась: — Ах, вон вы о ком… Ее нет. Уволилась.

— Уволилась?.. — тупо переспросил я. — А когда?

— Да дней десять уже.

— Ага… Спасибо… Простите…

Игривый смешок:

— А может, и я на что сгожусь?

Я побрел к машине. Не отвечать же ей согласно оригиналу.

А вечером (как раз собирался кормить Джона) раздался звонок в дверь.

— Иду! — Схватил своего вундеркинда за ошейник и щелкнул замком. Заученно пробормотал: — Не бойтесь, он не… — И замер.

— Вы-ы?..

— Здравствуйте.

Она шагнула через порог и, только сейчас разглядев мое сокровище, вдруг восторженно выдохнула:

— Ой, какой!

Я оттащил моментально завилявшего огромным как опахало хвостом Джона от двери: любит женщин, собака. И в кого только такой!

— Закрывайте! Закрывайте! — Потом: — Извините… — И, засунув Джона в комнату, запер на шпингалет. Растерянно повернулся…

Наташа как-то странно смотрела на меня.

И молчала.

Я смотрел на нее тоже как-то странно.

И тоже молчал.

Но наконец вздохнул как паровоз и сказал:

— Послушайте… Послушайте, я не знаю, зачем вы пришли, но… Я тут всякое передумал и… Знаете, если бы раньше… — А потом вдруг брякнул: — И вообще, извините, но я не педофил!

Глаза ее изумленно расширились. Через секунду она побледнела. А еще через секунду хрипло произнесла:

— Вы… Вы не педофил… Вы — дурак! — И мертвой хваткой обхватила меня за шею…

Глава третья

Ну? Теперь вам всё ясно?

И вот этому-то юному созданью я, мучаясь с бодуна, простонал:

— Слушай, выведи Джона, а? Не погуби! Христом-богом молю!..

Нет, что мне нравится в Наталье (хотя, конечно, и не только это), — она человек дела. За три месяца нашего знакомства я уже усвоил: сперва она сделает то, что важно и необходимо на данный, конкретный момент, а все разбирательства и сантименты оставит на потом. Но, впрочем, термин "сантименты" к ней подходит с трудом. Она очень спокойная, не по летам уравновешенная, а порою даже несколько холодная особа. А еще… А еще я время от времени просто диву давался — ну что она во мне нашла? Зачем я ей? И, естественно, в первую очередь — из-за разницы в возрасте. Нет-нет, душой-то и телом я еще как бы молод, однако вот паспортными данными и умом… Ёлки, да ведь эта девочка, встреть я, к примеру, лет двадцать назад и, так сказать, полюби ее мать, могла бы быть моей дочерью!..

Обычно, когда мною овладевают подобные мысли, я усиленно начинаю заниматься всяческим моральным самобичеванием, самоедством, посыпанием главы пеплом и прочим флагеллантизмом и занимаюсь, покуда не приходит она и не дает мне по шее. Когда образно, а когда и буквально. Но вернусь к тому, с чего начал: Наталья сначала сделает дело — помоет ли посуду, ежели я запустил кухню, либо еще что, а уж потом обращается к сфере духовной — вправляет мне мозги.

Вот и сегодня: вернувшись с Джоном и вытерев ему лапы (я как заяц прижух на диване), Натали разделась — в смысле сняла плащ — и, войдя в комнату, безо всяких прелюдий приступила к допросу.

Впечатав меня сильным бедром в спинку дивана — "Подвинься!", — она отбросила со лба волосы и ровным тоном поинтересовалась:

— И где же тебя носило?

Я "удивился":

— Меня?!

— Ну не меня же. Последний раз звонила в три — как дура набирала каждый час. Ты не отзывался.

Я грустно кивнул:

— Да-да. Не отзывался. В три еще не отзывался. Однако вот если бы ты позвонила в четыре, а лучше в начале пятого, то я бы уже отозвался.

Натали усмехнулась:

— Снова — "ностальгия"?

Я простонал:

— А ты как думала! Память сердца это, милая… Да, кстати, твой киоск почему-то снесли.

— Знаю. Проезжала там недавно, видела.

