Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире - Э. Конигсбург

Как только они вышли из перехода, Джимми принял свое первое казначейское решение:

— В музей идем пешком.

— Пешком? — Эмма ушам своим не поверила. — О чем ты говоришь? Отсюда до музея кварталов сорок!

— А сколько стоит билет на автобус?

— Про автобус никто не говорил. Я хочу взять такси!

— Эм, ну ты вообще… — Джимми покрутил пальцем у виска. — Какое такси? Скажи еще «вертолет»! Нам больше никто не дает денег, у нас нет доходов, понимаешь? Одни расходы. Ты не имеешь права швыряться деньгами направо и налево. Мы ведь не мои денежки тратим, а наши. Мы вместе, ты не забыла?

— Ты прав, — вздохнула Эмма. — Такси слишком дорого. Автобус дешевле, конечно, — всего двадцать центов за билет. Так и быть, едем автобусом.

— Ничего себе, всего двадцать центов! На двоих это уже сорок. Никаких автобусов. Только пешком.

— Да у нас подметки сотрутся как раз на сорок центов, — все еще сопротивлялась Эмма. — Ты уверен, что надо пешком?

— Еще как уверен. Выбирай дорогу.

— Точно не передумаешь? — Эмма с надеждой взглянула на Джимми, но тут же поникла: ответ ясно читался на его лице.

Не мудрено, что Джимми накопил целых двадцать четыре доллара с лишним. Во-первых, он игрок, а во-вторых — скряга. Раз он такой, подумала Эмма, я никогда, никогда больше не попрошу у него денег на автобус; я буду страдать, но не выдам этого ни словом, ни взглядом. Он еще пожалеет, когда я, изможденная, безмолвно рухну на тротуар…

— Пойдем по Мэдисон-авеню, — сказала она. — На Пятой слишком много соблазнов. Шикарные магазины и все такое. Туда пойти — и плакали наши денежки.

Сначала они шли рядом, но Джимми все время спотыкался об Эммин футляр, поэтому он ускорил шаг и обогнал сестру. Чем медленнее плелась Эмма (она была отличницей и потому точно знала: это все из-за того, что у нее в организме скопилось слишком много углекислого газа), тем размашистее шагал Джимми. Эмме удавалось поравняться с ним, только когда путь ему преграждал красный сигнал светофора. В одну из таких встреч Эмма велела ему подождать ее на перекрестке Мэдисон-авеню и Восьмидесятой улицы, откуда нужно было повернуть налево, на Пятую авеню.

Дойдя до этого перекрестка — наверно, самого оживленного перекрестка одного из самых многолюдных городов мира, — Эмма обнаружила родного брата с компасом в руке. Джимми с важным видом заявил, что им предстоит «держать курс на норд- вест». Эмма устала и вспотела в теплой куртке, а вот ее руки, ноги и нос, наоборот, замерзли. Она не любила ни жару, ни холод, ну а то и другое вместе — это было уже слишком!

— Курс на норд-вест! — передразнила она. — Ну почему не сказать просто «направо» или «налево», как все люди? Тоже мне, морской волк нашелся! Да на Манхэттене со времен Генри Гудзона[4] никто не пользовался компасом!

Не отвечая, Джимми нырнул за угол, на Восьмидесятую улицу, и стал вглядываться вдаль, приставив ладонь ко лбу. Но Эмме необходимо было поспорить. Раздражение закипало в ней, подогревая углекислый газ. Если не дать ему выход, он взорвется!

— Ты что, не понимаешь, что мы скрываемся и нам нельзя привлекать к себе внимание?

Джимми огляделся по сторонам.

— Знаешь что, Эм? А ты умница. Если хочешь скрыться, то Нью-Йорк — лучшее место в мире. Тут никому до никого нет дела.

— Ни до кого, — машинально поправила Эмма.

Она посмотрела на Джимми, который улыбался от уха до уха, и смягчилась.

Брат совершенно прав: Нью-Йорк — лучшее место в мире, а главное — она умница. Усталость отступила, пузырьки углекислого газа испарились. И когда они дошли до музея, Эмме больше не хотелось ссориться.

Они вошли в Метрополитен с Пятой авеню, через главный вход. Музейный охранник щелкнул счетчиком: вошло двое. Охранники всегда считают, сколько народу вошло в музей, и никогда не считают, сколько вышло. (У Шелдона есть приятель Моррис, который работает охранником в Метрополитене, так что Шелдон выведал для меня много интересного. Моррис обожает говорить о своей работе. Он выболтает вам все на свете — кроме того, что касается безопасности. Попробуйте спросить у него что-нибудь, о чем он не хочет или не может говорить, — и услышите в ответ: «Не имею права. Вопрос безопасности!»)

