Я пролил твой мохито в школьном туалете - Алексей Летуновский

город. Но, остановившись поесть в придорожной шашлычной, отравился и послушно вернулся домой. Константин посмеялся и ответил ему что-то на французском. Игорь попросил Бога перевести ответ в Google-переводчике и понял, что мсье К. обозвал его слабаком. С досады Игорь стал вытаскивать из себя трубочки, но их длина не заканчивалась. И баллоны не снимались.

Игорь совсем истосковался. Общество обывателей было ему отвратительным. Он критиковал их за то, что они занимаются одним и тем же постоянно, на что Они отвечали что-то типа: «Ну и что, в жизни мы занимались разным. А вы, вероятно, только и делали, что ели. И спали, быть может, еще…»

Игорь решил пойти искать другие усадьбы, вдруг они есть, в школе говорили про разных богов. Он своровал у Наполеона лестницу в библиотеке, пока тот пытался дотянуться до второй полки за раскрасками. По лестнице Игорь перелез через забор, спрыгнул в лес и сразу же застрял меж плотно выросших дубов. В темноте.

Дезертир

Шальным снарядом разнесло исторический памятник на площади, памятник былого вождя, героя истории. Голова его упала в двух шагах от Рада, он как раз шел мимо опустевшей и за лета военной блокады загрязненной площади с цветами. Перешагнув отколотый нос вождя, бесцеремонно подкатившийся к ногам молодого человека, Рад зашагал к пятиэтажному зданию, ныне пребывающему в состоянии трех этажей. В переулке солдаты раздевали дорогой диван и накидку рвали на плащи, но Рад совсем их не заметил. В колодцах прятались от шумного самолетами неба чумазые сироты, Рад споткнулся о детские макушки и недовольно зашикал в их сторону.

Наконец, внимательно отряхнув начищенные ботинки от сиротской пыли, Рад нырнул в парадную дверь, точнее в место, где она должна была быть. На первом этаже постучал в резиновые двери – в квартире замешкались, но не открывали. Он постучал четвертый и семнадцатый раз, а затем наоборот семнадцатый, несколько раз вновь четвертый и только тогда сказал:

– Это Рад, я пришел к Oe.

– Что тебе нужно? – замычал громкий мужской голос за дверью. – У меня ружье в руках, слышишь? Ружье!

– Мне необходимо переговорить с Оей, простите, что в такой неудобный год, но мне необходимо!

– Oи нет. Она в госпитале. Дебил.

Рад только засобирался расстраиваться, как в парадной появились тени солдат в дорогих накидках. Тени слились с темнотой подъезда и тогда Рад увидел их лица. Темные.

– Ты чего здесь делаешь? – застонали тени.

– Я гражданский! – закричал Рад.

Накидки вздернулись и темнота заволокла Рада. Очнулся он в тесной комнате с ободранными стенами. За стеной вновь послышалось мычание:

– Дезертир, сбежал из тридцатой части. В ответ мычанию застонал другой голос: – Тридцатая? Та, которая под артобстрел накануне попала? Сколько подохло?

– Все подохли.

– A че этот тогда?

– Че-че. Дезертир. Отправим его на окраину города, в штрафбат. Голов и так мало. Пусть лучи солнца заслоняет.

Рад понял, что цветов у него теперь нет. Досадно стало, цветы он сорвал в клумбе у мэрии. Клумбы нет уже там, как и мэрии, впрочем. Через мгновение в стенах открылись круглые отверстия, и из них пошел желтый дым. Рад все больше расстраивался. Госпиталь находился в другом конце города от штрафбата, а с Оей ему переговорить хотелось больше жизни.

Там, где кончались полупостройки – начиналась высокая кирпичная стена. Под ней были поставлены палатки, они шатались от взрывных волн, крадущихся в небе. Рад находился около палатки рядом с огромным отверстием в стене. Ему в уши лилась слюна офицеров, мимо пробегали головы. За стеной было поле, встревоженное, испаханное страхом и испражнениями.

До неба висел привычный смог. На горизонте виднелось яркое желтое пятно – севшее на землю солнце. От него растекались по полю лучи: трехногие горячие существа, похожие на медуз. Головы стреляли в них из водяных оружий, а если не успевали «залить», то сгорали и оставались таковы.

Раду вручили ружье и пару бутылок с водой на плечи. Его стали толкать за стену, но он упирался, повернувшись к отверстию спиной, разглядывая большие ноздри несущихся на встречу солнцу голов. Над стеной пролетел водонапорный самолет, а затем еще один и еще. Воспользовавшись зазевавшимися ноздрями, Рад присел и прошмыгнул между ног. Около палаток находились велосипеды, раскрашенные в красно-белый.

Медсестры крепили к багажнику раненых, которые могли до велосипедов доползти. Водонапорные самолеты заполоняли небо. Теперь они были взамен облаков. Так что было пасмурно. Не заметив в медсестрах лики Oи, Рад столкнул одну из них с велосипеда и понесся к госпиталю. Некстати на багажнике качался в судорогах раненый,

Рад стал бить потому, что осталось от лица пассажира, но тот не слезал, вцепился в зад Рада, Раду стало больно, на скорости он ногой пытался спихнуть попутчика, но тот боролся до последнего. Боролся за право велосипедиста. Рад резко нажал на рычажок переднего тормоза и перевалился за руль, пассажир следом упал на ядовитый асфальт и незабвенно хрустнул.

Госпиталь располагался в единственном уцелевшем здании – в городской библиотеке. Между книжных полок были поставлены кровати с пассажирами. Мертвые обязательно накрывались томиком беллетристики. Рад не забыл о цветах. Теперь он стоял у абонемента с куском деревянного забора, на котором были нарисованы ромашки. Он расстраивался из-за того, что был в солдатском: вельветовый костюм с него сняли тени паскуд. Он искал взглядом Ою. А когда нашел, понял, что в окне начинает темнеть. Солнце гаснет.

Oя накрывала мертвого Достоевским. Рад подошел к ней и взял за руку.

– А, это ты. Я думала ты на фронте.

– Мне нужно с тобой говорить, Oя.

– Говорить? Некогда, не видишь, велосипедистки привозят читателей. Он взял ее вторую руку.

– На пару слов.

– Хорошо.

Они вышли в курилку, которая находилась в развалинах офиса бухгалтерии. Oя взяла в зубы папиросу и та сама по себе зажглась. Смеркалось с каждой секундой. Заметив Рада в исступлении, Oя спросила: – Ты что-то хотел сказать?

– Да.

– Так говори.

– Я… люблю тебя… Oя.

И тут совсем потемнело. Глаза не привыкали к свету. Не было ни проблеска дыма от папиросы, ничего. Темнота поглотила Рада и Ою. А затем Рад услышал Oин голос.

– Вот ты дебил.

Клен и синица

А в поляне той среди пустой травы и невыразительных цветов стоял клен, одинокий и гордый. Стоял годами, думая о небе и пролетающих янтарных синицах, которые будто звали клен за собой. Взмахни, говорили синицы клену, ветвями, полети вместе с нами. А клен робел, краснел по осени и от удушья спал