Медный всадник - Полина Саймонс

– Я не хочу ехать, – жаловался Паша.

– Это ненадолго, сынок, – уговаривал отец. – Так, на всякий случай. В лагере тебе будет спокойнее. Поживешь там месяц, пока не станет ясно, как развернутся события. Потом вернешься. И если начнется эвакуация, мы заберем тебя и сестер.

Именно это Татьяна и жаждала услышать.

– Гоша, – тихо позвал дед. – Гоша!

– Да, папочка, – почтительно откликнулся отец. Никто, даже Татьяна, не любил деда больше, чем он.

– Гоша, ты не можешь избавить мальчика от призыва.

– Конечно, могу. Ему всего семнадцать.

– В том-то все и дело. Его непременно заберут.

Тень бессильного страха легла на лицо отца и тут же исчезла.

– Не заберут, – прохрипел он. – Понятия не имею, о чем ты толкуешь.

У него язык не поворачивался высказать все, что лежало на сердце: перестаньте болтать и дайте мне спасти сына единственным известным мне способом.

Дед молча откинулся на спинку дивана.

Татьяна, с тревогой глядя на отца, попыталась что-то сказать, но мать перебила ее:

– Пашенька, возьми свитер, дорогой.

– Какой свитер, мама? Сейчас лето.

– Две недели назад еще были заморозки.

– А теперь стоит жара. Не возьму!

– Слушайся мать, Павел, – строго вмешался отец. – В Толмачеве ночи холодные. Возьми свитер.

Паша раздраженно вздохнул, но все же бросил свитер в чемодан. Отец закрыл его и защелкнул.

– Послушайте, что я скажу. Мой план таков…

– Какой план? – отмахнулась Татьяна. – Хорошо бы поесть немного, потому что…

– Знаю, – отрезал отец, – а теперь помолчи! Это и тебя касается.

Он начал говорить, но Татьяна уже свалилась на постель. Если они не эвакуируются немедленно, какой смысл слушать?

Паша каждое лето отправлялся в лагерь для мальчиков, в Толмачево, Лугу или Гатчину. Он предпочитал Лугу, потому что там были лучшие места для купания. Татьяна тоже любила, когда брат ездил в Лугу, потому что лагерь располагался недалеко от их дачи и она могла часто его навещать. Если идти лесом, то это всего пять километров. Толмачево, однако, отстояло от Луги на двадцать километров, и вожатые там были строгие и требовали, чтобы ребята поднимались с восходом солнца. Паша утверждал, что это немного похоже на армию. Что ж, теперь это будет немного похоже на фронт.

В этот момент Даша сильно ущипнула ее за ногу. Татьяна нарочно вскрикнула в надежде, что сестре попадет. Но всем было все равно. Никто даже не заметил, не взглянул на нее. Все взгляды были устремлены на Пашу, неуклюжего и голенастого, в мешковатых коричневых брюках и выцветшей рубашке. Почти взрослый. Самый любимый.

Любимый ребенок. Любимый внук. Любимый брат.

Единственный сын.

Татьяна поднялась, встала рядом с Пашей и, обняв его за плечи, посоветовала:

– Выше нос! Хорошо тебе, едешь в лагерь, не то что я.

Он отстранился, но только слегка, не потому что ему было неприятно. Просто вовсе не считал, что ему повезло. Татьяна знала, что брат больше всего на свете хочет попасть в армию. Ему не до дурацкого лагеря!

– Паша, – жизнерадостно объявила она, – поиграем в войну? Сначала ты должен победить меня. Потом можешь идти добровольцем, бить фашистов.

– Заткнись, Таня, – буркнул Паша.

– Заткнись, Таня, – эхом отозвался отец.

– Папа, можно мне тоже ехать в лагерь? – не унималась она.

– Паша, ты готов? Идем, – не отвечая, бросил отец.

– Хочешь анекдот, дорогой братец? – настаивала Татьяна, не желая сдаваться и ничуть не обескураженная грубостью брата.

– Нужны мне твои дурацкие анекдоты!

– А этот тебе понравится.

– Что-то не верится.

– Татьяна! Сейчас не время для глупостей! – вмешался отец.

– Гоша, пусть девочка расскажет, – вступился дед.

– Солдата ведут на казнь, – начала Татьяна, благодарно кивнув деду. – «До чего же гнусная погода», – говорит он конвойным. «Кто бы жаловался, – говорят они. – Это нам еще придется идти обратно под дождем!»

Никто не пошевелился. И даже не улыбнулся. Только Паша поднял брови, ущипнул Татьяну и прошептал:

– Ужасно остроумно, как же!

Она вздохнула. Похоже, настроение непоправимо испорчено.

– Татьяна, никаких долгих прощаний. Увидишь брата через месяц. Спустись вниз и придержи для нас входную дверь. У мамы снова спина разболелась, – наставлял отец, когда они собрались снести вниз Пашины вещи и авоську с едой.

– Сейчас, папа.

