Кое-что о жизни в мире фантомных болей - Галина Глембоцкая

  Гилберт пошел дальше по тропинке. Должна же она куда-то вывести! Правда, тропинкой  ее можно было назвать только  условно, потому что, как таковой ее, не было. А был едва  заметный проход, по бокам которого свисали обрубленные засохшие   лианы. Гилберт, используя этот ориентир,  шел все дальше в сельву.

Со временем идти стало труднее: земля  все больше напоминала жирное месиво, в котором вязли ноги.  Со всех сторон к нему подступали громадные папоротники, при каждом  движении  хлеставшие его по ногам. Лианы свисали с деревьев  гигантскими переплетенными прядями, встречаясь по дороге со своими сородичами,  пытавшимися, в свою очередь, вскарабкаться на деревья.  Среди них  обрубленные лианы  встречались все реже.

  Потом настал момент, когда  он их больше не нашел.

Дальше идти было  некуда.

  Гилберт остановился. Его вдруг поразила  мертвая тишина вокруг: в сражении с папоротниками и чавкающей  землей он не  заметил,  как  сельва замолчала.  Почему?  Гилберт этого не знал и ничего хорошего от своего незнания не ожидал.

Он решил  вернуться на прежнюю тропинку. Он прошел, как ему казалось, метров двести, назад, но обрубленных лиан не нашел. Тогда он попытался немного изменить курс – ничего. Потом еще раз – с  тем же результатом.  Вокруг были  все те же папоротники, те же деревья  и лианы. Или просто похожие на них как две капли воды.

  И тогда Гилберт понял, что он заблудился.

3

«В сельве человек может выжить только

превратившись в зверя. Особенно беглец.[…] Главное – не

терять надежду, даже если от ощущения жуткого

одиночества перед глазами начнут танцевать призраки;

даже если после долгих дней тяжелого пути вновь придешь

туда, откуда отправился в свою дорогу».

Он сидел  на поваленном  дереве, пытаясь справиться с легкой  паникой, зашевелившейся  у него под  ложечкой. От жары  и внутреннего напряжения тело покрылось потом,  который струйками стекал по лицу и  спине.  Влажная одежда прилипла к телу.

 Гилберту  не хотелось думать о том, чем  может закончиться его необдуманная прогулка, но он понимал, что не может сидеть на этом бревне бесконечно. Нужно идти. Но куда? В никуда? Он, естественно, не имел малейшего понятия о том, где находится ближайший населенный пункт, и  не  знал,  на сколько километров протянулась сама сельва.  На десятки? Сотни? Или больше – тысячи? И у него нет пищи. Ее, наверное, можно раздобыть и здесь, например, какие-то фрукты. Но их нужно знать.

Его туфли, равно как и брюки от фрака, в которых он несколько дней назад пошел на тот злополучный прием, представляли собой жалкое зрелище. Как и он сам. Да, в детстве он был плохим скаутом. Ему всегда больше нравилось читать книжки, чем учиться премудростям выживания Робинзона. За это небрежение он сейчас и наказан.

 Однако  надо что-то предпринимать. Самым разумным было бы, наверное, попробовать  вернуться   на ранчо. Но с  чего начать?  Сориентироваться по солнцу? Гилберт вспомнил, что утром, когда он проснулся, солнце светило прямо в окна. Сколько прошло времени с того момента, как он пошел в сельву?  Часа два? Или три? Ощущение времени он утратил. Кроме того, он находился, похоже, в тропиках. Или в субтропиках. Как здесь ориентироваться по солнцу?  Гилберт этого не знал.

И тогда ему в голову пришла  идея.

  Гилберт  встал и подошел к ближайшему дереву. От него он мысленно провел прямую линию к другому дереву и двинулся  к нему, развешивая  на лианах переломленные листья папоротника. Линия  была, в общем-то,  условно прямой, потому  что пройти прямо  в переплетенном  лианами лесе было невозможно. Там, где нельзя  было пробраться даже ползком, он искал обходной путь.  Однако,  отклоняясь от  намеченной прямой линии  в сторону, Гилберт старался выдерживать основное направление.  Преодолев,  таким образом,  метров сто, он повернул, и  под прямым углом двинулся дальше. Приблизительно через двести метров, он вновь обозначил угол и пошел вперед. Через двести метров – еще один поворот, и Гилберт оказался  рядом с  тем поваленным  деревом, откуда он начал прокладывать свой первый квадрат. Пот заливал его лицо, липкий воздух с трудом проходил в легкие. Необычно большие комары, мухи   и разные  мошки, привлеченные запахом пота, кусали немилосердно не только открытые участки тела, но и умудрялись забраться под одежду в самые невероятные места. Отмахиваться было бесполезно, так как двух рук  попросту не хватало для этой цели.

