Слишком смышленый дурачок - Григорий Константинович Шаргородский

и не докучали мне, но едва остался не у дел, тут же назойливые думы полезли обратно. С гудка и кормчего они перескочили на паровую машину, которая раньше казалась почти живым чудищем с таинственно-волшебным нутром. Теперь же я непонятно откуда знал, что это всего лишь сложный механизм. Да и не такой уж сложный.

И тут я испугался по-настоящему. Не было раньше этого знания в моей голове и быть там не могло. Ещё и память, зараза шустрая, подбросила тревожные слова батюшки Никодима о том, что за пределами охраняемого церковью и верой людской города в слабого духом человека может вселиться нечистый бес. Может, и в меня такой вселился?! Господи, спаси и сохрани!

Я вцепился руками в железный борт и начал по привычке шептать молитвы, которые отец Никодим вбивал в нерадивых учеников отмоченными розгами. «Отче наш», а за ним «Верую» ни облегчения, ни корчей засевшего во мне беса не вызвали. Мысли продолжали роиться в голове, выматывая похлеще полной загрузки трюма «Селезня», а наш паровой ушкуй хоть сильно меньше селивановского «Тура», но брюхо имеет изрядное. Я уже отчаялся хоть как-то определить свой нынешний статус… Тьфу ты, опять новое словечко залетело, как муха в удивлённо открытый рот! В общем, не зная, что делать, я спросил напрямую, хорошо хоть мысленно, а не ляпнул вслух: «Дядька бес, ты там есть?» Тупо? А что взять с дурачка?

Конечно же, никто мне не ответил. Батюшка Никодим говорил, что бесы бывают коварны и не сразу подчиняют оступившегося, а исподволь совращают, нашёптывая и толкая на грех. Но я не слышу никаких голосов и шепотков, только незнамо откуда выскакивают странные слова, да та самая информация, будь она неладна! Вот такая чехарда окаянная! Нужно на что-то отвлечься, иначе башка треснет.

Отвлекающая тема нашлась сразу, словно поджидала где-то в уголке сознания. А что случилось с Осипкой? Не желая никому докучать, я побежал на корму потихоньку набирающего ход ушкуя и посмотрел на поверхность неширокой речки, но никаких следов своего кузена не заметил, лишь лёгкие водовороты. Ни русалок, ни Осипки. Не стал долго пялиться на воду, быстро метнулся в рубку, где капитан по-прежнему костерил штурмана, который также являлся его же племянником:

— Полон ушкуй дураков! Повёлся на посулы родни и взял вас, молодых лоботрясов. Вы ж меня угробите вместе с кораблём!

— А кто вам, дядя, виноват? — вдруг огрызнулся Данилка, который ростом и шириной плеч родственнику почти не уступал. — Хотели сэкономить, вот на других и не пеняйте.

— Да я тебя! — аж побледнел от ярости капитан.

Пришлось вмешаться, потому что эта свара явно надолго.

— Дядька Захар! — закричал я почти в ухо капитану, дёргая его за рукав куртки.

— Чего тебе, дурында? — вызверился он на меня.

Ничего, стерплю. Не впервой.

— А как же Осипка? — быстро спросил я, чтобы успеть перед очередной порцией капитанской ругани.

Весь гнев вытек из хозяина ушкуя, словно вода из дырявого горшка. Он мгновенно посмурнел и тяжело вздохнул:

— Нету боле тваво Осипки, забудь.

— Как «нету»?! А может, ещё можно его спасти? — невольно вырвалось из меня.

— Ты дурак, что ли? Хотя да, дурак. Его русалка утащила. Видишь где над водой Осипку? Нет? Значит, он уже на дне. Я за ним нырять не буду. А ты? — Последнее капитан произнёс почему-то с угрозой, и я сразу же представил, как он выбрасывает меня за борт.

Знакомиться с русалками так близко у меня не было ни малейшего желания. Да и вообще гибель кузена почему-то не вызывала особой печали. Казалось, будто какая-то мысль, затёртая более наглыми и сильными товарками, пыталась пробиться наверх, но у неё никак не получалось. Зато было предчувствие, что именно она может объяснить моё странное отношение к гибели Осипки.

Не знаю, что там прочитал на моём лице дядька Захар, но положил руку мне на плечо и легонько сжал.

— Соболезную, Степан. — Потом, явно тяготясь этим разговором, повернулся к племяннику и продолжил пенять ему, но уже намного спокойнее.

Тут и дураку ясно, что в тесной рубке ушкуя я лишний, так что вышел на палубу. Капитан не любит, когда кто-то торчит на носу, мозоля ему глаза, но мне не хотелось идти на корму и тем более спускаться в тесный, пропитанный не всегда приятными запахами трюм. Так что решил, что капитан немножко потерпит.

Хотелось подумать, отрешившись от всего и всё-таки выловить ту странную мысль, не дававшую мне покоя. Впрочем, сейчас для меня любая мысль странная. Не особо заморачиваясь, я уселся на станину якорной катапульты. Ещё вчера это словосочетание для меня ничего не значило, теперь же, отвлекая от важного, в голову полезли мысли о Древней Греции и каком-то Архимеде, но понять, кто это такой и к чему вспомнился, так и не удалось.

Пробравшись сквозь путаницу мыслей, я всё же сумел ухватить скользкую догадку и понять, почему гибель Осипки меня совершенно не взволновала. Конечно, это всё домыслы, но штука со странным именем логика не давала отмахнуться от очевидных фактов. Чудные слова уже перестали удивлять, поэтому лишь отмечал их необычность, а порой и красоту. Тут же подумалось о том, что факты — вещь упрямая. Как тут отмахнёшься от уверенности, что именно Осипка стукнул меня по голове чем-то тяжёлым?!

Зачем он это сделал, совершенно непонятно. Да, оба кузена явно не любили меня — постоянно шпыняли и оскорбляли, но убийство — это уже перебор. Или нет? Теперь, переосмыслив своё прошлое, я на многое посмотрел иначе. Воспоминания оказались тяжелее, чем даже странные, какие-то чужие мысли. Они давили угрюмостью и своей неправильностью. Откуда-то возникла уверенность, что нельзя кормить близкого родственника из отдельной посуды и в уголке на лавке, а не за общим столом. Нельзя стирать его вещи намного реже, чем одёжку остальных. И спать сын родного, пусть и покойного, брата должен не на чердаке. Да, кузены жили в тесной комнате на двоих, но там не было столько пыли, а зимой намного теплее, чем на продуваемом чердаке, где нельзя нормально встать в полный рост.

В голову полезли совсем уж какие-то непонятные вещи. Вот кто такой Гарри Поттер и почему я о нём сейчас подумал? Как ни силился, так и не смог уразуметь, что за непонятный немчура.

Несмотря на ясность в голове и шустрость мыслей, к которым я уже начал привыкать, понять, почему Осип хотел меня убить, так и не получилось. Лишь появилась догадка, что и на ушкуй он меня устроил лишь для того, чтобы