Кое-что о жизни в мире фантомных болей - Галина Глембоцкая

Это длилось, казалось, вечность и, одновременно – мгновение.

Но вот вновь какие-то  толчки и тряска  грубо вырвали его из мира  гармонии, совершенства и  красоты.  И он опять услышал голоса  людей.   Кажется, его куда-то везли. А затем – опять гул и вибрация, которая своей настырностью не давала ему вновь унестись  в тот мир, где совсем недавно ему было так легко и  хорошо.

Наконец все это кончилось, гул прекратился, и его оставили в покое.

2

«Буйная тропическая растительность неповторима в

своем разнообразии и пышности. Вот с мощным стволом мария-

прета, за ней приземистый анчикильо, а там дальше – дикая айва

и гуаяба с яркими плодами. Рядом тянется вверх стройный лапачо,

возле него бросают тень три черных зонтика – три красавицы-

сосны. Почти все деревья оплетены, связаны друг с другом

лианами исипо, которые тянут во все стороны свои щупальцы и

возводят на тропинках плетеные тыны. А внизу на земле –

сказочное царство узорчастых папоротников амамбая и острых

вееров осоки карагуата, зарослей тростника такуары и колючих

кустов, а также живая стена вьюнков, которые оплетают

изящные и гордые пальмы пиндо».

Стояла непривычная тишина, но просыпаться ему не хотелось.

Он находился на границе сна и яви, и события  недавнего прошлого, сменяя друг друга, вновь начали свою нескончаемую круговерть в его затуманенном сознании. Гилберт опять видел изможденные  до невообразимого предела  лица людей, ямы, заполненные разлагающимися трупами,  печи со всеми их приспособлениями. Снова и снова  его сознание прокручивало кадры, в которых, старик    переворачивал, переворачивал и опять переворачивал трупы в поисках тела своего сына. Дойдя до конца траншеи и не найдя того, кого он искал, он возвращался и начинал все сначала. И вновь переворачивал. Потом все повторялось еще раз. И еще раз. За ним следовал еще раз. Гилберт не мог больше смотреть на это. Он понимал, что старик не остановится, и, он, Гилберт,  снявший эти кадры, тем самым  обрек  себя до конца  жизни смотреть их бесконечный повтор.

Он осознавал, что остановить этот кинокошмар можно было только одним способом:  помочь старику найти тело сына. И Гилберт решился. Он начал спускаться в траншею.

Неожиданно, земля  посыпалась  под его ногами, и он свалился  вниз.

В тот самый момент, когда его тело, казалось, уже  коснулось раздувшихся зловонных трупов, Гилберт открыл глаза.

Где он? Над ним нависали закопченные потолочные балки. Тишина и… никаких трупов. Голова болела, как с похмелья. Было душно. Гилберт, не шевелясь, осмотрел помещение.

В комнате, обставленной  с крестьянской простотой, стояли стол, два стула и жесткая деревянная кровать, на которой он лежал; за окном, чуть вдали, темнела стена какой-то растительности –  ничего такого, что могло бы ему рассказать о том, где он находится.

Скрипнула дверь. В комнату бесшумно зашел человек  в светлых полотняных штанах и видавшей виды рубашке и поставил на  стол глиняную миску. Он был высок, крепок и по-своему красив.  Его смуглое продолговатое лицо с близко посаженными  глазами и пучком стянутых на затылке  длинных  прямых  волос  цвета воронова крыла вызвали в памяти Гилберта читанные в детстве романы Фенимора Купера.

– Где я ? – тихо спросил он по-английски.

 Человек повернул голову в его сторону, мгновение помедлил и ответил по-испански:

– Не понимаю.

  Гилберт повторил вопрос по-испански.

– В сельве.

 «В сельве. Значит Латинская Америка. Ничего  себе!», – подумал Гилберт и спросил:

– В какой стране?

– Об этом мне запрещено говорить. – Голос человека был глухим и монотонным.

– Кем  запрещено?

Коротко  взглянув на Гилберта, он невозмутимо повторил:

– Мне запрещено говорить об этом.

– Как я попал в этот дом?

– Я ничего не знаю об этом.

– Кто меня сюда привез?

Он посмотрел на лежащего Гилберта с высоты своего впечатляющего роста и сказал, не меняя тональности:

– Не знаю, сеньор.

 Гилберт понял, что на любые вопросы, касающиеся  его появления здесь, он будет получать приблизительно один и тот же ответ, и поэтому решил сменить тему.

– Как тебя зовут? – спросил он человека.

– Ромуло.

– А я – Рудольф. Будем знакомы.

Ромуло еле заметно кивнул головой.

– Сеньор Рудольфо, я принес вам поесть.

– Благодарю. Сейчас я попробую встать.

