Товарищи - Владимир Пистоленко

Дедушка Кузьма много лет работал в колхозе старшим конюхом, и Егор привык по нескольку раз в день проведывать его. У деда научился он отличать хорошую лошадь от плохой, узнавать по малозаметным признакам нрав любого коня…

…Душный июльский день окончился. Жара схлынула. Вечереет. Егор играет с вороным баловнем-стригунком. Жеребенок то подпустит к себе Егора, то вдруг взвизгнет, взбрыкнет, вильнет пушистым хвостом и припустится по двору, да все в галоп. Хохоча, Егор гоняется за ним, хочет поймать озорника. Из конюшни выходит дедушка Кузьма:

— Егорка, а ну, хватит тебе гонять за жеребчиком!

— Я вот только поймаю… носится как угорелый.

— И совсем ни к чему это. На то он и жеребенок, чтоб носиться. Пускай бегает — резвей будет.

— Он играть хочет.

— Ну и пускай играет себе на доброе здоровье. А ты давай отгони коней на луг. Погонишь?

— Погоню. Только скричу Максима и Сережку.

— Иди, да поскорее. Подседлать?

— Нет, так поедем. Без седла удобнее.

— Ну, ну. Было бы сказано. Ступай.

Егор возвращается с Максимом и Сережкой, и дедушка Кузьма спрашивает:

— Кто на каком коне поедет?

— Я на Прибое! — кричит Егор.

— А мне Дикарку дайте. Дадите? — горячится Максим.

— Дам. Молодец ты, Максим: самую характерную лошадь выбрал. Не трус. А вот ты, Егорка, все за хвост Прибоя хватаешься, как за мамкину юбку.

— Прибой — он тоже резвый, — вступается за приятеля Максим. — Знаете, как он бегает? Как ветер. Не верите? Он может даже Дикарку обогнать. Не верите, да?

— Знаю, какая лошадь как бегает, нечего мне доказывать. На Прибое сидеть спокойно — покачивает, как в люльке. Это верно. Ну, а тебе, Сергей, какую? Опять «какую дадите»?

— Ага.

— Не любишь ты, Сережка, коней. Нет у тебя к ним душевного желания.

— Вот и неправда, дедушка Кузьма! Люблю.

— Ну ладно. Не будем спорить. Слыхали, как говорят: полюбил волк кобылу — оставил хвост да гриву. Всяк по-своему любит. Езжайте. Там костерик разведите. Я попозже подъеду, — картошку печь будем.

Ворота открыты. Небольшой табун коней мчится по колхозной улице, поднимая густые облака желтоватой пыли.

Вот табун свертывает на луг, и лошади, пощипывая сочную траву, идут тише.

— Запевай! — командует Максим.

Егор, вдохнув побольше воздуха, поет звонким голосом:

В степи под Херсоном высокие травы,В степи под Херсоном курган…

И слаженно, втроем, заканчивают куплет:Лежит под курганом, заросшим бурьяном,Матрос Железняк — партизан…

…Виделась Егору и гармонь, его гармонь, хотя и не новая, не совсем исправная, но очень послушная. Много раз доводилось ему играть на ней то для своих товарищей в школе, то в сельском клубе для молодежи и даже на свадьбах, куда приглашали его с большим почетом, как взрослого. И он никогда не подводил — играл все песни и танцы, которые то и дело заказывали ему приглашенные на свадьбу.

ВАСЬКА МАЗАЙ

Лекция окончилась. Ребята, толкаясь и обгоняя друг друга, заспешили к выходу. Подхваченный общим потоком, Бакланов все еще продолжал оставаться во власти воспоминаний о доме. Ему так ясно представилась игра на гармошке, что совсем рядом почудились знакомые звуки.

Вдруг он окинул взглядом зал, битком набитый учениками, и представил себе, что там вот, на сцене, только что был не лектор, а он, Егор Бакланов, со своей двухрядкой и это ему аплодировали ребята, уговаривая сыграть еще.

Но это — только мечта. Егор вздохнул. «А и вправду было бы здорово выйти на сцену с ремнем через плечо, с гармошкой в руках и рвануть по всем планкам, — подумал он. — Наверняка все сидели бы с открытыми ртами, а я им одну хлеще другой закатывал бы. В группе то и дело подкалывают: в учебе отстаешь, да и в цехе тоже. А ну пускай тут вот попробовали бы укусить! Гармонистов-то не только в группе — во всем училище нет. Я один! Сыграть бы хорошо — пожалуй, не только ребята глаза вытаращат, а, чего доброго, сам Иван Захарович приветствовать будет да еще и за ручку поздоровается. Эх, дурак — не взял сюда гармошки! Побоялся, что ребята испортят. Надо будет написать мамке, пускай пришлет».

Далеко впереди, среди ребят, Егор заметил Ваську Мазая. Настроение сразу же изменилось. Лицо у Егора погрустнело, и даже желание выступить перед всеми с гармошкой пропало. На душе почему-то стало тревожно, захотелось незаметно выскользнуть из клуба, чтобы не встречаться с Мазаем. Сейчас он уже не раскаивался, что не привез гармошку. «Только привези — он мне совсем жизни не даст: либо самому велит играть, либо заставит его учить. Чего доброго, и ночью не заснешь — не даст», — подумал он о Мазае.

Выйдя из клуба, Егор хотел было пойти к кастелянше, но его кто-то дернул за рукав. Егор обернулся — это был Васька Мазай.

Мазай был невысок ростом, но плотный, коренастый. Волосы у него были черные, лицо смуглое, из-под широких черных бровей сверлили собеседника быстрые, выразительные глаза. Ходил Мазай, раскачиваясь из стороны в сторону, глядел на всех вприщурку, будто внимательно всматривался. Руки, сплошь покрытые татуировкой, он обычно или держал за спиной, или глубоко засовывал в карманы штанов. Чего только не было изображено на Васькиных руках! И собственное имя — «Вася», и спасательный круг, и два якоря, и лодка среди волн, и многое другое, что не сразу можно было разобрать, но очевидным оставалось одно: все «наколки» сделаны на морскую тему. И это имело свою причину: отец Мазая служил в Черноморском флоте и был старшиной второй статьи. Васька гордился отцом и не пропускал случая похвастаться, что-де похож на него, как говорится, капля в каплю. Сам Васька тоже мечтал стать моряком. Правда, не матросом и даже не старшиной, как отец, а капитаном, да не на речном или каботажном судне, а капитаном дальнего плавания. К этому Васька сейчас и готовился: он усиленно следил за своим внешним видом и делал все, чтобы казаться похожим на моряка. Он даже носил морскую полосатую тельняшку и частенько, когда вблизи не было работников училища, расстегивал ворот гимнастерки и раскрывал его так, чтобы была видна «душа морская», как называл он тельняшку.

Сейчас ворот у Васьки, конечно, был застегнут, но якорь на тыльной стороне ладони выдавал его пристрастие к морю. Мазай пристально, с чуть заметной усмешкой смотрел на Егора:

— Ты, Бакланчик?

— Я. А что, не узнал? — с досадой протянул Егор.

— Как не узнал… Такую неписаную красоту за сто морских миль узнать можно. Гут, брат, никакой ошибки не получится: один ты у нас такой розовый да пухленький, словно кок на пассажирском пароходе.

— Какой есть, такой и есть. И нечего…

— А что — думаешь, не похож? Клянусь! Только белой шапочки не хватает. Не веришь? Вот давай соорудим тебе поварскую шапку из полотенца да у ребят спросим — все скажут: как две капли воды. Ручаюсь. Давай?

Егор ничего не ответил и с опаской взглянул на Мазая.

— Не бойся, я шучу. Разве я стану подводить друга! За друга я знаешь что могу любому устроить?.. Не знаешь? Век будет помнить! Даю слово… Ты где сидел?

— А я не сидел. Стоял у стенки, сзади. Места не захватил.

— Понятно. А я оглянулся раз-другой — не видно тебя. Подумал, что вовсе на лекцию не пришел, а где-нибудь к другому пирсу причалил. И такое меня зло взяло, что, кажется, растерзать тебя мог! Не прийти на лекцию— это же почти прогул! Всей группе затрещина! Сижу, слушаю лектора, а сам, как подумаю про тебя, — рычать начинаю. Как пес. Из-за тебя, можно сказать, всю лекцию мимо ушей пропустил. Понял?

— А чего ты мне начитываешь? Был я на лекции? Был. И нечего! — возмутился Бакланов.

— А я авансом воспитываю тебя, Бакланчик, чтоб в дальнейшем плыл по нужному курсу. Как требуется. Сбиться-то в сторону совсем недолго.

Вдруг Бакланов чуть заметно подмигнул Мазаю и тихонько сказал:

— Идем-ка в сторону.

— Может, драться хочешь? — пошутил Мазай, но, заметив на лице Бакланова тревогу, молча пошел за ним.

Они остановились в углу коридора, возле своей двери.

— Директор отобрал у меня ключ, — невеселым голосом чуть слышно сказал Бакланов.

Эти слова произвели на Мазая магическое действие. Куда девалась его «морская» осанка и неприступный вид! Он широко раскрыл глаза, рванулся к Бакланову и, крепко схватив его за руку, со всей силой сжал ее:

— Врешь?!

— Нужда была врать! Директор еще похвалил — говорит: хорошо сделан.

— Эх, ты! Значит, затонула плоскодонка дырявая.

— А плоскодонка не тонет, даже дырявая может плавать. И плавает. У нас в колхозе есть…

— Не тонет, так людей топит!

— А я что, разве утопил кого? Не знаешь — и не говори.

— Ну, Баклан, ты давай не фырчи! Оратор какой нашелся. Рассказывай все, как было.

Бакланов подробно описал свою встречу с директором, умолчав лишь о посылке. Мазай остался доволен, что Бакланов всю вину взял на себя и не выдал товарищей. Он даже шлепнул Егора по спине, что означало у него высший предел доброжелательности: