Богема - Иван Бурдуков

проститутками – но я с вами. С вами мне всегда гиперболически весело. Я с вами словно в другой плоскости нахожусь; вы меня знаете совсем другой, маленькой, никчёмной, уродливой заучкой, мы с вами даже не общались в школе, а тут, раз – и друзья.

– В детском возрасте, – говорил Саша, приближаясь к Миле, – все грубы и нарочиты, впрочем, дети очень разнузданны, что объяснять и не стоит. – Саша приобнял Милу и та, утонув в нём, не сказала ничего.

– Взгляни на Юру, – сказала Мила. – Как развивались наши отношения. Он всегда спрашивал: можно подарить тебе цветы, можно поцеловать тебя, можно положить тебе руку на талию. Предложение пожениться было дословно: «Может, выйдешь за меня замуж?». Он постоянно делал всё с моего разрешения! Каким-то святым образом у нас не было интимной близости вплоть до свадьбы. Я думала, ладно, человек ортодоксальный, это даже говорит о какой-то его чистоте, о правдивости его чувств; как женщине мне это должно было нравиться. В первый раз мы легли в кровать женатыми, и как обычно он стеснялся меня дотрагиваться. Любовью мы не занялись и в тот день, и никогда более. Мои прикосновения к нему в постели будто бы обжигали его нежную кожу. В итоге, он стал спать отдельно, потому что я его тревожила, особенно своим видом в постели – тем, что я не накрашена, а такой я ему не нравлюсь. Да, я не намеревалась быть монашкой, и просить у него прощения за измену было бы несправедливо перво-наперво по отношению к нему. Мне пришлось не ночевать дома, чтобы не портить свои глаза его святым ликом, мне приходится чувствовать настоящую чувственную жизнь с кем-нибудь другим потому, что с ним это сделать невозможно. У него в голове будто стальной саркофаг. Однако, возвращаясь к нему, мне, хоть и совестно, но становится очень тепло, уютно что ли.

– Но ты любила его? – спросил Саша.

– Я и сейчас люблю, мы неспроста до сих пор женаты.

– Мне никогда не понять то, что у вас творится в доме, – говорил Саша. – Каким-то образом же вы счастливы?

– Да, мы счастливы.

– Так говорил Заратустра, – вдруг промолвил Стас.

Конечно, кто-то из них видится постоянно, но некоторые из них видятся раз в полгода, а то и раз в год, однако они никогда не знакомятся вновь. Для друг друга они никогда не меняются, как бы они того не хотели, не становятся чужими настолько, чтобы стесняться друг друга. Противоречия и склоки всегда доставали их, но все обиды не были достойнее их привязанности друг к другу. Пропустив одну лишь встречу за год, их нутро тревожилось и ему сильнейше просилось чего-то. Благо, такое случалось крайне редко, и каждый пытался отыскать время встретиться.

Помимо одной девушки, которая стала очень популярной в своё время и уехала в Лос-Анджелес, где жизнь её совершенным образом изменилась.

Федя Сурдов шёл по тротуару и курил сигарету. Выпившим он почувствовал печаль. В голове у него носилось: «Это такая полоса, – даже не думай говорить этот абсурд. Всё пройдёт, – боже, не произноси это вслух. Будь сильным, – не смей говорить, не смей, лучше смирись. Не наступай на свои же носки».

На пути ему попалась женщина, внешностью показавшаяся ему проституткой. Оказалось: перед ним-то и стояла голливудская актриса Мария Чапман, не такая как на экране, потому что оказалась среди наших улиц, которые не давали поверить в её подлинность. Узнав о смерти своего одноклассника Кости, Мария не смогла не прибыть на его похороны, однако по издёвке случая рейс задержали, а сама Мария прилетела значительно позже.

– Мужчина, боже мой, у меня клач забрали какие-то уроды, теперь у меня ни телефона, ни денег, нихрена нет. И номера все там…

– Стой, послушай. Ты слышишь? Эти голоса. Чудесно! Симфония застольного празднования и опера ночного разгильдяйства, – классика жанра.

Из окна первого этажа какого-то дома неслись громкие голоса, звон посуды, вилок, рюмок. Федя прислушался и ощутил какое-то сакральное и, вместе с тем, тревожное удовольствие.

– Ты меня хоть услышал? – спросила Мария, послушав, что ничего особенного там нет.

– Непременно.

– Стой, а ты ведь Федя? Точно же. Узнаёшь меня?

– Маша… да, узнал, – как-то безразлично, задумавшись о чём-то своём, говорил Сурдов.

– Такая встреча! Меня таксист не там высадил, а я пока пыталась дорогу вспомнить, мимо дворов шла, где у меня какой-то сучёныш клач выхватил.

– Я смотрю, ты русскую речь не запамятовала. Тебе куда нужно?

– Мне на… Маяковского, 87.

– А его уже похоронили сегодня. И с поминок вот только все разошлись. Я как раз оттуда.

– Ради этого столько лететь, что же за полоса неудач.

– Можешь на кладбище съездить.

– Fuck that shit! Как же всё так вышло? Сейчас я туда точно не поеду.

– Идём тогда ко мне. До утра перекочуешь, утром уже разберёмся.

Федину комнату наполнили двое. Мария скромно оглядывала окружение, боясь резко поворачивать головой в таком непривычном маргинальном месте. Федя задумчиво подошёл к окну, высматривая в густой темноте за окном силуэты света; достал и закурил сигарету.

– Я могу воспользоваться душем?

– Конечно. Налево, вторая дверь.

Ржавенькая ванна пахла щукой, кое-где был виден грибок – достаточные слова, чтобы описать убранство ванной комнаты. Мария умылась, посмотрела в зеркало и широко раскрыла глаза, думая, что таким образом она избавится от сопутствующей элегии. Передумав о душе, тяжело вздохнула и схватилась за лоб. Она не хотела ничего на свете, и находиться в этой коммуналке – грандиозная ошибка, выпавшая на её долю.

В это же время Федя поставил чайник. Вода вскипела и Федя, налив половину кружки кипятка, побулькав в нём чайный пакетик, поразмыслил: «Все чайные ложки в мойке… Что ж…» – взял столовую ложку и размешал сахар. Затем разбавил всё холодной водой. После первой пробы, осознав, что чай чересчур холодный, выпил его залпом, едва поморщился и протянул не без удовольствия букву «а», – кисло-сладкое поило безнадёжного поэта.

Мария улеглась на кровать. Выключив свет, Федя так же улёгся на пол и расположился на удобный бок.

– Федь, ты любишь кого-нибудь? – зазвучал странный вопрос от Марии.

– Пока что я не испытываю таких чувств, – ответил Федя. Но сразу понял значимость этого вопроса и не стал молчать: – А ты?

– Вряд ли я кого-то люблю так, как когда-то любила Костю. Есть тот, кого любишь и есть все остальные. Во всю жизнь не встречала никого лучше его, хотя была влюблена в других, но всё же это были другие чувства.

– Ты была влюблена в него? Но на каких основаниях?

– Он был красив