Лирика - Алексей Притуляк

Из морской белопенной волны восстает Афродита

И в святой наготе, улыбаясь, идет на песок...

Баллада о №1035

Глядя уже отчаянно

На этот дождливый май,

Мечется неприкаянно

Путник из ада в рай.

Не веря еще, что помер он,

Все повторяет "Б***ь!"

И гладит ярлык с номером

Тысяча тридцать пять.

А в ад прибыла комиссия,

На райских вратах - замок.

А у него ремиссия,

А он уже весь промок.

В божеской канцелярии

Что-то пошло не так.

А у него ни динария

Денег - один пятак.

И, просидев до полночи,

Слушая как орет

"Дайте же жрать, сволочи!"

Несчастный его живот,

Плюнув на все горестно

И помянув мать,

Он совершенно бессовестно

Решится не помирать.....

Стынут дефибрилляторы,

Скальпели по местам,

Дрыхнут реаниматоры,

Приняв по двести грамм.

Где-то хирург ветреный

Сныкался с медсестрой,

Бомж из седьмой экстренной

Пьет в туалете "Трой".

Тянется коридорами

Клизмообразная тишь...

Только грызет за шторами

Чьи-то бахилы мышь...

Нарушив ненужным гонором

Всю эту благодать,

Дернется труп под номером

Тысяча тридцать пять.

Замрет, с наслажденьем слушая

Как вьется над ним комар...

А по стене тушею -

Обкуренный санитар

Осядет, бледнея иссяня

И стекленея зрачком...

А в ад прибыла комиссия.

А рай нынче под замком.

В тишину роняют звуки

В тишину роняют звуки

С полусонного смычка

Непроснувшиеся руки

Площадного скрипача.

Ну и что, что этой ночи

Дела нет ни до кого.

Он играет, между прочим,

Звуки сердца своего.

Он играет для аллеи,

Для луны и фонаря;

И в душе его, алея,

Просыпается заря...

И когда седое утро

Постучит к нему в окно,

Он уйдет в него, как будто,

Камнем падая на дно.

Весна — мажором

Весна — мажором

По жилам-венам;

Вороньим хором

Под пенным небом.

Я, в пику стужам

Сойдя с распятья,

Бегу по лужам,

в ее объятья.

Ревя оленем,

Ворон пугая, -

Хлоп! на колени:

- Здравствуй, родная!

Весна на Олимпе

В воздухе пахнет весной,

оливками, морем и сыром...

Олимп захламлен

пустой стеклотарой,

окурками,

стаканчиками от мороженого,

собачьими экскрементами,

и прочим дерьмом.

В мартовском солнце

бродят туристы и щелкают фото,

и говорят не на койне,

и думают, что Геракл -

это тот, который убил Ахиллеса

и захватил Трою.

Сизиф позирует с камнем

за "Camel", или за банку пива.

Прометей давно приручил орла

и теперь выступает с ним в цирке.

Ясон торгует руном,

Одиссей катает туристов на лодке

и травит байки.

Боги собрались в беседке

на том берегу Леты,

пьют кока-колу и виски,

поют под гитару,

прикуривают от молний Зевеса

и матерятся.

В воздухе пахнет весной,

мифами, солнцем и вечностью...

Выше, голуби!

Выше, голуби, выше, выше!

Сизым облаком - к облакам.

Пусть избитые ветром крыши

Улыбаются снизу нам.

Выше, голуби, выше, выше!

Так, чтоб враз захватило дух;

Чтобы гула с земли не слыша,

Стал ненужным привычный слух.

Между небом и листопадом,

Между солнцем и блеском луж,

Пронесемся мы вместе, рядом,-

Утешением усталых душ.

Между небом и листопадом,

По касательной к тишине,

Над уснувшим осенним садом,

Отраженным в моем окне.

Окунуться в разгул полета,

Таять бликом в стекле небес,

Там, где сумерек терракота

Накрывает притихший лес.

Окунуться в разгул полета,

Вздрогнуть молнией в облаках.

Предзакатная позолота 

Вспыхнет пламенем на крылах.

Город. Любовь. Скука.

Город. Любовь. Скука.

День. Переулок. Дом.

Слово. Глаза. Мука.

Нынче. Вчера. Потом.

Вздох. Полумрак. Вечер.

Угол. Торшер. Постель.

Окна. Стена. Ветер.

Ночь. Мандарины. Ель.

Снова. Опять. Снова.

Ночь. Сигареты. Ложь.

Стрелки на полвторого.

Снег. Тишина. Дрожь.

Город. Любовь. Скука.

Эхо. Луна. Бред.

