В обход черной кошки - Шломо Вульф

«Да! Необходимо. Именно с вами, и вы даже не представляете, как я вам благодарна за предоставление мне здесь и сейчас такой возможности!..» «А мне приятно беседовать с вами на любую тему.» «Тем более, — продолжала она свою мысль, — что любая другая тема разговора между нами неизбежно приведет к привычной претензии на… не так ли? И тогда нам немедленно придется расстаться. Я действительно торгую своей наготой, князь. Но не торгую своим телом. Я не проститутка. Я выстроила свою жизнь так, что лучше любая боль, чем унижение близостью без любви.»

«У меня… есть наивная надежда на сочетание того и другого.» «Во-от как!.. На каких же это условиях?» «На условиях взаимного уважения свободы выбора. Вы не обольщаете меня ради моего положения, используя свою красоту и обаяние. А я не пользуюсь своим положением для привлечения вашего расположения. Вас устраивает такое равновесие сил?» «Ну… пожалуй. Итак, на чем мы остановились?» «На потерянном рае для всех вместо обретенного после черной кошки рая для изначально благополучных, так?» «Вы полагаете, что это было невозможно? Что труды Ленина — просто разновидность одной из утопий? Если да, то что им можно возразить, кроме казацкой шашки и нагайки?» «Откровенно говоря, возразить нечего. Без того эпизода Ленин и его сплошь интеллектуальное окружение просто подобрали бы валявщуюся власть, которой никто долго так и не сумел воспользоваться. Это была единственная сильная, организованная и энергичная партия. Она и сейчас в России не из худших. Поэтому я, пожалуй, скорее сочувствую коммунистам. Особенно в их противостоянии фашистам. Даже как-то довольно активно поучаствовал в одной демонстрации?» — он, смеясь, коснулся едва заметного шрама на лбу. «Вы?.. Интересно! Никогда бы не подумала…»

За Марсовым Полем начиналась Нева. Некогда именно здесь пролегал Троицкий мост. По нему и должна была тогда мирно проследовать на Балтийский вокзал и далее — на фронт, под германские пулеметы, та роковая казачья сотня. Чтобы Ленин и его большевики осуществили провозглашенную в апреле 1917 года социалистическую революцию, сначала в России, потом во всем мире. «Чтобы никогда больше на земле не было бедных, безработных, бездомных, голодных.» Теперь вместо моста, как и вместо всех прочих мостов над Большой Невой, были очерченные ростральными колоннами и решетками балконы. Поток машин исчезал в просторном туннеле на Петербургскую сторону. Полвека назад судоходные компании построили эти туннели, а разводные мосты остались на прочих протоках великой реки-пролива. Были построены десятки новых мостов через Невку, Малую Неву, Мойку и Фонтанку, но Большая Нева стала свободной для круглосуточного судоходства.

За рекой в морозном мареве громоздились облакоподобные небоскребы гигантского делового центра, русского делового центра, предтечи парижского Дефанса.

Между этим центром из стекла и бетона на Выборгской стороне пролегал новый монументальный респектабельный Петроград с особняками и доходными домами. Он был похож на старый город, с теми же орлами, атлантами и сфинксами, но на три-четыре этажа выше. Здесь Россия демонстрировала незыблемость своего политического выбора — власти золотого рубля над всем миром хищников послабее…

«На той стороне моя гимназия,» — вдруг тихо сказала Марина. «Кто ваши родители? — осторожно спросил Мухин. — Простите, я хотел спросить, кем они были?» «Мой отец — Владлен Сикорский…»

Так вот почему ее лицо сразу показалось ему таким знакомым! Портреты лидера коммунистов неизменно тиражировали десяток лет все газеты. Он не исчезал и с экранов телевидения.

«Тот самый!..» — выдохнул князь. «Вот именно. Когда его убили… Ну, вы помните, чем это все кончилось…» «И пока он был жив, вы учились в престижной гимназии и даже в Бестужевке, а потом партия бросила дочь своего погибшего вождя, заставила зарабатывать… наготой? Это совершенно не в традициях любой партии, тем более коммунистов! Почему?»

«У меня… У меня была одна фантастическая встреча, совершенно изменившая мое мировоззрение. И я выступила на историческом диспуте в Бестужевке с антикоммунистических позиций. Меня тотчас же отлучили. Это у нас просто…» «Вы полюбили антикоммуниста?» «Полюбила? Не думаю, он старше даже моего отца. И он вовсе не антикоммунист. Очень интересный человек, но дело совершенно не в этом. Из-за него и Лейканд ушел от коммунистов. Ну, в общем, этот человек сначала Лейканду, а потом и мне такое показал и рассказал!.. Нечто невообразимо страшное. Я так и не смогла потом переосмыслить все это. И вот сейчас, с вами, пытаюсь встать на привычные позиции. И — не могу…» «Да кто же это был? И что такое кто угодно мог рассказать девочке, выросшей в доме Владлена Сикорского, которого даже фашисты называли совестью России?!»

