Обезглавленная Мона Лиза - Петер Аддамс

— Взлом?! — испуганно воскликнул инспектор. — Ты хочешь сказать… без разрешения на обыск?

— Точно. — Пери пресек всякие возражения. — Консьержку, эту старую болтунью, мы вытащим из дома, вызвав ее после ухода Гранделя в участок. Траше проследит за Гранделем. Если тому вздумается раньше времени вернуться домой, он затеет с ним ссору. Драчунов доставят в ближайший полицейский участок, пока власти разберутся, пройдет часа три. И в бюрократической волоките есть своя положительная сторона. — Пери глубоко вздохнул.

Когда дело касалось противозаконных методов, Ситерн всегда чувствовал себя крайне неловко, для него — закон был закон, даже если он охранял преступника. Поэтому он и не поднялся выше инспектора, в то время как более молодой Пери стал известнейшим в Париже криминалистом. В газетах постоянно появлялись его фотографии в связи с очередным почти безнадежным делом, которое он раскрыл, прибегнув к не совсем законным методам. Но поскольку Пери не страдал честолюбием и всегда подчеркивал заслуги своих сотрудников, — кроме Ситерна, с ним работали инспекторы Фонтано и Траше то неудивительно, что все они стояли горой за своего шефа.

Был субботний вечер, когда Траше доложил, что Грандель вызвал такси и покинул свою квартиру, находившуюся позади магазина. Четверть часа спустя консьержка мадам Декурдиманш сидела в полицейском участке и, не скупясь на слова, рассказывала молодому помощнику инспектора уголовной полиции обо всем, что знала о жизни Гранделя.

— Время от времени к нему захаживали женщины, очень красивые, очень молодые. Где он только их находил — ума не приложу. В поведении этого господина много непонятного: никогда не здоровается, на людей смотрит так, будто их и вовсе нет…

Фонтано, прошедшему специальный курс обращения со всевозможными сигнальными устройствами и секретными замками, потребовалось полчаса, чтобы открыть дверь черного хода в магазин Гранделя. Пери хотел включить освещение, но Ситерн удержал его. Он заметил, что жалюзи на окнах в одном месте пропускают свет. Те, кто видел, как уехал Грандель, могли заподозрить неладное и застать троих блюстителей закона на месте преступления.

Пока потный от возбуждения Ситерн обследовал вместе с Пери магазин, Фонтано пытался открыть сложный замок в двери, находившейся в глубине зала. Справившись наконец с ним, он тихо свистнул. Пери отодвинул его в сторону и первым вошел в помещение. В крошечной комнатке в шесть шагов, без окон, потолок был сделан из матового стекла, за которым находились светильники. Пол покрывал белый кашмирский ковер, в углу стоял стул в стиле бидермейер. В комнате больше ничего не было, за исключением картины на стене, которую высветил луч карманного фонарика. Это была «Мадонна» Джотто, точно такая же, как у Мажене. Молодая женщина нежно смотрела на младенца, припавшего к ее груди. Каждый мазок художника с необычайной силой передавал физическую и духовную красоту, тончайшие оттенки материнского чувства. Картина поражала ощущением теплоты и покоя.

— Итак, в ближайшие три дня я на работу не выхожу. Специально заболею, чтобы побывать наконец-то в Лувре, — сказал Фонтано среди всеобщего молчания.

— Такого балбеса, как ты, можно до конца дней запереть в Лувре, но он увидит там не больше, чем слепой, — проворчал Пери.

Ситерн взглянул на ручные часы.

— Мы уже здесь три четверти часа! Надо поторопиться.

Пери подошел вплотную к картине и осветил ее.

— Если бы я мог установить ее подлинность! — Он характерно шмыгнул носом, как делал всякий раз, когда сталкивался с чем-то необъяснимым или, наоборот, что-то уяснял для себя. Пери достал перочинный ножик и стал осторожно поддевать лезвием деревянные панели стенной обшивки, пока наконец одна из них не отделилась, открыв тайник.

В нем вместе с несколькими папками лежали только два предмета: свернутое в трубку полотно и Библия на латинском языке в богатом серебряном окладе, изданная в 1672 году в Монпелье. Пери открыл застежку и пролистал потемневшие от времени страницы. Тем временем Фонтано развернул полотно и, бросив на него взгляд, присвистнул.

На портрете, выполненном в манере Джотто, была изображена темноволосая, смуглая женщина. Рассеянно улыбаясь, она безжизненно смотрела на зрителя. На ее левой обнаженной груди виднелось круглое черное родимое пятно, вокруг шеи проходила тонкая красная полоска, которая сразу наводила на мысль о гильотине.

