Гарри Поттер и Реликвии Смерти - Джоан Роулинг

На сей раз никто не смеялся: слишком хорошо были слышны гнев и презрение в голосе Волдеморта. В третий раз Чарити Бербадж повернулась лицом в сторону Снейпа. Слезы лились из ее глаз и стекали по волосам. Снейп смотрел на нее с абсолютно непроницаемым видом. Она вновь медленно повернулась в сторону.

— Avada Kedavra.

Зеленая вспышка осветила каждый угол комнаты. Чарити с громким стуком рухнула вниз; стол задрожал и заскрипел. Некоторые из Упивающихся Смертью откинулись назад на своих стульях. Драко свалился со своего стула на пол.

— Обед, Нагини, — мягко произнес Волдеморт, и огромная змея медленно перетекла с его плеч на полированное дерево.

Глава 2. In memoriam[10]

Гарри обливался кровью. Сжимая свою правую руку в левой и ругаясь про себя, он плечом открыл дверь своей спальни. Неожиданно раздался звук бьющегося фарфора: он наступил на чашку с холодным чаем, стоявшую на полу прямо за дверью спальни.

— Что за?..

Он оглянулся; лестничная площадка дома четыре по Оградному проезду[11] была совершенно пуста. Вероятно, чашка с чаем была хитроумной ловушкой в представлении Дадли. Держа кровоточащую руку повыше, Гарри второй рукой собрал осколки чашки и швырнул их в переполненное мусорное ведро, чуть видимое сквозь дверь спальни. Затем он направился в ванную, чтобы промыть палец под краном.

Это было тупо, бессмысленно и невероятно раздражающе — то, что он еще целых четыре дня не мог применять магию… хотя Гарри не мог не признаться самому себе, что с этим рваным порезом пальца он бы не совладал. Он так и не научился лечить раны, и впервые он вдруг подумал, что это, с учетом его планов на ближайшее будущее, серьезный пробел в его магическом образовании. Сделав себе мысленную зарубку спросить Гермиону, как это делается, Гарри воспользовался большим рулоном туалетной бумаги для того, чтобы убрать с пола как можно больше чая, после чего вернулся в спальню и захлопнул за собой дверь.

Гарри провел все утро, полностью опустошая свой школьный сундук, впервые после того, как упаковал его шесть лет назад. В начале всех прочих своих школьных лет он просто вытаскивал верхние три четверти содержимого и заменял их новыми вещами, а на дне скапливался всякий мусор — старые перья, высохшие жучиные глаза, непарные носки, из которых он давно вырос. Несколько минут назад Гарри запустил руку в эту груду, ощутил сильную боль в безымянном пальце правой руки и, отдернув ее, увидел, что палец весь в крови.

Теперь он продолжал немного осторожнее. Вновь опустившись на колени перед сундуком, он пошарил на дне и, после того как извлек старый значок, на котором сменяли друг друга тусклые надписи «Болейте за СЕДРИКА ДИГГОРИ» и «ПОТТЕР — ВОНЮЧКА», треснутый нерабочий Крадоскоп[12] и золотой медальон с вложенной в него запиской, подписанной «Р. А.Б.», Гарри наконец нашел острый предмет, нанесший рану. Он узнал его сразу же. Это был двухдюймовый осколок волшебного зеркала, которое ему подарил Сириус, его покойный крестный. Гарри отложил его в сторону и осторожно пошарил в сундуке в поисках остального, но от последнего подарка его крестного не осталось более ничего, кроме стеклянной пыли, которая сверкающими крошками осела в самых глубоких слоях мусора.

Гарри уселся и внимательно осмотрел зазубренный осколок, о который он порезался, но не увидел в нем ничего, кроме отражения своего собственного ярко–зеленого глаза. Затем он положил осколок на свежий, еще не прочитанный «Дейли Профет», лежавший на его кровати, и атаковал остальной мусор в сундуке, попытавшись таким образом заглушить внезапный поток тяжелых воспоминаний, уколов совести и тоски, вызванных обнаружением разбитого зеркала.

Еще час у Гарри ушел на то, чтобы опустошить сундук полностью, выбросить совершенно бесполезные вещи и рассортировать остальные на кучки в зависимости от того, понадобятся они ему в ближайшем будущем или нет. Его школьные и квиддичные мантии, котел, пергамент, перья и большинство учебников были сложены кучкой в углу — они будут оставлены. Он подивился про себя, чтό его дядя с тетей сделают со всем этим; вероятно, сожгут в самый глухой час ночи, словно улики, оставшиеся после какого–то ужасного преступления. Свою муглевую одежду, плащ–невидимку, набор для зельеделия, часть книг, фотоальбом, когда–то подаренный ему Хагридом, пачку писем и волшебную палочку Гарри упаковал в свой старый рюкзак. В переднем кармане были Карта Мародера и медальон с вложенной в него запиской, подписанной «Р. А.Б.». Медальон заслужил столь почетное место не потому, что он был ценен — во всех смыслах он был бесполезен — но из–за высокой цены, которую пришлось заплатить, чтобы его заполучить.

Неразобранной осталась только внушительная кипа газет, лежащая на столе рядом с гарриной полярной совой Хедвиг: по одной за каждый день, проведенный Гарри в Оградном проезде этим летом.

Он поднялся с пола, потянулся и направился к столу. Хедвиг не двинулась с места, когда он принялся рыться в пачке газет, бросая их одну за другой в кучу мусора; сова спала либо, может быть, притворялась; она была сердита на Гарри за то, что он слишком мало выпускал ее из клетки в эти дни.

Приближаясь к концу кипы газет, Гарри замедлил темп, высматривая один конкретный номер, прибывший, как он помнил, вскоре после его возвращения в Оградный проезд; он помнил, что на первой странице там было мимолетное упоминание об отставке Чарити Бербадж, преподавателя Изучения Муглей в Хогвартсе. Наконец он нашел этот номер. Развернув газету на десятой странице, Гарри уселся на стул и начал перечитывать статью, которую он искал.

В ПАМЯТЬ ОБ АЛЬБУСЕ ДАМБЛДОРЕ

Элфиас Доудж[13]

Я познакомился с Альбусом Дамблдором, когда мне было одиннадцать лет, в наш первый день в Хогвартсе. Наше стремление друг к другу было вызвано, несомненно, тем, что мы оба чувствовали себя изгоями. Я перенес драконку[14] незадолго до приезда в школу, и, хотя я был уже незаразным, мое покрытое оспинами лицо и зеленоватый цвет кожи не сподвигали большинство людей приближаться ко мне. Альбус, в свою очередь, прибыл в Хогвартс, неся груз неприятной и нежеланной известности. Едва ли год назад его отец Персиваль был обвинен в получившем широкую огласку варварском нападении на трех молодых муглей.

Альбус никогда не пытался отрицать, что его отец (приговоренный к пожизненному заключению в Азкабане) совершил это преступление; напротив, когда я набрался смелости спросить его об этом, он заверил меня, что знает, что его отец виновен. Более Дамблдор отказывался обсуждать эту печальную тему, хотя многие пытались его разговорить. Некоторые, разумеется, были склонны прославлять действия его отца и предполагали, что Альбус тоже был муглененавистником. Сильнее ошибаться они не могли: как признает любой, кто знал Альбуса, он никогда не проявлял ни малейшего намека на антимуглевские настроения. Напротив, его решительная поддержка прав муглей дала ему много врагов в последующие годы.