«Он — сионист, но суть не в этом… Совсем не в этом…» «Вы — еврейка?» «По маме. Это у нас в партии прямо традиция что ли…» «Знаю. И что же? Вы теперь за создание еврейского очага в Палестине? Но сионистская утопия еще слабее коммунистической, Марина. Вы знаете, что все президенты Соединенных Штатов России всегда пресекали в зародыше эту идею. Евреям, по-моему, в России гораздо лучше, чем даже в Северо-Американских соединенных штатах. Почти вся эмиграция начала века вернулась домой. Не вина России, что евреи кучкуются в местечках и в этой ужасной Еврейской слободе Петрограда. Я совсем не юдофоб, терпеть не могу Матвеева и его ублюдков, но считаю, что сионизм совершенно бесперспективен. Он никогда и ни при каком раскладе не мог бы осуществиться на этой планете. Евреям генетически чуждо чувство Родины. Любой. Тем более своей.»

«Не надо мне об этом, — неожиданно мягко сказала Марина, коснувшись его руки. — Я совсем не сионистка. И то, что он мне рассказал и, главное, показал… не имеет никакого отношения к сионизму, хотя главный кошмар касается все-таки несчастных евреев. Речь идет о России, о коммунизме, о социалистической революции. О ее последствиях для нашей страны. Когда я ему поверила, я сначала хотела просто принять яд.»

«Поверила? Дочь Сикорского? Марина, познакомьте меня с этим человеком.» «Это довольно опасно, князь. Он скрывается от фашистов и коммунистов.» «И фашисты, и коммунисты охотятся за одним и тем же человеком!? Но это невозможно. Да кто же он?»

«Кто он? Лучше скажите, кем вы будете считать меня, если услышите, что он родился в Ленинграде, учился в Москве — столице Союза Советских Социалистических Республик, а сюда попал из Израиля — мощного независимого еврейского государства в Палестине?»

«Н-ну, если так, то… Послушайте, вы так дрожите!.. Давайте-ка поедем ко мне, выпьем по чашечке кофе. А потом я вас отвезу домой, идет? А то от таких странностей мы сейчас оба настолько обалдеем, что нас просто свезут в Гатчину, к последователям доктора Кащенко…» «Я так и знала. Никто подобное не может сначала воспринять как-то иначе.» «Просто вам… знаете ли, в таком… состоянии негоже быть одной.» «Я так и знала. — грустно и тихо повторила она, безнадежно опустив руки и сгорбившись. — Мне не следовало вообще пускаться с вами в откровения… Простите меня и считайте, что я просто пошутила. А теперь нам лучше расстаться. Я прекрасно доберусь к себе на метро. Что с вами? — Выражение лица этого респектабельного чужого красавца поразило ее. Она впервые в жизни была в подобном обществе и могла ожидать чего угодно, но не такого искреннего ужаса в глазах. — Андрей Владимирович! Вам нехорошо?»

«Нет, просто я вдруг убедился, как просто и быстро я могу вас потерять навсегда. А мне этого ни в коем случае не хотелось бы. Я не знаю, что на меня вдруг нашло, но ваше безумие оказалось заразительным. Мне почему-то страстно захотелось немедленно узнать все подробности о каком-то Союзе и о могучем Израиле. Не уходите, Мариночка…» «Хорошо,» — ответила она с облегчением.

На набережной Фонтанки напротив Летнего Сада сверкало мрамором и зеркальными стеклами здание Путиловского Центра. По сигналу Мухина мальчик подогнал из гаража белоснежный «путятин» последней модели с золотым гербом князей Мухиных.

Марина погрузилась в бархатные белые подушки рядом с Мухиным, который быстро настроил путевой компютер и нажал кнопку с синей подсветкой в розовом теплом сумраке кабины. Машина стремительно понеслась по улицам столицы, почти не нуждаясь в водителе. Старый город выставлял напоказ убегающие назад ухоженные проспекты. От петербургских домов здесь остались только фасады или их копии. Все остальное было давным-давно в современном духе. Поэтому город выглядел как только что выстроенный — чистый, выметенный чуть ли не досуха после каждого снегопада шустрыми бесшумными роботами-дворниками.

На Владимирском мелькнула витрина магазина мехов.

«В подобном магазине на Невском я продаю свою наготу, — вдруг сказала Марина. «Это было неизбежно?» — Мухин вспомнил этих живых голых манекенщиц, смущавших публику и богобоязненную прессу.