Когда Эмма и Джимми добрались до места назначения, уже пробило полдень и музей был полон. По средам в Метрополитене бывает больше двадцати шести тысяч человек. Они равномерно рассеиваются по двадцати акрам[5] музейных залов и бродят там часами. По средам в музей приходят милые старушки, чтобы скоротать время до начала дневного спектакля на Бродвее. Они всегда ходят парами. Их легко узнать по ортопедическим туфлям с пуговкой на боку. Еще по средам в музей приходят туристы. Их тоже легко узнать: мужчины все поголовно с фотоаппаратами, а у женщин на лицах написано страдание, и не мудрено: все они в туфлях на высоких каблуках. (Про тех, кто носит такие туфли, я всегда говорю: «Так им и надо!») И еще в музей приходят студенты — каждый день, не только по средам. Их особенно легко узнать: в руках у них всегда черные блокнотики и ручки.

(А вы небось ничего этого не знали, Саксонберг? Стыд и срам! Ваша нога в идеально начищенном ботинке никогда не ступала на порог этого музея. А ведь в Метрополитене еженедельно бывает четверть миллиона посетителей! Они приезжают и из канзасского захолустья, где музеями и не пахнет, и из Парижа, где эти музеи на каждом шагу. И все эти люди, между прочим, попадают в Метрополитен абсолютно бесплатно, потому что там ни с кого не берут денег за вход. Вот такой он, этот музей, — огромный, прекрасный и открытый для всех. А еще он очень сложно устроен. Как раз для Джимми Кинкейда.)

Никому не показалось странным, что мальчик и девочка с портфелями и футлярами заявились в музей, хотя им самое время быть в школе. В конце концов, Метрополитен ежедневно посещают около тысячи детей. Охранник на входе только сказал им оставить футляры и портфели в гардеробе. В музеях такое правило: запрещается брать с собой сумки, еду и зонтики. Хорошее правило, решила Эмма. Тем более что табличка над гардеробом гласила: «Бесплатно» — а значит, и Джимми возражать не будет. Но не тут-то было: он увлек сестру в сторонку и страшным шепотом осведомился, как, по мнению Эммы, он будет переодеваться на ночь в пижаму — которая, к ее сведению, лежит, свернутая в комочек, в футляре для трубы.

Эмма объяснила, что ровно в шестнадцать тридцать они покинут здание через главный вход, а через пять минут вернутся со стороны автостоянки, через вход в Детский музей Метрополитена. Воспользовавшись гардеробом, они убьют сразу двух зайцев: во-первых, когда они вернутся за вещами, все увидят, что мальчик и девочка, как положено, вышли из музея; а во-вторых, сейчас с пустыми руками им будет легче подыскать себе место для ночлега. Ах да, есть еще и третий заяц: гардероб же бесплатный!

Эмма оставила в гардеробе не только портфель и футляр, но и курточку, а вот Джимми был обречен бродить по залам в лыжной куртке. Застегнутая на молнию, эта куртка прикрывала его оголившийся живот; к тому же мягкая подкладка приглушала бренчание двадцати четырех долларов. Эмма ни за что не стала бы так перегреваться, но Джимми как любитель сложностей мужественно потел.

Впрочем, сейчас его гораздо больше заботило другое: где бы пообедать. Эмма нацелилась на музейный ресторан, но Джимми твердо решил ограничиться кафетерием в подвальном этаже. Не так шикарно, зато дешево. И он добился своего, будучи главным казначеем, обладателем права вето и достойным кандидатом на звание «Скряга года». Надо сказать, что Эмма не слишком-то и возражала, увидев кафетерий. Там было скромненько, зато вполне чисто.

Цены поразили Джимми в самое сердце. Когда они вошли в кафетерий, у них было при себе двадцать восемь долларов шестьдесят один цент, а когда вышли — всего двадцать семь долларов и одиннадцать центов. А есть все равно хотелось.

— Ничего себе, как дорого! — возмущался Джимми. — Эм, теперь-то ты рада, что мы не поехали на автобусе?

Но Эмма была ни капельки не рада. Она была вне себя от того, что ее родители, да и Джимми тоже, такие скупердяи. Дня не прошло, как она сбежала из дома, а уже должна считать каждый цент! Эмма сочла за благо не отвечать брату. Но Джимми этого даже не заметил, погруженный в размышления о финансовой пропасти, в которую они катились.

— Слушай, как думаешь, охранник не согласится сыграть со мной в «войнушку»?

— Совсем сбрендил?

— Почему? Я взял с собой карты, целую колоду.

— И это, по-твоему, называется «не привлекать к себе внимания»? Охранник Метрополитена, даже если он каждый день видит тысячи людей, как-нибудь да запомнит мальчика, с которым играл в карты!

Для Джимми это был вопрос профессиональной гордости: