Пустышка - Александр Рей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне нужно беречь всеми силами мою оболочку. Я боюсь, что не смогу сохранить её. Я слышу, как мать говорит и мечтает о рождении моего тела, но по кровеносным сосудам, питающим мою оболочку, просачивается её неуверенность и страх… Эта информация сообщает мне, что моё рождение будет лишним в жизни матери. Чтобы у неё появился предначертанный ребёнок, она должна избавиться от некоторых лишних частей себя, научиться не бояться и не тревожиться… Только тогда она сможет родить тело с душой – живого ребёнка.
Но ничего не поделаешь, я уже здесь, а значит, нужно идти до конца. Мне придётся сопротивляться страху и неуверенности матери… по крайней мере, пока они не победят и не прикажут чреву избавиться от «лишнего в её жизни плода», от обузы. Чувствую, что страх матери одержит победу и избавится от меня на тридцать третьей неделе.
…
Моя оболочка привыкла ко мне, а я привык к ней. Мы готовы принять друг друга. Мы оба чувствуем, что скоро должно произойти, и готовы справиться…
Наконец, спустя тридцать две недели и пять дней от зачатия оболочки, страхи матери выталкивают нас наружу. Начинается новый этап – до этого моё тело питалось соками матери, а сам я – её потоками. Теперь мы станем почти самостоятельными… почти…
Когда мы покидаем тёплую колыбель, мы всё ещё разделены с моей оболочкой. Лишь когда моя оболочка отделиться от тела матери – разъединят пуповину – лишь в этот самый момент я сольюсь с моим телом… Лишь тогда в Материальной Вселенной появлюсь Я!
Слившись с телом, мои два крыла должны превратиться в нити – соединяющую меня с энергией Земли нижнюю нить и верхнюю, соединяющую с породившей меня Звездой… Так должно быть! Но я – пустой, и поэтому лишь одно крыло превратилось в нижнюю нить, питающей меня энергией Ядра Земли… а второе всё также бесполезно обвисло, обессиленно болтается на темени.
Но что поделать, приходится принимать всё как есть – буду расти и развиваться без Его поддержки.
…
Сейчас я нахожусь в странном месте, где удивительным образом соединено много радости и горя. Это большое здание, я ощущаю, как его стены пропитаны смесью чувств. Мне здесь не нравится. Хочется уйти отсюда.
Меня постоянно трогают какие-то люди, протыкают тело иглами, отщипывают кусочки плоти. Они пытаются понять, почему я другой – не такой как они. Я не понимаю их слов, но чувствую, что в тех словах, которыми они меня называют, люди отделяют меня от себя, называют другим, не хотят быть похожими, жалеют. «Белый… белый… альбинос…» – называют они меня. Может быть, это моё имя?
Они то смеются над моим телом, то потирают задумчиво лбы. Они пытаются понять причину ненормальности моего тела, терзая его, вместо того чтобы посмотреть на меня-душу и увидеть, что я – пустой. Тогда бы они всё поняли…
Но главное, я счастлив, что смог выжить. У меня хотя бы получилось соединиться с телом. А по соседству лежат оболочки, рождённые без души… Они дышат и сердца их бьются – странные механизмы помогают им в этом. Люди зачем-то хотят сохранить жизнь там, где её нет. В некоторых оболочках по соседству есть души, которые плохо соединились с ними и теперь не могут двигаться или видеть… Со мной Случай был благосклонен. Я – есть!
…
Я всё ещё зависим от матери, но уже не так, как раньше. Она всё ещё помогает мне выжить – питает моё тело своей грудью, а душу – через невидимую пуповину. Из-за этой пуповины мы будем долго соединены, я буду зависим от её эмоций и состояния, от её энергии.
Я не хочу быть зависим, хочу быть свободен. Я стремлюсь к тому мгновению Истинной Свободы, которое ощутил во время падения. Поэтому и хочу избавиться от пуповины как можно раньше.
К Свободе… сейчас и во веки веков».2
13.05.2010 среда
14.18
– Даниил, здравствуйте.
– Здравствуйте, Надежда Сергеевна.
– Зовите меня просто Надей… если никого из персонала поблизости нет.
– Хорошо, Надя.
– Я присяду? А что вы читаете? Можно глянуть? Людмила Улицкая, «Казус Кукоцкого»… хм-м…
– Ваши эмоции выражают удивление. Вам, видимо, непонятен мой выбор литературы?
– Честно говоря, да. Мне почему-то казалось, что вы, Даниил, должны читать что-то очень сложное и специфическое… но никак не Улицкую.
– Сложное и специфическое?
– Ну… что-то вроде трудов Юнга или трактаты по философии на древнегреческом…
– Я не знаю древнегреческого.
– Это я так, к слову. Хотела сказать, что вы, Даниил, показались слишком… э-э… за пределами нормального человека… понимаете?
