Одиссея стрелка - Ирвин Шоу

- А цыпленок был совсем недурен, - проговорил он. - Вы уверены, что не хотите есть?

- Поберегу аппетит до маминых лакомств, - ответил Стаис.

- Моя сестра была здорово влюблена в Джонни, - сказал Уайтджек, - вот попомните мое слово: вернется он домой после войны, устроится, и она его окрутит. Перед самым моим отъездом она пришла ко мне и попросила дать ей десять акров на северной стороне моего участка и три акра леса на строительство дона. Я сказал о'кей, я не против.

Он опять замолчал, мысленно представляя себе те десять акров холмистых нагорных лугов в Северной Каролине и три акра корабельного леса.

- Сплошь дуб и сосна, из которых можно поставить прекрасный дом. - Из всех людей на свете я бы больше всего хотел поселить у себя на участке Джонни Маффета. Я знаю его двадцать лет, шесть раз мы дрались с ним на кулаках, и все шесть раз я его бил - и все же заявляю это.

Он встал и подошел к своей койке. Потом вдруг вернулся.

- Кстати, - сказал он тихо, - все это между нами, сержант.

- Конечно, - сказал Стаис.

- Сестра сказала, что она с меня шкуру спустит, если я когда-либо расскажу Джонни, что для него уготовано. - Он чуть улыбнулся. - Женщины удивительно самоуверенны в каких-то вопросах, - сказал он, - и я так никогда ни о чем ему и не намекнул, даже когда надрался до чертиков и бегал нагишом по центру города Тампа в три часа утра, распевая "Кэйси Джонс".

Он вытащил из своего рюкзака сигару и задумчиво раскурил ее.

- Просто удивительно, до чего привыкаешь в армии к дешевым сигарам.

- Я пробовал курить, да бросил, - сказал Стаис. - Подожду, пожалуй, пока стану постарше.

Уайтджек тяжело сел на свою койку.

- Думаете, вас снова отправят воевать?

Стаис уставился в потолок.

- Я бы не удивился, - ответил он. - Ведь я вполне здоров. Просто устал.

Уайтджек кивнул, медленно затягиваясь. - Кстати, вы слыхали разговор насчет лейтенанта?

- Слыхал.

- Я ходил на поле, ну и поговорил с ним по-свойски. С тех пор как мы сюда прилетели, он так и сидит у КП, весь день и почти всю ночь просидел, все глядит на прибывающие самолеты. Мы с ним давно уже приятели, и я его спросил прямо в лоб: "Фрэдди, - говорю я, - ты, говорю, последнее время всех ребят в тупик поставил". А он говорит: "А что такое?" А я отвечаю: "Да вот, говорят, испортился ты. Проходишь мимо, даже не глядишь, будто и не узнаешь. Чего это ты вздумал зазнаваться, ведь уже год, как вместе живем", - сказал я ему. Он поглядел на меня, потом на землю и с минуту молчал. А потом говорит. "Прости, Арнольд. Я и не замечал этого". Уайтджек машинально взглянул на часы. - Он нервничает с тех самых пор, как мы получили приказ об отправке за океан. Знаете Симпсона из нашего экипажа? Вот он все за него беспокоится да за штурмана.

- А чего он беспокоится? - в голове сумасшедшим калейдоскопом промелькнули тысячи причин, которые могут вызвать беспокойство у командира экипажа боевой машины.

- Они не бойцы, - медленно проговорил Уайт-Джек. - Оба они хорошие парни, лучше и не придумаешь, только лейтенант долго приглядывался к ним на земле, в воздухе, в бою и убедился, что они не тянут. А он чувствует себя в ответе за нас: сколько улетают, сколько прилетают, и он считает, что Симпсона и штурмана опасно держать в машине. Он хочет подать рапорт, затребовать двух новеньких, как только мы доберемся до Индии. Ну, и боится даже подумать, каково будет Симпсону и штурману, когда они узнают, что он их списал. Вот он и сидит у КП и никого не видит. - Уайтджек вздохнул. Лейтенанту двадцать два. Такая ответственность в двадцать два - это нелегко. Если увидите Симпсона или Новака, не говорите им ничего, ладно?

- Ладно.

- Наверное, такое всюду бывает. В любой армии.

- Всюду.

Уайтджек поглядел на часы. Снаружи доносился то усиливающийся, то утихающий рев двигателей, ставший за долгие годы неотъемлемой частью их жизни.

- Эх, - сказал Уайтджек, - и чего они не зачислили меня в пехоту? Я за триста ярдов бил из ружья кролика наповал. Так нет, меня берут в авиацию и суют в руки камеру. Что ж, сержант, вам, пожалуй, пора двигаться.

Медленно Стаис поднялся. Он натянул ботинки, положил бритвенный прибор в вещмешок и перекинул его через плечо.