Тело было слабым и плохо слушалось. Гилберт с трудом встал на ноги и, стараясь восстановить координацию движений, медленно пошел к столу.

  Есть ему не хотелось. Но после  нескольких съеденных  ложек  предложенного блюда из отварной  кукурузы с овощами, неожиданно прорезавшийся аппетит напомнил  о том, что последний раз он обедал в  тот день, когда  отправился  на прием в посольство. Сколько прошло с тех пор времени? Сутки? Двое? Он затруднялся  ответить и на этот вопрос.

– Когда меня привезли? – спросил он у Ромуло.

– Сегодня утром.

– Какое сегодня число?

– 5 апреля.

Выходит,  прошло больше  двух  суток. Нужно отдать им должное: сработали оперативно. За двое суток – на другую сторону земного шара!  Но зачем? Почему он? И кто его похитил? Может это каким-то образом связано с его фильмом? Кто-то не хочет, чтобы он довел работу до конца? Но тогда его проще было бы  убить на месте. Однако  его почему-то не убили, хотя могли сделать это уже не раз. Решили просто изолировать? Для того, чтобы потом как-то использовать? Как? Вопросов – море, и ни на один из них Гилберт не имел ответа.

  Голова продолжала болеть, он осоловел от еды,  и ему захотелось прилечь. Гилберт  вытянулся на кровати,  и какое-то время  смотрел в потолок, как будто  пытаясь отыскать  в  череде потемневших балок ответы на мучавшие его вопросы. Потом балки начали терять четкость  очертаний,  и он  уснул. И спал до самого утра, крепко и без сновидений.

Утро ворвалось  в  сознание криками незнакомых ему птиц.  Над  ним  были все те же балки, и Гилберт вспомнил, что он – в сельве, неизвестно  в какой стране. И он не знал, что его ждет.

Жизнь открывала перед ним новую,  чистую страницу, которую судьба уготовала  ему  заполнить.  В какой степени его жизнь  зависит сейчас от него самого?

Вопрос пока что оставался открытым, равно как и с десяток тех, что он задавал себе вчера.

Гилберт еще минут пять слушал крики птиц, пытаясь представить, как  они выглядят. Потом, памятуя о своем вчерашнем состоянии, осторожно поднялся с постели. Чувствовал он себя, похоже, нормально. От головной боли не осталось и следа.

 Гилберт  направился к двери. Она оказалось не заперта. Он вышел из дома и  сразу попал во влажную духоту, которая, как в сауне,  в считанные минуты обволокла его, покрывая  испариной  все  тело.

Дом представлял  собой сложенное из бревен, двухэтажное сооружение, окруженное несколькими  хозяйственными постройками с проваленными крышами из пальмовых листьев. Всюду  царило  запустение. Сельва наступала на это  маленькое ранчо, окружая его молодой порослью. Чуть дальше, метрах в тридцати, молодые деревца и кустарники  постепенно переходили  в  стену из  могучих  деревьев. Они были  так  густо и беспорядочно увиты  лианами, что лес внешне напоминал  хаотические переплетения  гигантских размеров  ткани, вышедшей  из пасти взбесившейся ткацкой машины.

Гилберт обошел ранчо вокруг. Открывавшийся пейзаж был практически одинаков со всех сторон. Только в одном месте он увидел среди молодой поросли  едва заметный проход, ведущий в сторону леса. Гилберт пошел по нему и через  несколько минут пути очутился в сельве.

 Манящая прохлада леса оказалась миражом. Дышать было тяжело от избытка влаги в воздухе. Влажная земля под ногами местами блестела окошечками воды. Листья  размеренно падали с деревьев, и замеченная им  лужица воды на его глазах превратилась в часть равномерного зелено-коричневого ковра, укрывавшего землю.  Несмотря на раннее время, в лесу было почти темно. Гилберт посмотрел вверх, туда, откуда  должно было бы светить солнце. Кроны вековых деревьев смыкались, казалось, недосягаемо  высоко над головой, и  лишь иногда сквозь случайную щель   прорывался слепящий луч солнца,  выхватывающий из сумерек кусочек леса, который  в этом пронизывающем свете играл всеми оттенками зеленого цвета – от серебристо-салатового  до темно-зеленого, переходящего в черный. Неведомые ему птицы, среди которых были  и самые  крошечные, размером в половину  пальца, и  имевшие размах крыльев не меньше метра, с поразительно разнообразной  окраской оперения, сновали между лианами и гигантскими листьями, наполняя сельву своими звуками. Гилберт какое-то время стоял,  созерцая  этот незнакомый  ему  мир, пока, оступившись, не провалился по щиколотку в чавкающую грязь. Это напомнило ему о том, что прогулка  в сельву была предпринята  им не только ради  любопытства.