Обманувший дьявола - Игорь Ягупов

– И сколько таких бумажек у тебя наберется? – почему-то весьма довольный продолжил Генка. – Один, два, может быть, три листочка в месяц? Ты будешь для этого покупать высокоскоростной ксерокс? Нет. Зачем? Он будет простаивать. Тебе легче заплатить и сделать копии в копировальной конторе. Правильно?

– Ну, – кивнул Виктор.

– Так же и в сексе, – радостно подхватил Генка. – Зачем тебе одному содержать собственную женщину, которая запросто может обслужить шесть, а то и восемь мужиков? Она же будет у тебя простаивать. Не лучше ли обслуживаться у проституток? Образно говоря, это та же копировальная контора. В первом случае ты платишь исключительно за клонированные бумажки, и смена порошка в копире не твоя проблема. Во втором – оплачиваешь непосредственно половой акт и не думаешь, как изловчиться и вывезти ее летом на море. Логично?

– Кого вывезти, ксерокс? Зачем ему море? – удивился все-то же голос, владелец которого был скрыт от Андрея в клубах дыма.

– Дурак ты, – обиделся Генка. – Вам уж тут разжевываешь, как маленьким. Окольцованные, блин. Задавленные бытом. Я же больше никогда… – он уже готов был задохнуться праведным гневом, когда вспомнил об Андрее. – Вот, у нас Андрюшка один только и не женат. Молодец. В правильном направлении мыслит.

– Ксерит помаленьку, – хихикнул кто-то, – листочек там, листочек здесь.

– Да я тоже собираюсь жениться, – процедил Андрей, отчаянно борясь с не отпускающей его тошнотой.

– На ком? – фыркнул Генка, вошедший в полемический раж и не знающий, по-видимому, как остановиться.

– Ты ее не знаешь, – огрызнулся Андрей.

– Да это ерунда, – хмыкнул Генка. – Знаешь одну – считай, что знаешь всех. Могу сказать заранее: она будет размораживать пельмени перед варкой, ненавидеть стирку и чураться уборки, как вампир дневного света. Но самое скверное… – глаза Генки при этих словах даже округлились от ужаса, – самое скверное заключается в том, что в кровати ты получишь жалкую любительницу. Это ж они сами считают себя неотразимыми. Они, которые ни одной другой бабы за работой никогда не видели! Мне моя, помню, все время орала в день получки: «Да я на панели больше заработаю, чем ты у себя в конторе!» «Нет, милая, – отвечал я ей всякий раз, – ты чертовски ошибаешься. За твой секс тебе самой пришлось бы доплачивать клиенту. Не видела ты, как надо это делать». Была б моя воля, я бы каждую девушку провел через показательные сеансы проституток. Чтобы поприсутствовали, посмотрели, за что другим деньги-то платят…

– Ладно, пошли работать, – Виктор поднялся и увлек за собой разгорячившегося Генку, – а то тебя начальство сейчас поимеет в позе миссионера.

– Запомни: любовь – это плохой секс за очень большие деньги, – назидательно бросил Генка Андрею, проходя мимо него, – не поддавайся, брат.

Остальная компания, лишившись буйного вожака, тоже снялась с места и вышла. Андрей остался в курилке один. Дурацкие разговоры добавили к его тошноте головную боль. Так и не куренная сигарета бесполезно истлела у него в руке.

Андрей затушил окурок в пепельнице, стоящей на небольшом столике справа от его стула, и потянулся в карман за мятой пачкой. Нет, если уж он пришел сюда покурить, то он это сделает. И никакая Генкина глупая болтовня его не остановит. Нашелся пророк из курилки. Меньше надо было гулять на сторону. А то мастер советы раздавать: «Бросай курить – у тебя сердце. Не женись – будет пельмени размораживать!»

Подумаешь – сердце! Нет, о сердце, конечно, нужно думать. Когда с ним проблемы. Но у него их нет. И быть не может. Какой из Генки кардиолог. Затошнило? И что с того? Сразу сердце? При беременности тоже тошнит. Так, может, он теперь беременный? А женитьба вообще не его дело…

Андрей высек из зажигалки еще одну порцию огня и закурил. Затем тяжело откинулся на спинку стула и сделал несколько нарочито глубоких затяжек, как будто самому себе доказывая, что его сердце исправно. Новый приступ тошноты заставил его согнуться в три погибели. А свет в курилке начал меркнуть. Сначала Андрей решил, что это темнеет у него в глазах. Но когда он с усилием поднял внезапно неимоверно потяжелевшую голову, то к своему ужасу увидел, что единственная лампочка на потолке гаснет.

Отвратительно и несуразно было то, что она не потухла внезапно, как бывает, когда перегорит спираль или кто-то отключит свет. И даже не лопнула с оглушительным взрывом, как порой случается с лампочками. Нет, она медленно угасала, словно кто-то подкручивал колесико реостата. Из ослепительного снопа желтого света, висящего, как солнце в легком утреннем мареве, в клубах табачного дыма, она превратилась в оранжевый шарик. Потом в нем, как тлеющий окурок, показалась остывающая спираль.

Андрей затряс головой. Он хотел встать, но ноги не слушались его. Еще мгновение, и он, как утром в постели, уже не мог пошевелить ни рукой, ни даже пальцем. Но тогда это был сон. Сейчас он оказался во власти кошмара наяву. Он словно потерял свое тело, отстранился от него. И только тошнота осталась у него из физических ощущений.

Позвать на помощь? Он не знал, повинуется ли ему его голос. Может быть. Но в каком виде он предстанет перед сослуживцами, если ни с того ни с сего заорет в курилке: «На помощь! На помощь!» Что он им скажет? Сердце прихватило? «С сердцем, миленький, так не орут, – укорит его Виталий Степанович, начальник отдела, – с сердцем лежат себе тихонько и помирают, никого не отвлекая от работы».

Да и далось ему сегодня это сердце. Сколько можно? Но если не сваливать все на несчастную мышцу, придется признать, что он, взрослый мужик, белым днем, в набитом людьми офисном здании испугался, когда в комнате погас свет? Да и комната-то с окном.

Впрочем, от окна в курилке было мало толку. Оно выходило в узкий простенок. Метрах в двух-трех от него высился глухой торец соседнего здания – обшарпанная кирпичная кладка. Сейчас, глубокой осенью, в туман и непогоду наличием окна можно было пренебречь.

И все же потухшая лампочка никак не оправдала бы его призывов к спасению. Может, в сети просто упало напряжение. А лампочка цела и невредима. Завхоз Светлана Викторовна зорко следит за освещением. Она не простит ему паники, поднятой из-за исправной лампочки.

Мысль о том, что его, ведущего инженера-программиста, будут отчитывать за поклеп на лампочку, была настолько дурацкой, что Андрей мысленно хихикнул. Не о том он думает. Наверное, он просто сходит с ума. Очень похоже. И нечего приплетать сюда благородный инфаркт. Нет, у него какая-нибудь шизофрения, вульгарная, как уличная девка. При шизофрении как раз и требуют спасения от погаснувшей лампочки. А еще бегают по коридорам и кусают коллег. Наверное, это у него еще впереди.

Как ни странно, но мысли о шизофрении несколько успокоили Андрея. Все еще не владея своим неуклюжим и тяжелым, точно борцовский манекен, телом, он скосил взгляд в угол, где была дверь, в надежде на то, что никотиновый голод приведет в курилку новую порцию страждущих.

Бабушка стояла в самом углу. Ее по-стариковски хрупкая фигурка словно соткалась из сгустившегося табачного дыма. По-видимому, лампочка – у Андрея уже не было сил взглянуть наверх –  уже полностью погасла. И в полумраке комнаты лицо бабушки слабо светилось, как будто натертое фосфором. Впрочем, Андрею сначала пришел на ум не фосфор, а осциллограф. Легче, правда, от этого не было.

Он почувствовал, как все его тело пробивает озноб. При этом по лицу его заструились влажные ниточки горячего пота. Так, наверное, чувствует себя снеговик, которого окатили ведром кипятка. Андрей несколько раз судорожно вздохнул и, превозмогая вновь накатившую на него тошноту, прошептал:

– Бабушка, почему? Я чем-то тебя обидел?

Он не был уверен, что он это произнес. Возможно, слова прозвучали лишь  в его голове. А он при этом только беспомощно раскрывал рот. Но даже этот его выдох, обращенный в сторону его незваной гостьи, заставил ее лицо прийти в движение. Оно заколыхалось, как повисший в воздухе дым, застигнутый врасплох легким порывом ветра. Словно в столбняке Андрей следил за этой трансформацией. В голове его при этом возникла мысль: а не дунуть ли со всей силы? Может, кошмар и рассеется?

Он уже готов был реализовать свой план, когда, вглядевшись внимательно в лицо бабушки, понял, что ее губы шевелятся, выговаривая слова. Но Андрей никак не мог их разобрать. Он вжался в спинку стула, изо всех сил при этом напрягая слух. И в мертвенной тишине курилки до него донесся шепот.

– Пров, – говорила ему бабушка, – внучек, найди Прова. Нет мне покоя.

«Да что же это за Пров такой? – хотелось крикнуть Андрею. – Где я его найду?» Но язык не слушался. Остатки здравого смысла яростно сопротивлялись тому, чтобы продолжать разговор с призраком. Это в кино герои охотно и как-то буднично вступают в контакт со сверхъестественным. В реальной жизни логика не оставляет места на подобные вещи. Она возводит в сознании незримый барьер от всего, что не укладывается в общепринятое представление о нормальном и естественном. Андрей скорее был готов поверить в свою болезнь, чем в то, что увиденное им происходит на самом деле.