- Готовы? - спросил Уайтджек.

- Да, - ответил Стаис.

- Этот рюкзачок - весь ваш багаж?

- Да, - ответил Стаис. - Меня внесли в список пропавших без вести, считали погибшим и все казенное барахло отправили на склад, а личные вещи - матери.

Стаис окинул взглядом казарму. Освещенная тусклой походной лампочкой, она была похожа на всякую другую казарму, в какой бы части света она ни находилась, подобие родного дома для каждого, кто хоть раз прошел через нее. Вроде бы он ничего не забыл.

Они вышли в мягкую, наполненную гулом моторов ночь. Нервные вспышки маяка озаряли небо, затмевая на мгновение мерцание бесчисленных южных звезд.

Возле КП Стаис увидел молоденького лейтенанта. Съежившись на старом плетеном шатком стуле, он отрешенно уставился куда то через летное поле.

- Не прилетели? - спросил Уайтджек.

- Нет, - ответил лейтенант, не поднимая глаз.

Стаис вошел в помещение, затем в комнату, где лежал резиновый плот, новенький приемник и кусок материи, желтой с одной стороны и голубой - с другой. Полный, средних лет капитан устало объяснил им, что делать в случае вынужденной посадки на воду.

В комнате было человек тридцать, а то и больше - все будущие попутчики Стаиса. Среди них - два невысоких китайца, пять суетливых толстух из Красного Креста, три сержанта с большим количеством медалей ВВС, изо всех сил старавшихся показать, что ничуть не взволнованы предстоящей поездкой домой, и два полковника инженерной службы, на вид слишком старых для этой войны. Стаис почти не слушал объяснений полного капитана о том, как надувать плот, какие тянуть шнуры, какими рычагами двигать, где искать непромокаемую Библию.

Уайтджек поджидал его у входа, когда Стаис вышел, направляясь к самолету. Он протянул Стаису листок бумаги.

- Здесь мой домашний адрес, - проговорил он. - Кончится война заезжайте как-нибудь в октябре, я вас возьму с собой на охоту.

- Большое спасибо, - сказал Стаис грустно. Через плечо Уайтджека ему виден был съежившийся на плетеном стуле лейтенант, по-прежнему глядевший куда-то в темноту поля.

Уайтджек пошел со Стаисом по забрызганной бензином асфальтовой дорожке к огромному самолету - рядом шагали китайцы, громкоголосые дамы из Красного Креста, сержанты. Оба молча остановились у трапа; остальные пассажиры выстроились за ними.

Они стояли, не произнося ни слова, а позади остались два дня сумбурных разговоров, позади Бразилия и Афины, позади пятьсот боевых вылетов, позади Иерусалим и Майами, позади девчонки из Вены, из американского посольства и из Флашинга в Лонг-Айленде, позади греческие горцы, и похороны Томаса Вулфа, и друзья, горящие, как факел, и собаки, подстерегающие загнанного енота в горах Голубого хребта, позади двадцатидвухлетний лейтенант, с отчаянием и болью глядящий вот уже десять дней через пыльное летное поле, и Средиземное море, и больничная койка в Каире, и Джонни Маффет, который мечется где-то над южной Атлантикой, не ведая о том, что его ждет луг в десять акров, и три акра корабельного леса под дом, и сестра Уайтджека. Все это осталось позади. А впереди Стаиса ждет дом и мать, считающая его погибшим и рыдающая над его личными вещами, а Уайтджека - суровые холодные горы Индии и Китая, глухие разрывы пятидесяток и небо, полное япошек.

- Давай, сержант, - раздался голос лейтенанта, следящего за посадкой, проходи.

Стаис как-то неопределенно махнул стоявшему внизу Уайтджеку.

- Увидимся, - сказал он, - в Северной Каролине.

- Как-нибудь в октябре, - Уайтджек улыбнулся в свете прожекторов.

Люк закрыли, и Стаис сел впереди двух китайцев.

- Эти самолеты, на мой взгляд, просто очаровательны, - громко сказала одна дама из Красного Креста, - не правда ли?

Моторы заработали, и огромный самолет тронулся с места. Стаис выглянул в иллюминатор. На поле садилась машина. Освещенная огнями посадочной полосы, она тяжело коснулась земли и утомленно подпрыгнула. Стаис не сводил с нее глаз: это был "митчелл". Он вздохнул. Пока огромный С-54 выруливал на взлетную полосу и неуклюже брал разбег, Стаис разглядывал клочок бумаги с нацарапанным детским почерком адресом и подписью "Арнольд Уайтджек". Потом он положил его в карман. "Митчелл" неподвижно замер у КП, и Стаис почувствовал себя не таким виноватым за то, что возвращается домой.