— Жаль, — вздохнул я. — Хороший был киоск. В нем я провел одну из самых лучших, хотя и самых аскетических ночей в своей жизни, честное слово.

Она склонила голову набок.

— Не подлизывайся.

— Вовсе и не подлизываюсь — серьезно! Замерзал как ямщик, а в результате отхватил такой приз… Но между прочим, ты как разговариваешь со старшим и по званию и по возрасту?! Равняйсь! Смирно!

Наталья сочувственно поморщилась:

— Страдаешь?

— Не то слово! — проныл я. — И страдаю, и болею, но мужественно лежу и жду конца, каким бы он ни был.

— Будет тебе сейчас конец, — пообещала она.

Я закатил глаза и сложил руки крестиком:

— Валяй. Пристрели, чтоб не мучился, а не то…

Продолжение стона она зажала губами, а мою молодецкую грудь — грудями. Будучи ослабленным после беспокойной ночи, я чуть не задохнулся. Поцелуй, впрочем, длился недолго: через пару секунд Натали отпрянула от меня словно от унитаза.

Я потупился:

— Перегар?

— Да еще какой!

Я драматически воздел, а затем трагически уронил руки:

— А думала, я мёд пью?! Нет, драгоценная моя, это тоже своего рода работа. Тяжелая, трудная, но в чем-то порой даже и героическая работа.

Наталья встала:

— Ладно, герой. Завтракал?

Я скорбно поджал губы.

— Только чай. Полтора ведра. Теперь жду воскрешения из полумертвых.

— Ну жди, а я на кухню. Сама голодная, дома ничего не ела — вскочила, умылась и сразу сюда. — Шутливо погрозила кулачком: — У-у, путешественник!

— Иди-иди. — Я снова закрыл глаза и слабым голосом загнусил: — "Какой был тру-дный день, всю ночь работал я как во-о-ол. Такой тяжё-лый день, но я к любимой при-и-шё-о-о-ол. Эх, я вернулся домой, я снова вместе с тобой, и жизнь станови-тца и-ной!.."

— Где это ты, позволь узнать, работал как вол? — донеслось из кухни. — И с кем?

— Ни с кем, — приугрюмился я, вспомнив ночные шатания. — Ни с кем… — И мысли опять приняли детективное направление: выяснять или не выяснять, что за орлы поили меня водкой в тихом домике на тихой улице у тихой реки?..

Минут через пять донеслось:

— Кушать подано!

Я страдальчески скривился, однако все же поднялся. Джон ужом вился возле ног, но, поскольку час его кормления еще не наступил, я ласковыми пинками прогнал соперника с дороги.

Впрочем, похоже, час и моего кормления еще не наступил. В горло не лезло ничего кроме жидкости, и после нескольких бесплодных контрольных попыток я взмолился:

— Пощади! Не могу!

Натали пожала плечами:

— Как хочешь. А раз рот у тебя все равно не занят, поведай-ка, дорогой, в каком же киоске ты изволил обретаться сегодня?

Я отчаянно замотал головой:

— Ни в каком! Милиционером буду — ни в каком! Просто понимаешь… — И вкратце, насколько помнил, описал события минувшей ночи.

Я говорил, а она слушала, все более хмурясь, и наконец потянулась за моими сигаретами. Вообще-то Наталья не курила — так, баловалась порой, да еще когда волновалась или сердилась, что случалось с ней, повторюсь, чрезвычайно редко. Интересно, сердилась или волновалась она сейчас? Похоже, и то и другое вместе. Но уж никак не баловалась, это точно.

— Ну вот, — закончил я, — я и ушел. А теперь думаю звякнуть ребятам, чтоб разнюхали, что за фрукты у них под носом расплодились. И если…

— Никаких "если", — перебила она. — Ты что, маленький?! Совсем с ума сошел! Забыл, как обещал мне, что больше не будешь?..

Я смотрел на ее раскрасневшееся от возмущения лицо и ласково, насколько позволял абстинентный синдром, улыбался. Пару раз она оказалась свидетельницей того, как я слегка дал по репе разошедшимся не в меру в общественных, так сказать, местах бакланам, и с тех пор с тревогой считала меня потенциальным хулиганом и драчуном. Увы, заблуждения свойственны даже лучшим из нас.