Пуговичная война. Когда мне было двенадцать - Луи Перго

Каждому из пятерых вчерашних героев пришлось раз по десять повторять рассказ о вылазке. Товарищи, раскрыв рты, с горящими глазами жадно впитывали их слова, повторяли их жесты и всякий раз бурно аплодировали.

После чего Лебрак обрисовал ситуацию в таких выражениях:

– Вот теперь-то они увидят, что у нас есть яйца! И теперь, верняк, они вечером придут «потренироваться» в кустах над Сотой, возьми их чесотка, а мы там как раз все окажемся, чтобы их «принять». Все должны взять пращи и рогатки. Дубины не тащите – ближнего боя не будет. Воскресную одежду надо беречь, так что не очень-то пачкайтесь, а то дома всем влетит. Просто скажем им пару ласковых.

Раздавшийся со всей силой последний, третий удар колокола заставил мальчишек сорваться с места и привел их одного за другим на привычные места на скамеечках часовни Святого Иосифа, расположенной симметрично часовне Девы Марии, где рассаживались девочки.

– Вот черт! – воскликнул Курносый, оказавшись у двери. – Я-то щас должен прислуживать на мессе. Все, пошел получать взбучку от священника!

И, не теряя времени даже на то, чтобы опустить руку в каменную кропильницу, в которой, проходя мимо, на мгновение устраивали бурю его товарищи, во весь дух пронесся через неф, чтобы успеть надеть стихарь кадилоносца или прислужника.

Проходя между скамьями во время молитвы на окропление с чашей святой воды, куда кюре обмакивал свое кропило, он не мог не бросить беглого взгляда на своих братьев по оружию.

И увидел, что Лебрак показывает Було картинку, которую ему дала сестра Тентена: под цветком, то ли тюльпаном, то ли геранью, если только это не анютины глазки, было написано всего два слова: «На память». Курносый подмигнул с донжуанским видом.

Тут он и сам вспомнил о своей подружке Тави́[12], которой недавно подарил пряник – за два су, между прочим. Он купил его на ярмарке в Верселе, такой хорошенький пряник в форме сердечка, обсыпанный красными, синими и желтыми сахаринками, да еще и с поэтической надписью, показавшейся ему определенно прекрасной:

Нет моего сердечка в мире краше –Владейте им, оно отныне ваше!

Он поискал глазами Тави среди девочек и увидел, что она на него смотрит. Серьезность его обязанностей не позволяла ему улыбнуться, но он ощутил, как забилось его сердце, и, слегка покраснев, распрямился, держа в негнущихся руках сосуд со святой водой.

Его движение не укрылось от Крикуна. Он прошептал Тентену:

– Только взгляни, как наш Курносый выгнулся! По всему видать, эта Тави в него втюрилась.

А Курносый тем временем размышлял: «Теперь, раз снова начались уроки, мы будем видеться чаще!»

Да… Но ведь объявлена война!

По окончании вечерни Большой Лебрак собрал своих солдат и властно приказал:

– Переоденьтесь в куртки попроще, прихватите ломоть хлеба и мчитесь к карьеру Пепьо в низовьях Соты.

Они разлетелись, точно стая воробышков, а уже через пять минут бегом, один за другим, с куском хлеба в зубах, снова встретились в назначенном их генералом месте.

– За поворот не заходить, – посоветовал Лебрак, осознающий свою роль и ответственность за войско.

– Так ты что, думаешь, они придут?

– Если только они не трусы.

И добавил, чтобы пояснить свой приказ:

– Тут среди нас есть не особо проворные, с тяжелыми задницами, слышь, ты, Було! Мы здесь не для того, чтобы нас отметелили. Напихайте камней в карманы: будете давать их тем, у кого есть рогатки; да смотрите, не теряйте их. Пойдем вверх до Большого Кустарника.

Общинные земли Соты, простирающиеся от Терейского леса на северо-востоке до Вельранского леса на юго-западе, представляют собой большой насыпной прямоугольник, длиной около ста пятидесяти и шириной в восемьсот метров. Опушки обоих лесов – это две меньшие стороны прямоугольника; каменная стена с идущей вдоль нее изгородью, в свою очередь, защищенной плотным заслоном из кустарников, внизу граничит с бескрайними полями. Вверху столь же неопределенная граница отмечена заброшенными карьерами, затерянными среди безымянной лесополосы с рощами орешника и лещины, образующими густые чащи, которые никогда не прореживают. Впрочем, все общинные земли покрыты кустарником, рощами, зарослями, деревьями, стоящими поодиночке или группами, что превращает это пространство в идеальное поле боя.

Идущая из деревни Лонжеверн щебенчатая дорога медленно, почти по диагонали карабкается к верхней части прямоугольника, а потом, метрах в пятидесяти от опушки Вельранского леса, делает резкий поворот, чтобы тяжело груженные повозки могли без особого труда достичь «перевала».

