Серый кардинал - Владимир Моргунов

Достигнув взгорочка, человек вновь вынул из рюкзачка бинокль и опять стал разглядывать особняк, привлекший его внимание. Потом он отвернул рукав куртки и поглядел на часы. И уже после этого, выбрав место поудобнее, улегся, разместив рюкзак у себя под рукой и натянув на голову капюшон куртки-ветровки.

Облака на западе загорелись ярко-розовым светом. Потом отовсюду наползли синевато-серые тени. Человек в ветровке в очередной раз взглянул на циферблат часов, теперь светившийся черточками стрелок и крапинками цифр.

Совсем стемнело. В поселке зажглись фонари, размещенные вдоль рядов особняков. Некоторые окна тоже засветились. Человек на пригорке терпеливо ждал, он был спокоен и неподвижен, будто уснул. Но вот огни на трассе не проплыли мимо, как это происходило уже с десяток раз, а, приостановив движение, превратились в два снопа света, скользнувших по полю и положивших длинные тени от деревьев на пожухлую траву. Когда свет автомобильных фар ушел с пригорка, человек поднялся, быстро раскрыл рюкзак и вытащил оттуда на сей раз нечто, напоминающее по виду укороченный автомат. Раздался едва слышный скрип, и это «нечто» раскрыло крылья, словно гигантское насекомое. Человек нагнулся, вставил носок сапога в стальную скобу на конце предмета, захватил рукой рычаг и выпрямился. Арбалет с усилием на тетиве почти в сто килограммов был взведен. Стальная тетива слегка дзенькнула от напряжения, но выдержала. Она способна была выдержать и усилие раза в три больше. Сложная оптика, которой был снаряжен арбалет, позволяющая видеть очень далеко почти в абсолютной темноте, приблизила к этому блуждающему по степи искателю приключений стену дома и дверь в стене, и высокое крыльцо с кованой решеткой, и блестящие стекла плавно подкатившего автомобиля.

Стрела, извлеченная из продолговатого футляра, беззвучно легла на пластмассовый ложемент, стальная пружина мягко, но достаточно надежно прижала ее к бороздке.

Из автомобиля выбрались сразу несколько человек, они были видны степному бродяге очень близко, словно на экране большого телевизора. Ночной арбалетчик терпеливо всматривался в беззвучное мельтешение голов, плеч, спин, рук, пока наконец не нашел того, кто особенно интересовал его.

Ошибки быть не могло. Лицо, знакомое по газетным публикациям, по телепередачам, по предвыборным плакатам, жесты, манеры поведения — он всегда находится в центре толпы, малой или большой. Лидер.

Теперь остается неглубоко вздохнуть, поставить перекрестье прицела на коротко, по-модному стриженный затылок, чуть-чуть обождать, когда затылок начнет удаляться, а не качаться вправо-влево, и плавно потянуть спусковой крючок.

Спустя секунду стрелок наблюдал с помощью все той же совершенной оптики, как затылок качнулся, как беззвучно всколыхнулись вокруг него все те же плечи, головы, спины, руки, словно вихрь или взрыв разметал, расшвырял их.

Ночной пришелец опустил арбалет, быстро сложил его, спрятал в рюкзак. Теперь он уже пытался рассмотреть происходящее за оградой невооруженным глазом, насколько это позволял свет прожектора на столбе.

Люди там, за бетонной стеной, могут сообразить, конечно, что смертоносный снаряд прилетел из степи, но им ни за что не определить, где именно находился стреляющий. Они могут сколь угодно напрягать зрение, пытаясь высмотреть в кромешной тьме — кого, что? К тому же им и в голову не придет, что стрелок мог находиться на расстоянии метров в триста от них. Поэтому человек в брезентовой робе удалялся не спеша.

Он долго шел в темноте без дороги, ни разу не споткнувшись, не провалившись в какую-нибудь колдобину, не наткнувшись на неожиданное препятствие.

3

Клюев в то утро плескался в душе особенно долго. Но из шума воды, гудения труб, приглушенного рокота стиральной машины то ли на нижнем, то ли на верхнем этаже он все же выделил повторяющуюся через разные промежутки времени трель. Коленца трели были длиннее обычных телефонных звонков. Междугородка.

Наскоро прикрыв краны и набросив на бедра махровое полотенце, Клюев выбежал из ванной и подхватил телефон-трубку.

— Это Женя? — акцент, слабый, но все же различимый, давал возможность предположить, кто же это вырвал его из ванной.

— Да. Тенгиз, ты?

— Я. Наконец-то мне удалось тебя с кого-то там снять. Здравствуй.

— Камарджоба. Снимать ни с кого не пришлось, к сожалению. Просто я далеко от телефона был.

— Ладно. Ты нам нужен, понимаешь?

— Как не понять.

— День рождения очень хорошего человека, понимаешь?

— Совсем хорошего, да?

— Совсем хорошего.

— А когда день рождения-то?

— Завтра, завтра, Женя.

— Хм, повезло ему. Завтра Пасха, восемнадцатое апреля.