«Меня  явно воспитали не для таких подвигов», – с отчаянием подумал Гилберт. И  все же  затея, кажется, удается. Он присел на   дерево, чтобы  немного восстановить силы. Настроение  немного улучшилось, так как появилась надежда  выбраться отсюда. Но очень хотелось курить, еще больше – пить. Чертовы  Хароны, переправившие его из Швейцарии в этот  ад, вычистили  карманы, экспроприировав  не только документы и деньги, но даже и сигареты. Напиться можно было бы, на худой конец, просто из лужи или подставить рот под тонкие струйки чего-то жидкого, стекающего  по ветвям и стволам деревьев. Из луж пить ему еще не приходилось, и естественная брезгливость удержала  Гилберта от этого способа утоления жажды. Сомнения насчет качества стекающей с деревьев жидкости заставила его отказаться и от этого варианта. Поэтому  он, несмотря на жажду и мучивших его насекомых, решил продолжить  эксперимент по собственному спасению. Он  встал, отошел на максимальное расстояние, с какого его метки были различимы,  и  начал метить следующий квадрат.

На втором квадрате Гилберт  набрел на  большой ручей. Он  несказанно обрадовался такому подарку судьбы

Гилберт долго пил из ручья, и вода казалась ему потрясающе вкусной. Потом стянул с себя  рубашку и начал мыться. Было чертовски приятно чувствовать прохладную воду на  воспаленной и  зудящей от укусов коже. Благодарное тело, омытое от пота и жары,  вдруг не к месту и не ко времени, ответило возбуждением. Оно не было  связано с мыслями о ком-то персонально, например  о Зизи.  Это был просто всплеск жизненных сил, шальная, иррациональная  вера в то, что  его приключения  в сельве, несмотря на трудности, в конце концов, закончатся благополучно.

Гилберт выполоскал в ручье рубашку, надел ее мокрую на себя и отправился завершать свой второй квадрат.

Третий квадрат оказался физически и эмоционально самым сложным. Гилберт  устал. Ладони рук от жестких  листьев папоротника, которые он ломал на протяжении уже не одного часа, покрылись рваными кровавыми волдырями. Чтобы хоть как-то смягчить боль, он оборвал низ своей сорочки и  кусками материи обмотал руки. Ноги в туфлях,  не приспособленных для таких переходов, жгли, делая мучительным каждый его шаг. Здесь же, на третьем квадрате, он буквально наткнулся на останки человека, доедаемые, копошившимися  в них насекомыми, похожими  на муравьев, но размером  почти с человеческий палец. Гилберт застыл,  как  загипнотизированный, не в силах  отвести  взгляд в сторону. Сюрреалистическое зрелище,  как из кошмарного сновидения, демонстрировало  наглядный пример того, что могло случиться и с ним. Наконец, он все же заставил себя  повернуться, сделать несколько шагов в сторону и идти дальше по намеченному маршруту. Но еще долгое время  картина  с жуткими насекомыми на белеющих человеческих костях стояла у него перед глазами, в который раз наглядно давая понять, что нынешняя, спонтанно предпринятая им  прогулка   была не более чем  авантюрой дилетанта.  Гилберту стало стыдно за себя.

Приблизительно в середине четвертого квадрата  он  набрел  на проход с обрубленными лианами, по которому  зашел в сельву.

Радоваться уже не было сил.

В течение последующих трех дней Гилберт залечивал свои растертые в кровь руки, ноги и искусанное насекомыми тело.

В тот  вечер, когда он, вернувшись из сельвы, снял свою вконец испорченную одежду и раздумывал о том, как ему  продезинфицировать свои раны, перед ним призраком  возник  Ромуло. Гилберт молча показал ему свои истерзанные ладони. Ромуло вышел и минут через пять возвратился с двумя пригоршнями каких-то листьев. Он велел их  хорошо разжевать и полученную массу приложить к ранам. Пока Гилберт перемалывал зубами листья, между ними произошел  любопытный разговор. Вернее, это был монолог Ромуло, потому что Гилберт со ртом, набитым жвачкой, говорить не мог. Суть этого монолога сводилось  к следующему:  незачем сеньору  Рудольфо ходить в сельву, потому что ничего хорошего из этих прогулок выйти не может.  Сельва опасна, она не любит чужаков и жестоко с ними расправляется.  Сеньор  ведь не знает как нужно себя вести в сельве, иначе он никогда не довел бы свои руки и ноги до такого состояния.  Это чудо, что ему вообще удалось вернуться,  и  если он собирается  убежать, то у него из этого ничего не выйдет, потому что через день-два  после побега  он просто погибнет в сельве.