— Что-то в этой картине не сходится, — пробормотал Пери и, обращаясь к Фонтано, сухо бросил: — Сделай пару снимков этой обезглавленной дамочки. Я пойду к Ситерну, может быть, ему удалось что-нибудь обнаружить в квартире. И поторапливайся, консьержка не собирается ночевать в участке.

— Жолио задержит ее. Он мастер располагать к себе старых фурий. Если потребуется, он предложит этой карге руку и сердце.

Ситерн ничего не обнаружил в квартире.

Менее чем за четверть часа они убрали следы своего посещения и закрыли магазин. Ситерн облегченно вздохнул.

— Слава Богу! Я уже думал, мы проведем здесь всю ночь.

Пери усмехнулся.

— Если тебя прогонят со службы за соучастие в сегодняшней истории, я пристрою тебя продавцом в погребальную контору. При одном взгляде на твою физиономию родственнички купят для незабвенного покойника вместо одного гроба сразу два.

— Тебе хорошо смеяться.

— Мне не до смеха. По-моему, мы напали на дело, о котором будут вспоминать и наши внуки. — Затем повернулся к Фонтано и приказал: Немедленно доставь пленку в лабораторию и скажи, что снимки нужны мне сегодня вечером. Привези их мне домой.

— Но, шеф, — Фонтано сделал несчастное лицо, — уже семь, к тому же сегодня суббота.

— Разве я утверждаю обратное?

— Нет. Но…

— Ты, конечно, задумал разбить сердце какой-нибудь благочестивой девушки? Проведешь время с большей пользой, да и девичье сердце останется целым.

Они молча проехали бульвар Курсель. Наконец Пери заговорил:

— Первое, что нам надо установить, картина Джотто — подлинник или копия. В понедельник мы официально допросим Гранделя.

Фонтано, искусно лавируя в плотном потоке машин, бросил взгляд в зеркало заднего вида и сказал:

— Может быть, отпечатки его пальцев несколько прояснят дело.

— Сомневаюсь, что он имеет судимость, — рассеянно отозвался Пери. Тот, кто отсидел, ведет себя иначе, когда у него неожиданно появляется полиция. — И, помолчав немного, прибавил: — Есть что-то фальшивое, что-то абсолютно нелепое в том портрете брюнетки, но не пойму — что.

Подул холодный ветер, и Пери поднял стекло. Они повернули к площади Этуаль и ехали по авеню Марсо. Сотни машин развозили людей по кабаре, театрам, дискотекам, повсюду вспыхивали яркие огни реклам, на Эйфелевой башне зажглись красные сигнальные лампы. Люди были одеты лучше, чем в будние дни, выглядели веселыми и раскованными.

— Жду тебя со снимками не позднее восьми, — сказал Пери Фонтано, выходя у своего дома.

Когда комиссар скрылся в подъезде, молодой инспектор тронул машину с места.

— Хотел бы я знать, что это на него накатило, — сказал он. — Сначала все шло так хорошо, я думал, он пригласит нас пропустить по стаканчику мартини, и вдруг раз — занавес опущен.

6

Пока Пери и его помощники обыскивали антикварный магазин, Грандель обсуждал дела с генеральным директором страховой компании «Меркюр-Франс».

Это было одно из самых крупных и солидных страховых обществ в Париже. Его правление размещалось на бульваре Оссман, занимая два этажа дома, у главного входа в который висели таблички с названиями фирм, пользовавшихся в деловом мире безупречной репутацией.

Авторитет и оборот «Меркюр-Франс» резко возросли сразу же после окончания Второй мировой войны, когда старая, дышавшая на ладан фирма слилась с одной американской страховой компанией и новое акционерное общество заключило договор с концерном «Данц», который основал престарелый, ставший уже легендой, миллиардер Авакасов. Концерн поручил «Меркюр-Франс» охрану всех своих предприятий. Этот договор принес компании миллионные прибыли. В короткое время ее руководитель Де Брюн создал на всех заводах, верфях, в портовых пакгаузах, на складах, в административных зданиях концерна отряды военизированной охраны, дисциплине и организованности которых могла позавидовать и Сюртэ. В людях, необходимых Де Брюну для такого дела, после войны недостатка не было.

Де Брюн, которому было уже за пятьдесят, выглядел выхоленным аристократом, и постороннему человеку никогда не пришло бы в голову, что перед ним субъект, для которого человеческая жизнь стоила не больше, чем оторванная от брюк пуговица.

С Гранделем он был неизменно любезен, но держался с некоторым превосходством.

В нескольких словах Грандель сообщил о том, что произошло.