— Тем более хорошо. Рейс от тебя есть, я узнавал. В аэропорту тебя завтра встречу.

— Если какой-нибудь угонщик не захочет чуть-чуть свернуть — в Багдад или Тегеран, например. Или рейс не отменят. Проще справиться с угонщиками, чем заставить этих сукиных аэрофлотовских наследников подняться в небо по расписанию.

— Я думаю, ты с теми и другими справишься. До свидания.

— До свидания.

Ясно. Свиданьице на земле древней Иверии. Мимозы уже отцвели, магнолии начинают. Штат Джорджия, отколовшийся от нерушимого Юниона советских социалистических штатов. И там, в настоящей, в американской Джорджии лимоны-апельсины, мимозы-магнолии, и в бывшем советском штате аналогичная экзотика и изобилие в окружающей природе. Потому что лежат практически в тех же широтах, бывший советский штат на несколько градусов севернее. На природном изобилии сходство заканчивается, бывшей советской, ныне независимой Джорджии далековато до американской тезки, подальше, чем несколько десятков тысяч километров по карте. Через Луну маршрут проводить придется, если сравнительную диаграмму экономического процветания строить. Впрочем, некоторые и в нынешней независимой, бывшей советской, Джорджии очень неплохо себя чувствуют. Те же тысячи долларов ежемесячного дохода, те же «порше», «форды», «линкольны-континентали», те же мимозы-магнолии.

Н-да, унесло ветрами перемен бывшую советскую Джорджию к фигам собачьим. Как и многих других конфедератов. У тех, заокеанских, буза почти сто тридцать лет назад закончилась, у этих, постсовдеповских, конца, похоже, не видно.

Тенгиз-то до полковника дослужился. Клюев, чтобы не ущемлять самолюбия, вообще зовет его «батоно генералом» — многие, заслуживающие звания генерала гораздо меньше, носят его: в постсоветской Джорджии система раздачи званий и должностей основывается на блате и родственных связях. Как, собственно, и всегда было. У Тенгиза, насколько Клюев был осведомлен, «лапы» не существовало, тем более, особо волосатой. Тенгиз Гвирия был тезкой генерала, бывшего разбойника и бывшего искусствоведа. У Тенгиза все прошлое — в спецназе. В советское время. У Клюева — то же самое прошлое и в то же время. Сейчас Тенгиз сделал карьеру в информационно-разведывательном управлении Грузии, так у них служба госбезопасности называется. Если переводить на язык заокеанской Джорджии — си-ай-эй, эф-би-ай и эн-эс-си, то бишь, нэйшнл секьюрити каунсл, совет национальной безопасности, в единой ипостаси. И не выполняющей десятой доли тех функций, что выполняют ЦРУ, ФБР и СНБ.

Клюев достаточно уважительно относился к Тенгизу Гвирия, потому что несколько раз видел его в деле. Он не мог не понимать, что найдется сотня-другая таких, как Тенгиз, в этой с позволения сказать, армии Грузии. Но Клюев был почти уверен в том, что войну с Абхазией Грузия проиграет, несмотря на численный перевес. Если бы эта разношерстная, неуправляемая толпа еще состояла из личностей типа былинно-бесстрашного Дата Туташхиа, то расклад был бы не самым худшим, но в действительности армия Грузии, по убеждению Клюева — убеждению, тщательно скрываемому от Тенгиза — была сбродом халявщиков, разгильдяев и заурядных хулиганов, разве что только «очень вспыльчивых» («Ты думаешь, если грузин вспыльчивый, его дразнить можно, да?!»). К такому мнению Клюев пришел еще в прошлые посещения им Грузин. Его всегда приглашали «на семейные торжества» — если не свадьба, то день рождения. Участие в «торжествах» было основным занятием Клюева за последние полтора года. Рапорт он подал месяца через два после событий, названных знаменательными и судьбоносными, событий в месяце августе, название которых вслед за новыми Робеспьерами-Отрепьевыми все стали произносить с ударением на третьем слоге. И звание капитана ему досрочно (досрочно ли, в таком-то возрасте?) «кинули», и относительно жив-здоров, штопали-латали совсем по мелочам, а рапорт все же подал.

Жизнью он рисковал, можно сказать, в охотку, из спортивного интереса, потому что деньги, зарплата, с позволения сказать, на пятую часть не покрывала его усилий, его нервных и физических затрат энергии. Но видеть и понимать, что кто-то, прикрываясь твоей задницей, делает себе «красиво», взбирается все выше, и выше, и выше по лестнице власти, Клюеву на тридцать втором году жизни уже наскучило. То ли еще будет, сказал он себе после бузы в белокаменной, те ли еще хваткие ребята объявят себя очередными спасителями Отечества, оставив преподавание марксизма-ленинизма или прочей муры в вузах и академиях, оставив грызню за теплые места в авангарде рабочего класса, в цитадели чести-совести, взгромоздившись на броневички («Я, батенька, после т’гоячка, такую фигню с б’гоневичка нес, что потом в 'Газливе п’гишлось отсиживаться») и высокие трибуны.