Обезглавленная Мона Лиза - Петер Аддамс

Как будто угадав его мысли, Габриэла пристально посмотрела на комиссара.

— Не думаете же вы?.. Неужели вы полагаете?

Впервые у него возникло отчетливое чувство, что она не совсем искренна с ним. Неужто она считает, что он, узнав о картинах стоимостью в два миллиона… Нет, она не выглядит такой наивной.

— Где вы были в тот вечер? — по-прежнему приветливо спросил комиссар.

— У себя дома, в своей квартире. Я ждала Камиля.

— Есть свидетели?

— Я сказала, ждала Камиля, разве неясно, что я была одна?

— Мажене был женат? Вы знакомы с его женой?

— Да, но…

— Понимаю. Кроме Мажене у вас был какой-нибудь приятель?

— Как вы смеете так обо мне думать!

Пери мог побиться об заклад, что она лгала.

— Мадмуазель Ребьер, если вы хотите, чтобы я помог вам, то вы должны быть до конца откровенной. Итак, да или нет?

— Нет!

Она так и не сказала правды.

— Хорошо, — Пери кивнул головой, — я посмотрю материалы по делу Мажене и подумаю над ними. Я вам позвоню.

Поднявшись, Габриэла Ребьер остановилась в нерешительности, размышляя, следует ей протягивать на прощание руку или нет. Она выбрала последнее.

Когда за посетительницей закрылась дверь, Пери набил трубку, поудобнее устроился в кресле и приступил к изучению материалов о гибели парижского издателя. Время от времени он тихонько хмыкал в знак удивления или неодобрения. Дело Мажене все больше захватывало его.

3

Дом Мажене находился в Медоне, вдали от улицы, в парке, поросшем могучими дубами и буками, которым, должно быть, перевалило за сто лет. Среди деревьев неясно вырисовывался пруд. Дорога, ведущая к дому, была обсажена тополями. Между ними на пьедесталах высились копии античных скульптур.

Дверь Пери открыла пожилая женщина со злым лицом. Извилистыми коридорами, затейливо связанными между собой уступами и лесенками, она провела его в гостиную. Здание оказалось настоящим лабиринтом, и повсюду, даже в самых неожиданных местах, висели картины. Специально сделанные окошечки и световые люки создавали для них оригинальное освещение. До чего же унылыми и серыми казались по сравнению с этим общественные выставочные залы-сараи из стекла и бетона, утомляющие сразу, как только войдешь в них.

Пери рассматривал изображение мадонны на картине, висевшей в глубине гостиной, когда услышал позади себя шаги вдовы Мажене.

Ей было лет сорок пять, но выглядела она старше, удрученной и болезненной. Она носила траур, но ее волосы были свежеокрашены в рыжий цвет, подчеркивавший нездоровую белизну лица. На груди у нее висел золотой крест.

— Месье Пери? — спросила она приятным и тихим грудным голосом.

— Комиссар Пери, — уточнил он и слегка поклонился.

— Вероятно, ваш приход связан со смертью моего супруга?

Пери в нескольких словах рассказал о визите Ребьер на набережную Орфевр и о ее заявлении, будто Мажене умер не в результате несчастного случая.

— Месье Пери! — Голос мадам Мажене стал резким. — Я прошу вас не упоминать в моем присутствии имя этой девки.

— Сожалею, мадам, но это невозможно. — Пери произнес эти слова как можно учтивее. — Давно мадмуазель Ребьер стала любовницей вашего мужа?

— О, как я ненавижу эту особу!

— Когда вы узнали об их связи?

— Лишь в прошлом году. Но я уже давно подозревала нечто такое. Эта фальшивая любезность, эта нарочитая сердечность, она не понравилась мне с самого первого дня! И в том, что я больна… Извините, я так волнуюсь. Она сплела пальцы и сжала их с такой силой, что они побелели до самых кончиков.

— Я не хочу беспокоить вас ненужными и щекотливыми вопросами, продолжал Пери, — но кое-что мне необходимо узнать от вас.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Вы не знаете, был ли у мадмуазель Ребьер кроме вашего супруга еще один любовник?

— Один!? — В ее голосе снова зазвучали пронзительные нотки. — У нее было полдюжины мужчин.

— Откуда вам это известно?

— Я чувствую это как женщина!

Бессмысленно было задавать ей вопросы в этом направлении.

— Мадмуазель Ребьер сообщила мне…

— Могу представить себе что! Итак, вы в курсе всех дел: уже на следующий день она велела нотариусу составить подробную опись всех картин, рисунков, эскизов, которые только можно найти в этом доме.

— Стоимость коллекции оценивается примерно в два миллиона франков?

— Если не больше.

— А что получили вы?

— Все остальное!

Неожиданно для себя Пери спросил мадам Мажене:

— Ваш муж хотел, кажется, развестись с вами?

Она поперхнулась.

— Он никогда не сделал бы этого! И я никогда, никогда, никогда не согласилась бы на развод!

— Понятно. Только для соблюдения формальностей: где вы были вечером одиннадцатого октября?

— Я так и думала, что вы пришли с этим вопросом. Я была в церкви, месье.

— Все время?

— Нет, об этом вы могли бы и сами догадаться. А сейчас я прошу вас оставить меня одну, иначе я буду вынуждена известить своего адвоката.

Пери встал и подошел к стене, на которой висела картина с мадонной Джотто. Он наконец понял, почему она его так заинтересовала. Около двух месяцев назад оригинал был похищен из одного музея.

— Это копия?

— Я не интересуюсь живописью. Но я не поверю, что мой покойный супруг повесил бы на этом месте какую-то копию.

— Вы случайно не знаете, у кого ваш муж приобрел эту картину?

— В покупке большинства картин ему посредничал некий Грандель.

Пери взялся за дверную ручку. Слева от него, над буфетом старинной работы, висело зеркало. Он бросил на него быстрый взгляд и увидел лицо мадам Мажене. Он редко видел лица, выражавшие такую жгучую ненависть.

Большую часть пути Пери проделал пешком, на ходу у него лучше работала голова. Он зашел в кафе и попросил телефонную книгу. Заведение Гранделя находилось на улице Каше. Пери взглянул на часы. Была половина четвертого.

4

Примерно в это же время Аристид Ламбер тоже решил навестить антиквара Гранделя. Эрера Буайо была дружна с ним, возможно, он знал, где она находилась.

За восемь лет, проведенных Ламбером в Чикаго в качестве репортера, он утратил последние иллюзии, став грубым и бесцеремонным парнем, хотя и не без юмора. По-видимому, это было известно и Мажене, прежде чем он угодил в гравийный карьер. Такие Мажене, трусливые и продажные, не заслуживали лучшего. Плевать на слова «совесть», «справедливость», если издателю совершенно безразлично, что знаменитая певица, жизнерадостная женщина вроде Эреры, вдруг сходит с ума и таинственно исчезает в какой-то психиатрической клинике.

Искать помощи у полиции? После смерти Мажене это чревато последствиями. Веркруиз наверняка выболтает, что он, Ламбер, в тот вечер находился в Верде, и тогда он крепко сядет в лужу — это ясно как божий день. Следовательно, он вынужден действовать дальше в одиночку, полагаясь только на себя.

Грандель обслуживал клиента, когда вошел Ламбер. Ни улица, ни дом, знавшие, очевидно, лучшие времена, не выдавали, что этот антикварный магазин — один из старейших и самых известных в Париже. Выставочный салон — длинный и узкий — уже давно не ремонтировался. Большинство картин на стенах были отличными копиями работ старых мастеров, но среди них висели и подлинники известных современных художников. На застекленных витринах лежали старинные гранатовые украшения, серебряные и золотые браслеты, на столиках и полках стояли фигурки из слоновой кости, часы в стиле рококо, фарфоровые вазы, расписные шкатулки.

Проводив клиента до двери, антиквар направился к Ламберу. После первых же слов репортер понял, что за человек Грандель. Ему был хорошо знаком этот холодный, равнодушный взгляд, эта высокомерная складка у рта.

— Если я скажу вам, что не знаю никакой Эреры Буайо, то так оно и есть. Еще что-нибудь?

Ламбер сдержался. «Почему все-таки Грандель отрицает знакомство с Эрерой? — подумал он. — Ведь эта Фротье, консьержка с улицы От, язвительная, тощая, сварливая старуха с пучком редких волос на голове и пронзительными птичьими глазками, наверняка говорила правду, что частенько видела Эреру в обществе Гранделя, обычно столь пьяной, что она, видимо, даже не соображала, что творил с ней такой сластолюбец…»

— Жаль, что вы не знакомы — много потеряли. — В голосе Ламбера звучало неподдельное сожаление. — Она была великой певицей, ее приглашали даже в нью-йоркскую «Метрополитен-Опера». Ну, а некий дом на улице От вам известен? Или о нем вы также ничего не слышали?

Грандель стоял перед Ламбером спесивый, тучный, с налившимися кровью, выпученными глазами — добрый центнер изысканно одетой надменности с огромной жемчужиной в галстуке, стоившей небольшого состояния. Какой-то репортер был для него не важнее прошлогоднего снега.