Густые заросли дубов, терновника, сливовых деревьев, орешника и лещины окружают этот поворот. Они и называются Большим Кустарником.

Карьеры под открытым небом (их разрабатывали Пепьо́ Хромой и Логю́ с Мельницы, после выпивки величающие себя «предпринимателями», а иногда еще к ним присосеживался Альбе́р Крыса) тянутся вниз вдоль дороги.

Вот на этом-то роковом пространстве, на равном расстоянии от обеих деревень, из года в год, из поколения в поколение прилежно сражались лонжевернцы и вельранцы, молотили друг друга палками и забрасывали камнями. Каждую осень и каждую зиму всё начиналось сначала.

Обычно лонжевернцы доходили до поворота, оставляя под наблюдением изгиб дороги, хотя ее другая сторона еще принадлежала их общине, так же как и Вельранский лес. Но, поскольку этот лес располагался в непосредственной близости от деревни неприятеля, он служил ему укрепленным лагерем, полем для отступления и надежным укрытием в случае преследования, что всегда вызывало негодование Лебрака:

– Черт, это выглядит так, будто мы всегда у них в плену!..

Так вот, не прошло и пяти минут, как они прибыли на место, а верхолаз Курносый, караулящий в ветвях большого дуба, уже доложил о подозрительном движении на вражеской опушке.

– А я что говорил? – обрадовался Лебрак. – Прячьтесь, пусть они подумают, что я совсем один. Пойду приманю их: «Ату… ату… ну-ка, ловите!» А когда они бросятся за мной, вы – хлоп! И здесь!

И Лебрак вылез из своего тернового укрытия.

Дальше дипломатический разговор велся в привычных выражениях. Пусть в этом месте читатель или читательница позволят мне позанудствовать и дать совет. Забота об исторической правде требует от меня использовать речевые обороты, не принятые ни при дворе, ни в салонах. Воспроизводя их, я не испытываю ни малейшей неловкости или сомнения. Это дозволено мне примером Рабле, моего учителя. Впрочем, хотя гг. Фальера или Беранже нельзя сравнить с Франциском I, а меня – с моим великим наставником{10}, да и времена изменились, я рекомендую обладателям нежных ушей и чувствительных душ перескочить через пять-шесть страниц. А я возвращаюсь к Лебраку.

– Эй, ты, большая дырка, придурок, дармоед, тухляк, покажись! Если ты не трус, давай, выстави свою мерзкую рожу, деревенщина! Давай!

– Ты, жирный подонок, подойди-ка поближе, дай тобой полюбоваться! – отвечал неприятель.

– Это Ацте́к-с-Брода, – прошептал Курносый. – Еще вижу Туге́ля-Горлопана, и Хромого, и Татти́, и Мига-Луну: их там целая свора.

Выслушав это краткое донесение, Большой Лебрак продолжал:

– А, так это ты, сукин сын, обозвал лонжевернцев парнями без яиц? Вот я тебе покажу, какие мы парни без яиц! Небось, все ваши сраные рубахи ушли на то, чтобы стереть, что я написал на двери вашей церкви! Таким трусам, как вы, нипочем не сделать такое.

– Так подойди поближе, говенный ты хитрюга, толстомордый обжора, у тебя ничего и нет, кроме морды… и ходуль, чтобы драпать!

– Проползи сюда хоть два шага, эй ты, крыса помойная! Уж не от того ли ты разбогател, что твой папаша на ярмарках щупал коровьи яйца?

– А сам-то! Ваша-то нора вся заложена-перезаложена!

– Сам ты перезаложен, голодранец! Когда же ты возьмешься за фанерное ружьишко своего дедули? Только молиться тебе и осталось!

– У нас не то, что у вас в Лонжеверне, где куры даже во время жатвы дохнут от голода.

– Зато в вашем Вельране у вас в башках вши дохнут, да не от голода, а от отравы!

ВельрякиТухляки.Драная глотка,Возьми вас сухотка!

– Эй вы там!.. Эй! Эй! – раздался за спиной вожака хор голосов лонжевернских бойцов, которые уже истомились скрываться и сдерживать свое воодушевление и раздражение.

Ацтек-с-Брода парировал:

– ЛонжевернцыДерьмовернцы,Тронь дерьмо –Придет само!Отправляйтесь самиВ омут за чертями!

И хор вельранцев, в свою очередь, неистово приветствовал своего главнокомандующего протяжными и благозвучными выкриками «Эгей! Эгей!».

Пулеметные очереди и оружейные залпы брани прозвучали с той и другой стороны; потом оба в равной степени перевозбужденных полководца перебросились классическими и современными оскорблениями, восходящими к античным формам:

– Ломящиеся в открытую дверь!