Квартира чем-то напоминала поезд: длинный коридор, по одну сторону которого тянулось девять дверей. Кухонь было две: одна в передней части, одна – в задней. Из них можно было попасть в ванные и туалеты. В девяти комнатах жили двадцать пять человек. Пять лет назад жильцов было тридцать пять, но некоторые либо умерли, либо переехали, либо…

Семья Татьяны жила в задней половине, что считалось более удобным. Кухня была ближе и больше. Отсюда по узким лестницам можно было попасть во двор и на крышу. Особенно часто этим пользовалась Татьяна, чтобы выбраться из дома, не столкнувшись с психом Славиным.

Кухонная плита тоже была больше, а ванная – просторнее. Всеми этими благами пользовались еще три семьи, кроме Метановых: Петровы, Сарковы и спятивший Славин, который, правда, никогда не мылся и не готовил.

К тому же его сейчас не было в коридоре. Вот и хорошо.

Татьяна прошла мимо общего телефона. Сейчас по нему говорил Петр Петров. Хорошо еще, что телефон обычно работал. В квартире Марины, ее двоюродной сестры, телефон всегда молчал: обрыв кабеля на линии, так что приходилось писать или идти в гости каждый раз, когда Татьяна хотела поговорить с сестрой, что бывало нечасто, поскольку Марина жила на другом краю города, на том берегу Невы.

Подойдя ближе, Татьяна заметила, как взволнован Петр. Он, очевидно, ждал, пока его соединят, и, хотя шнур был слишком короток, чтобы отойти подальше от аппарата, он возбужденно приплясывал на месте.

Петру ответили как раз в тот момент, когда Татьяна отошла на несколько шагов и, вздрогнув, подскочила от пронзительного крика.

– Люба! Это ты? Ничего не слышно! Линия все время занята! Люба, возвращайся в Ленинград! Слышишь? Война началась! Бери, что можешь, бросай остальное и садись на первый же поезд! Нет, не через час, не завтра, немедленно, поняла? Сейчас! – Короткая пауза. – Забудь про вещи, говорю я тебе! Ты слушаешь или дурака валяешь?!

Татьяна повернулась и уставилась в напряженную спину Петра.

– Татьяна! – рявкнул отец, злобно сверля ее глазами с выражением, ясно говорившим: если немедленно не подойдешь…

Но Татьяна медлила, стараясь услышать побольше.

– Татьяна! – надрывался отец, уже не сдерживаясь. – Помоги же!

Татьяне пришлось отойти. Интересно, почему Петр так расстроен? И почему братец сам не способен открыть входную дверь?

Володя Игленко, ровесник Паши, вместе с ним собиравшийся в Толмачево, тоже спускался вниз с чемоданом в руках. В семье, кроме него, было еще трое мальчишек, так что приходилось все делать для себя самому.

– Паша, давай я покажу, на случай, если не знаешь, – тихо прошипела Татьяна. – Смотри: кладешь ладонь на ручку и тянешь. Дверь открывается. Ты выходишь. Дверь захлопывается. Ну как, усвоил?

– Открой дверь, Таня, и не морочь голову, – проворчал Паша. – Неужели не видишь, у меня в руках чемодан!

Выйдя на улицу, они немного постояли молча.

– Таня, – велел отец, – возьми сто пятьдесят рублей и купи продукты. Только не лови ворон, а поторопись. Иди сейчас же. Слышишь?

– Слышу, папа. Сейчас же.

– Небось завалишься спать, – фыркнул Паша.

– Нам пора, – вставила мать.

– Да, – согласился отец. – Идем, Паша.

– Пока, – кивнула Татьяна, хлопнув брата по плечу.

Тот что-то проворчал и дернул ее за волосы.

– Хоть причешись, что ли. Распугаешь прохожих!..

– Заткнись! – весело огрызнулась Татьяна. – Иначе остригусь наголо.

– Ладно-ладно, пойдем, – сказал отец, потянув Пашу за руку.

Татьяна попрощалась с Володей, помахала матери, в последний раз взглянула на удалявшуюся спину брата и вернулась наверх. По пути она столкнулась с дедом, бабушкой и Дашей, которые собрались в сберкассу снимать с книжек деньги.

Татьяна осталась одна и с облегченным вздохом повалилась на кровать.

Она знала, что родилась слишком поздно. Она и Паша. Следовало бы родиться в девятьсот семнадцатом, как Даша. После Даши были и другие дети, мальчики, родившиеся в девятнадцатом и двадцать первом и умершие от тифа. В двадцать втором на свет появилась девочка, погибшая от скарлатины. Наконец, в двадцать четвертом, как раз когда умирал Ленин и приходил конец нэпу, короткому периоду свободного предпринимательства, у двадцатипятилетней, но уже замученной жизнью Ирины Федоровны с семиминутным интервалом родились близнецы: Паша и Таня. Семья радовалась долгожданному мальчику, а Татьяна явилась нежеланным приложением. Близнецы? Что это еще за новость? Почти неслыханная вещь! И для девочки не было места! Пришлось положить ее и Пашу в одну колыбель. Так они и спали вместе до трех лет, после чего Татьяну перевели к Даше. Но факт оставался фактом: она занимала ценное жизненное пространство. Даша не могла выйти замуж, потому что Таня спала на том месте, где должен был бы лежать будущий муж сестры. Даша часто высказывала Татьяне свои претензии.