Кое-что о жизни в мире фантомных болей - Галина Глембоцкая

Гилберт чувствовал себя глупо. Наверное, следовало бы поддержать разговор, что-то спросить или возразить. Он ни слова не мог  сказать ему в ответ, во-первых, потому что у него был полный рот, а во-вторых, –  все, что  говорил Ромуло,  было, вероятно, правдой. Поэтому Гилберт жестом спросил, что ему делать с разжеванными листьями.  С помощью  Ромуло лиственная масса была равномерно распределена по ранам и перебинтована полосками материи.

Такой необычный способ лечения, как ни странно, помог, и уже на второй день раны начали затягиваться. Однако ладони продолжали болеть,  и  ходить он мог только босиком. Заняться было нечем. Лежать ему надоело, смотреть в окно  и постоянно думать о  постигших его событиях – тоже.  Пытаясь найти себе занятие, Гилберт решил обследовать  дом  изнутри.

В  доме  было шесть разного размера  комнат, не считая помещения, приспособленного для приготовления пищи. Несмотря на внешнее запустение, царившее вокруг ранчо, внутри все находилось в относительном порядке. Обстановка комнат была более чем скромная, но чувствовалось, что совсем недавно здесь убирали: окна были вымыты, полы выметены. Более того, Гилберт кое-где увидел следы мелкого ремонта. Вряд   ли  комнаты  приводились в порядок   для него одного. Здесь определенно  кого-то ожидают. Интересно, кого?  Будут ли это люди как-то связанные с его похищением?  Кто бы они ни были, их появление, решил Гилберт, должно пролить хоть немного света  на его таинственное перемещение  с дипломатического приема сюда в сельву.

4

«Война вступила в завершающий период.

Поражение Германии в этой войне очевидно и

полная ее капитуляция является вопросом считанных

дней».

Действительно, через два дня над ранчо стрекозой завис вертолет и по веревочной лестнице, один за другим, спустились двое. Один из них был среднего роста, худощавым  до хрупкости, молодым  человеком. Второй –  чуть выше, плотного телосложения, на вид лет пятидесяти. Вслед за ними были спущены на веревках  несколько ящиков, чем-то напоминающие сундуки из мореного дерева. С помощью Ромуло  ящики были водворены, судя по доходящим до Гилберта звукам,  в одну из комнат на втором этаже.

Гилберт, несколько нервничая, ждал посещения  новоприбывших.  Однако,  визита не последовало. Это давало некоторую   надежду на то, что прибытие этих людей не имело  прямого отношения к его пребыванию на ранчо. И все же встреча с ними была неизбежна.  Поэтому Гилберт, подумав,  рискнул  первым нанести визит.

Он поднялся на второй этаж, и, постучав в дверь, спросил по-испански:

– Можно войти?

Это был вопрос-разведчик. На каком языке ему ответят? Ответ прозвучал по-немецки:

– Зайдите.

Следующую фразу Гилберт произнес уже по-немецки:

– Я вам не помешаю?

– Что  вы, я рад услышать здесь родную речь. Эти  аборигены не знают ни одного слова по-немецки. Не ожидал, что встречу здесь соотечественника! Мне говорили, что я прибуду сюда первым, но вы видно меня опередили. Какими судьбами здесь? Ах, о чем же я спрашиваю? Сейчас такое времечко, что  лучше о себе не распространяться. Не так ли? Поэтому,  можете назвать только свое имя. Должны же мы как-то обращаться друг к другу?

– Конечно, – протянул руку  Гилберт,  из осторожности воздержавшись от комментариев  по поводу   услышанного. – Рудольф Гилберт.

– Очень приятно, – сказал тот, пожимая его руку. – Зигфрид, – и после небольшой

паузы, как бы решившись на откровенность, добавил, – фон Таудлиц. Затем  наклонился  к  уху Гилберта и  произнес:  группенфюрер. –  И  погрозив ему пальцем, предупредил:

– Это уже совсем по секрету.

«Кажется, он  принимает меня за своего», – подумал Гилберт, а вслух произнес:

– Весьма  польщен  вашим доверием, группенфюрер.

– Ну, ну. Только давайте без званий, ведь сейчас, чем ниже звание, тем безопаснее. Вы  давно на ранчо?

– Уже больше недели.

– И как здесь?

– Скучно. Не  с  кем словом перемолвится.

– Теперь у вас не будет недостатка в собеседниках:  скоро сюда переправят целую группу наших людей.

«Хотел бы я знать, что общего у меня с «нашими людьми», – задал себе вопрос Гилберт.

Ответа пока не было.

Когда тем же вечером Гилберт поднялся в комнату к новоприбывшим, там оказался  тот самый  молодой хрупкий  человек, прилетевший   на ранчо  вместе с Таудлицем. Вблизи  он оказался  мужчиной  лет тридцати  пяти, с бледным лицом и  красивыми черными глазами.

– Рудольф, это Мишель  Барбюсье, мой секретарь, – сказал Таудлиц, ткнув пальцем  в бледнолицего человека. – Представляете, знает десять языков.   Благодаря этому попал сюда в сельву, а не в газовую камеру. Ты слышишь, Барбюсье? – с поучительной интонацией  в голосе спросил он.

Тот поднял на Таудлица свои глаза испуганной газели, и на какое-то мгновение в них  промелькнуло нечто похожее на  ненависть.

– Принеси нам бутылку коньяка, того, французского,– приказал ему Таудлиц.

Когда Барбюсье вышел, Гилберт спросил:

– Он француз?

– Да,  но с  изрядной  долей еврейской крови. Война застала его в Польше, где он изучал польский язык.  В результате он оказался в гетто, а потом и в концлагере. Когда  настало время  сниматься с якоря, я его вытащил из Освенцима. Сами понимаете, сейчас добраться  до Латинской Америки,  зная  только немецкий язык, сложно. Возникают всякие проблемы. Поэтому подыскал себе вот такого многоязычного секретаря. Хотя  здесь на ранчо, он мне, в общем-то,  уже и не нужен.

– Тогда зачем он здесь? – как можно небрежнее  спросил  Гилберт.

– Можно было бы, конечно,  от него избавиться, – с задумчивой серьезностью  произнес  Таудлиц.

Гилберт почувствовал, что серьезность его сейчас не была напускной: в настоящее время Таудлиц  решал вопрос собственного выживания.

– Например, где-то бросить  по дороге сюда, – продолжал рассуждать он. –  Но  он слишком много обо мне знает. Убрать его сейчас? А вдруг те, которые нас здесь  принимают,   посчитают  такое обращение  неэтичным?   Так что пускай пока живет, – наконец  великодушно  позволил он. – Тем более что и здесь ему можно найти применение. Хотя бы вот такое, – кивнул Таудлиц в сторону входящего Мишеля Барбюсье.

– Поставь здесь, – приказал он Мишелю, а затем   с  несколько фальшивым пафосом произнес:  –  Выпьем за то, чтобы это  убежище, стало  отправным пунктом, с которого  начнется  наше освобождение, а затем и  возрождение.

Гилберту  тост показался малопонятным, но уточнять его смысл  он  не стал.

Коньяк оказался очень неплохим. Видно, Таудлиц знал толк  в таких вещах.

– Кстати, что это за одежда странная на тебе? – переходя после рюмки выпитого коньяка сразу на «ты», спросил Таудлиц.

– Мне ее принес Ромуло.  Моя  одежда пришла в полную негодность.

– Ты что прилетел сюда без ничего?

– Да.

  Таудлиц  вопросительно поднял свои брови.

– Так сложились обстоятельства, – объяснил Гилберт.

Конец ознакомительного фрагмента.