– Именно поэтому я и нахожусь в НИИ психиатрии.
– Нет-нет, что вы… я не имела в виду, что вы сумасшедший… я просто… хотела… Блин! Опять не то говорю…
– Вы слишком контролируете свою речь. Желая высказаться как можно точнее, вы делаете только хуже. Перестаньте подбирать слова и не бойтесь сказать «не то». Увидите, сразу станет проще.
– Вы правы, Даниил. Вечно я боюсь, что меня не так поймут. Хочу как лучше, а получается как всегда… Не то, что у вас.
– А что у меня?
– Как «что»?! Даже Лев Серафимович подметил. После вчерашнего сеанса, сразу как вы ушли, он просто рвал и метал от гнева… Хотя вы о нём плохо не думайте! Он всегда улыбается, всегда тактичный… Я его вчера впервые таким… таким расстроенным видела.
– За его «улыбкой и тактичностью» прячется страх.
– Вот! Вот именно на такую вашу манеру речи он вчера и злился. Спрашивал меня: «Надюш, слыхала, как этот пацан говорит, а?! Спокойно так, уравновешенно, без каких-либо чувств – будто отвечает на мои вопросы лишь потому, что природа дала ему речевой аппарат. При этом не унижаясь и не высокомерно… Каков наглец! Так говорит, словно является носителем абсолютной истины, которую даже не собирается доказывать. Наглец, каков наглец!»…
– Но вас же, Надя, не злит то, как я говорю?
– Нет-нет, наоборот, восхищает.
– Его задело что-то другое, а моя манера речи лишь повод.
– И что же, по-вашему, Даниил, так задело Льва Серафимовича?
– Нетрудно догадаться, что могло задеть врача, желающего подтвердить или опровергнуть мою болезнь– диагностический тупик… А значит, и шаткое состояние мифа о своём профессиональном всемогуществе, за который люди часто держатся. Думаю, на вчерашнем сеансе произошло почти то же, что и с доктором Головиным.
– А точнее?
– Лев Серафимович наверняка привык к самым разнообразным бредням больного разума – пришельцы, покойники, великие или даже животные. Чтобы сбежать от проблем реального мира, человек погружается глубоко внутрь себя, где может оказаться тем, кем захочет. Но… чтобы там больной не говорил в состоянии бодрствования, под гипнозом сущность трагедии раскрывается. В состоянии транса мозг сам возвращается к «непереваренным» ситуациям, заставившим человека сбежать в сумасшествие – регулярные избиения, холодность матери или жестокость отца. Причём под гипнозом все люди нормальны – от бредовых идей не остаётся и следа… Судя по всему, Лев Серафимович искал в моей истории трагедии, но не нашёл их… а значит, и причин для того, чтобы я сошёл с ума. А если к этому прибавить, что я, скорее всего, мог повторить под гипнозом ту же историю, что рассказываю, находясь «в трезвом сознании и здравом уме»…
– Так вы и сейчас всё можете повторить?
– О том, что было до рождения? Да, конечно… Я всё прекрасно помню.
– Так вы, Даниил, именно из-за этой истории сюда и попали?
– На обследовании в военкомате я сказал, что не имею возможности служить в армии. Когда меня спросили, почему, я объяснил, что это неугодно Вселенной. Меня попросили подождать, а сами позвали психиатра, который меня к тому времени уже осмотрел и дал добро. Когда пришёл врач, а с ним ещё несколько военных, женщина в форме попросила продолжать. Я им стал объяснять, почему не считаю нужным отдавать свой «долг» Родине. Когда я закончил говорить, психиатр сказал, что нужно меня направить на дополнительное обследование сюда, а один из военных начал спорить, желая доказать, что я всего лишь очередной «халявщик». Они долго ругались, после чего всё же решили отправить меня «провериться», на что тот военный окончательно вспылил, пообещав лично следить за моим «диагнозом».
– А с диагнозом, как оказалось, не всё так просто…
– Судя по Льву Серафимовичу, совсем непросто. К сожалению, после вчерашнего сеанса он не сможет быть ко мне объективным.
– Почему вы так думаете?
– Потому что он вряд ли позволит зыбкой почве под ногами пошатнуться, допустив правдивость моего рассказа.
– Рассказа?
– Я имею ввиду записанный на диктофон сеанс, который проводил со мной доктор Головин. Там все мои воспоминания, которые они, конечно же, считают бредом. Лев Серафимович навряд ли признает, что слова на плёнке на самом деле могут быть реальными воспоминаниями… В его практике наверняка не было случаев, когда пациент повторял свою чушь как в сознании, так и под гипнозом. Если допустить реальность моих «фантазий», ему легче уличить меня в мошенничестве или «открыть» новый вид душевной болезни.
