Бриллиантовая пыль - Светлана Марзинова

А ум у Зойки, несмотря на все ее недостатки, действительно был. Иначе разве поступила бы она у себя в Мирном в филиал Якутского университета, к тому же на юрфак? Еще у нее были и честолюбие, и житейская мудрость, и женская хитрость. Правда, пока все эти необходимые для жизни качества пребывали у девушки в зачаточном состоянии и лишь изредка давали о себе знать. Но главное — это же иметь задатки, а уж развить их — дело случая и времени. Кроме того, Зоя обладала чувствительной, ранимой душой. Но об этом мало кто догадывался — слишком резкий, щетинистый был у нее характер, слишком стремительна Зойка была на дерзости. И только дед, который любил ее до безумия, да еще пара-тройка близких Зойке людей знали, что все эти грубости — всего лишь защитная реакция в ответ на оскорбления, обиду или несправедливость. И не важно, была это настоящая несправедливость или Зойке так показалось, за дело ее отчитали или понапрасну, оскорбили ее или Зойке только так представилось. Оберегая ее душу, юные бешеные гормоны мгновенно вбрасывали в кровь порцию защитного адреналина, и все ее нутро требовало сатисфакции. Желание тотчас ответить обидчику становилось нестерпимым, а терпеть Зойка еще не научилась. И потому отвечала и действовала — резко, дерзостно, грубо.

Для воспитания характера и развития качеств души времени у Зои было полно: впереди вся жизнь, за исключением уже прожитых ею двадцати двух лет. Впрочем, передышки эта самая жизнь Зое не давала, она словно стремилась ее побыстрее обкатать, обтесать, закалить в разнообразных неприятностях. Раз за разом, снова и снова жизнь как будто пробовала Зойку на прочность — подкидывала ей задачи и проблемы, ставила в сложные ситуации и предлагала делать непростой выбор, закрывала одни двери и указывала на другие, чего-то лишала и что-то дарила. Одним словом — насаждала житейский опыт, торопила взрослеть. Зоя же не унывала, несмотря ни на какие фортели судьбы. Получив от жизни очередной подзатыльник, синяк, шишку, каждый раз, выругавшись, всплакнув, вздохнув, потерев ушибленное место, она начинала все сначала. Дерзко, вызывающе улыбалась — мол, не возьмешь! — строила жизни козью морду и шла дальше.

Так, после салона сотовой связи Зойка сменила еще три работы, две квартиры и двух ухажеров.

Когда Зойку попросили проветрить, а затем и освободить от ее присутствия и вещичек комнату на Новослободской, куда поселила ее тетка, Зойка подумала, что с марихуаной и ночными клубами стоит покончить. Особенно это решение укрепилось, когда она с большим трудом нашла себе (уже самостоятельно) новое жилье. Обратиться к тетке еще раз за помощью совесть, а скорее гордость, не позволила. Платить за новую комнату надо было почти в два раза больше, хотя она и находилась на окраине Москвы, в Медведково, да и жить там пришлось вместе с не совсем благополучным хозяином, к которому таскались алкаши с окрестных дворов. До ближайших приличных ночных клубов было далеко, и до ближайшего приличного заработка, судя по всему, тоже. Сам собой очень быстро исчез и тогдашний ее бойфренд — веселый, бесшабашный диджей из кафе «Ямайка».

В Центре немецкой культуры, где девушка вскоре подвизалась секретарем, ей платили двести долларов. Сто из них надо было отдавать за комнату, а оставшиеся распределить так, чтобы хватило на проезд до института и на бутерброды. Правда, через три месяца испытательного срока зарплату ей обещали повысить, но этого Зойка так и не дождалась: не смогла ужиться с местной бухгалтершей. Та любила разводить мелочные склоки за каждый потраченный Зойкой рубль (то кофе слишком дорогой купила, то бумагу не по оптовой цене, то билеты взяла в командировку СВ вместо купе). Бухгалтерша, регулярно получавшая от Зои шпильки по поводу сквалыжничества, не выдержала после того, как девушка открыто и при всех назвала ее «скупой рыцаршей». Оскорбленная дама поставила перед начальством вопрос ребром: «Или я, или она!» Начальство, само собой разумеется, выбрало бухгалтершу, легко простившись с расточительной секретаршей.

Зоя устроилась в рекламное агентство. Здесь ей никак не удавалось найти богатых рекламодателей, и оттого ее заработок составлял сущие копейки. К тому же начальник отдела, с которым у нее сложились ненадолго нежные отношения, оказался настоящим хамом. Мало того, что он провожал плотоядным взглядом каждую модную юбку, он еще и прилюдно отчитал Зойку за «отсутствие харизмы» и «неумение вести деловые переговоры». При этом начальник все время косился на новенькую сотрудницу — изящную брюнетку, проверяя, какое он производит на нее впечатление. Вынести такое было свыше Зойкиных сил: она обозвала начальника «напыщенным козлом» и в тот же день уволилась из агентства.

В толстом глянцевом журнале Зойка продержалась подольше, но, пожалуй, только из-за того, что ей самой тут было интересно, да и платили прилично. Она помогала штатному юристу вести рубрику «Ваш семейный адвокат». С трудом пережив свою первую московскую зиму, когда приходилось буквально разрываться между читательскими письмами и сдачей сессии, в весну Зойка вошла опять налегке — без работы, без гардероба, без жилья и без зачета по трудовому праву в канун диплома. Из журнала пришлось уйти, потому что новый главный редактор заменил юридическую рубрику обзором косметических новинок, в которых Зойка совсем не разбиралась. Свою медведковскую комнату с жутким скандалом она покинула сама, потому что кто-то из алкашей обчистил ее платяной шкаф, не оставив ей даже пары колготок. А зачет по трудовому праву так и повис «хвостом» — попытка его пересдачи была завалена профессоршей за какую-то Зойкину дерзость.

Промаявшись еще месяц в поисках подходящей работы, Зоя обнаружила, что частая смена мест трудоустройства не идет ей на пользу: ее стали как-то подозрительно спрашивать, почему мол, так происходит. «Язык мой — враг мой!» — думала она и изо всех сил старалась за собой следить. И поскольку новой работы все не было, в Зойкину жизнь опять вмешалась Нина Львовна. Она, конечно, была женщина деликатная — ни в Зойкину душу, ни в судьбу особенно не лезла. Но смотреть равнодушно на то, как «девочке не везет», не могла. Тем более что считала себя ответственной за племянницу — своих детей у нее не было. Тетка решила, что «девочке все равно пора работать по специальности», и взяла ее в свою контору личной помощницей. А на следующий год, как только Зойка защитит диплом, обещала сделать ее полноценным стажером и словечко кому надо уже за нее замолвила. Зойка, давно втайне на это рассчитывавшая, виду, что обрадовалась, не подала, ну а в душе просто возликовала: уж теперь-то она будет и с деньгами, и с хорошей работой, и под надежной защитой. Имя нотариуса Журавлевой кое-что значило в московском бизнес-мире, и работать с ней было и престижно, и полезно, и выгодно. К тому же, считала Зойка, она теперь ученая и с теткой постарается поладить. Они и поладили. К сложным делам, само собой, Нина Львовна ее пока не допускала. Зато учила правильному оформлению документов, составлению контрактов и соглашений, тщательной проверке сведений о клиентах. А заодно — азам психологии, деловому общению, умению предвидеть ситуацию и многим другим специфическим тонкостям.

Как-то все само по себе устроилось и с жильем, почти сразу после ее ухода из журнала. Геннадий, бывший коллега по работе, часто поглядывавший на Зою с интересом, предложил пожить у него, пока она не найдет себе подходящую квартиру. «Мать как раз уехала в длительную загранкомандировку, я сейчас один, — неуклюже переминаясь с ноги на ногу и проглатывая слова, сказал он. — Только уговор: ты будешь гулять с Джессикой, маминой собакой. А то мне, понимаешь, некогда». Джессика оказалась вредным щенком-бультерьером, и необходимость постоянно с ней гулять, кормить и убирать за ней лужицы и кучки Зою, естественно, раздражала. Но с другой стороны, жить все равно пока было негде; к тому же, когда Генка не видел, Зоя здорово поколачивала эту псину — так, что та позабыла о своем бойцовском норове и не только внешне, но и характером стала напоминать бело-розового поросенка.

Нет, между ними ничего не было. Гена — умный, обаятельный, но какой-то несовременный парень — увлекался загадками и казусами истории; о них он любил поспорить, о них писал свои очерки, им посвящал большинство свободного времени. Лет ему было около тридцати, а девушки, по Зойкиным наблюдениям, у него не имелось. Хотя, казалось, его внешность вполне должна была располагать к нему прекрасный пол: выше среднего роста, подтянутая крепкая фигура, сильные, бугрящиеся мускулами руки. Лицо вполне могло бы принадлежать какому-нибудь избалованному римскому патрицию — нос с невысокой горбинкой, чуть пухлые, мягкие губы всегда готовы дружелюбно улыбнуться, а густые брови взлететь над смеющимися живыми карими глазами. Длинная прядь темных волос по-модному спадала на высокий лоб, но Геннадий, вместо того чтобы завлекать ею девчонок, запустив в нее пятерню, часами корпел над сочинением очередного опуса.