Выстрел. И нет звука...

Выход. Туннель. Свет.

Десять тысяч

Когда впереди

еще десять тысяч завтра,

порой так страшно бывает

показаться смешным.

Когда позади

уже десять тысяч вчера,

так страшно бывает порой

показаться серьезным.

Еще одна любовь

Не полусветом, - полутенью

Скользнув по краешку рассвета

И растворившись как виденье

В чередовании личин,

Она ушла мгновеньем лета

Невидима как вдохновенье,

Непонята и недопета,

Без объяснения причин.

Не полуфразой, - полусловом

Застыв в молчаньи многоточья,

На вдохе, тягостном как вечность,

Как обещанье не забыть,

Она явилась чем-то новым -

Секундой между днем и ночью,

Благословляя быстротечность

Того, что не могло не быть.

И все бы тут, да только сердце,

Не принимая предрешенность

И отрицая расстоянье,

Стучало быстро и не в такт.

И, придавая завершенность

Стихам слепого иноверца,

Она вписала в слов бездонность:

"Все было, было, но - не так..."

Как танец на углях...

Как танец на углях, под рокот барабана

Я исполнял любовь; а зрителем была

Унылая тоска - сообщница обмана,

Что огонек свечи в душе моей зажгла

Конвульсией греха улыбка пролегла

В пурпуре губ твоих, открытых словно рана.

Ты прятала лицо за лепестки тимьяна;

И падала с ресниц раскаяния зола.

И на груди твоей я рисовал виньетки

Касанием языка. И поцелуев снег

Растаял на лице неопытной кокетки.

Ты плакала в комок искусанной салфетки;

Я чувства торопил, но их ленивый бег

Уже не мог помочь обманутой гризетке.

Когда она вдруг уйдет

Когда она вдруг уйдет,

с нею вместе

уйдут телевизор, диван,

библиотека,

вода из-под крана и сам кран,

электричество, крыша

и сигаретный дым.

И даже каштан,

который растет под окном,

тоже двинется следом.

А ветер

соберет

все мои рифмы

в фартук из облаков

и унесет за нею.

Я буду сидеть за обедом

один,

совсем одинокий,

и пасмурно-холодно дуться

на моего кота,

который - предатель! - сбежал,

но обещал вернуться.

А потом

я тоже уйду,

оборвав провода

и оставив обеденный стол,

на котором

сваренная ею бурда

давно безнадежно остыла.

Уйду, в никуда,

не оглядываясь,

зная,

что за мной — никого.

Ведь даже тень моя

мне изменила.

Когда я однажды состарюсь

Когда я однажды состарюсь

и снова вернусь

в мое босоногое детство,

Господи!

пусть там будут

поляна в росе,

беседка под тихим дождем,

река за туманом,

ручка

и много бумаги.

Но никогда, -

Господи, слышишь?! -

пусть никогда, -

умоляю! -

никогда

там не будет часов!

Маргинальный романс

Ты была тихой, пугливою ланью,

Учителка пения в двенадцатой школе,

Наивная в жажде сердечной неволи,

Такая простая в своем полудетском желанье.

Мы говорили с тобой о прекрасном.

Ты вдохновлялась, а я напивался.

Где-то на Моцарте я обрыгался.

Где-то на Блоке ты отдалась мне страстно.

Глупая дамочка - носик в веснушках,

Ну неужель нам с тобой по дороге?!

Ты говорила мне утром о Боге,

Я глыкал рассол, подыхая на жарких подушках.

Потом провожал я тебя до трамвая -

Шаткой походкой, воняя отрыжкой,

Мучаясь жаждой, в ознобе сгорая,

Неся свою душу как градусник где-то подмышкой.

Твой поцелуй из дешевой помады...

Профиль в окне... Дробный топот вагона...

Да, я позвоню тебе в среду, из ада,

Если только найду в голове номерок твоего телефона...

Метаморфозы

Твоя любовь была так внезапна

и так горяча -

как старая добрая шутка:

свежеиспеченной картошки

за шиворот

и раздавить.

И пока ты с милой улыбкой

наблюдала

мои дергания и прыжки

под аккомпанемент трехэтажного мата,

я, кажется, перестал

учиться тебя понимать.

Я выбросил все шпаргалки -

все равно ведь не сдал бы экзамен.

Я сжег все учебники

("Женская логика",

"Женская психология",

"Женское счастье").

Я стал изучать астрономию

и язык птиц;

учился читать по лицам,

не видя лиц;

учился смотреть в окна

и рано гасить свет;

учился не видеть разницы

между да и нет.

Я стал человеком