Провинциальные письма - Владимир Кузьмин

В иной районной газете такой поэт – непрошеный гость: поначалу его терпят, потом – посмеиваются, наконец – встреч с ним избегают… Или, в надежде на избавление, печатают, и тогда он продолжает свой путь по коридорам областной печати, обыкновенно возвращаясь ни с чем.

С другой стороны, в провинции успех сейчас имеет поэт средний: не гений и не графоман. Поэзия сколько-нибудь оригинальная (по определению провинциального читателя, «непонятная», «заумная», «философская») будит у «эксперта» из районки, разумеется, и у большего её читателя глубокую в себе неуверенность… И куда еще в нашу естественно непонятную жизнь добавлять искусственной непонятности?!

Непонятностей терпят в глубинке там, где они живут не по одиночке: где поэты объединяются в группы и союзы (в Тверской губернии сейчас это – Ржев, Торжок, Конаково, Кимры, отчасти Бежецк). Поэт-одиночка, поэт-«гений» сам по себе явление из ряда вон выходящее. На малых пространствах в провинциальной России явлений не любят: они портят размеренный пейзаж местной жизни, беспокоят напряженное сердце бюрократа.

Поэтам провинции проще, когда они вместе, а еще лучше, когда у них есть лидер, когда есть видимость управляемой культурной жизни, подвластной регистрации чугунным языком годового отчета. В такой годовой отчет, а они, как правило, лучше и дольше всего сохраняются в административных архивах, и войдут ржевские «Истоки»11 на исходе века ХХ… Отчеты не горят. Горят скромные сборники поэтов: все равно где – на книжных полках библиотек в руках читателя или никчемными остатками тиражей после ухода их авторов.

Монолог второй. О «листьях травы»

Стихи 29 ржевских поэтов собраны в алфавитном порядке под одной обложкой: от вчерашнего школьника Максима Страхова до Юрия Ворожейкина или Прасковьи Смирновой, которую муза посетила на 75 году жизни, от члена Союза писателей Георгия Степанченко до просто состоявшейся поэтессы Любови Соломоновой…

С точки зрения социальной объективности 29 поэтов достойны 29-ти монодиалогов: для каждого – свой. С кочки зрения очевидной субъективности: каждому – по стихам. Да вот еще проблема провинции – с чего начать: с начала, с конца, с середины, открыть книгу наугад или на знакомом имени? Критик может открыть, где угодно. Родственника поэта поведет по этой скромно изданной книге голос крови. А как быть читателю и ценителю поэзии, сколько-нибудь в ней понимающему? Быть может, довериться вкусу и чутью составителей (А. Назарова, С. Смирнова, Г. Степанченко) … Но они, судя по всему, последовали самому простому – местническому – устраивающему всех принципу создания книги.

О, от скольких сомнений и переживаний избавляет составителей сборников и антологий изобретение монахов Кирилла и Мефодия! Но от скольких читателей избавят сборник «Истоки» опыты Ирины Ванчиковой, два слабых сочинения которой его открывают. Они их тех самых – просто о жизни, что иному районному газетчику покажутся сильнее (таково, впрочем, требование времени, а не журналиста) самой профессиональной словесной вязи. Но на 6 странице о той же «…просто жизни» пишет Юрий Ворожейкин…

…А просто жить. Как есть все принимать.Ценить грозу, снега и лист осенний…И в вихре каждодневных потрясенийСебя не потерять, не измельчать…

С Юрия Ворожейкина, собственно, сборник ржевских Поэтов и начинается, впрочем, еще множество раз позже так же внезапно заканчивается на Викторе Воскресенском, Владимире Зуеве, Альбине Королевой и так далее. «Истоки» отчетливо показывают катастрофическую неравноценность поэтического пространства ржевской культуры. Но они показывают и ее развитие, ее все-таки непременно высокое качество. Повторю мысль о географической разорванности тверской культуры, сказанную в самом начале, и об облике провинциального поэта, для верного представления о поэзии которого его нужно непременно знать (ей была посвящена статья «О „мнимой“ литературе и „реальных“ критиках»). В «Истоках» есть стихи слабые и сильные, но именно это говорит о здоровом состоянии ржевской литературы. Ибо если бы мы имели на поверхности ржевской культуры одно, второе громкое имя, то это непременно бы свидетельствовало, если не о кризисе, то о непорядке в местной поэтической жизни. Один сильный поэт для провинциального горизонта – это смертельно… Силы его уходят – и физические и духовные, остаются – пустыри. Если что-нибудь зацветет на них, то в первую очередь чертополохи.

Мы уже видели в Твери, какие странные цветы выращивают поэтические группы, образовавшиеся вне местного Союза писателей. Иногда, конечно, и дети этих пустырей с целями чисто практического вступления в союз приходят в мертвородящее лоно борисовского СП, но обыкновенно безуспешно.

Поэзия живет во Ржеве, как бы сказал Уитмен, «листьями травы».

Монолог третий. О стихах и пятнах чернил

…Мы дети обозленной энергетики,мы жертвы психогенных катастроф,Поэты, не признавшие поэтики,Творцы, не пощадившие основ…

Что привлекает в этом катрене Юлии Кольцовой? Предвестие конца, апокалиптичность… К тому же написано ровно, с некоторой претензией, конечно… Что ж! Новое в литературе приходит через отрицание… Оно может быть художественным (эстетическим) и глобальным, направленным на все и вся – в литературе, но не в бытовой жизни и национальной. Для духа поэта провинции необходимо простое почитание основ: «…Скажи мне, дед, как научиться жить?»

…Почитание духа основ свойственно стихам Любови Соломоновой. Она поэт с большим будущим (будем надеяться на это). Громокипящий кубок – понимание отечественной поэзии, включенность в действительную жизнь нашей молодежи и умение сказать обо всем, воскрешая те звуки и интонации, которые жили в стихах русских поэтов в сходные напряженные эпохи.

Верный признак хорошей поэзии, когда стихи создают и в восприятии автора некоторую ауру, сквозь которую самые тривиальные черты его биографии и внешности приобретают определенный смысл. Вот и фамилия, и имя – Любовь Соломонова – светятся осмысленным светом любви и мудрости при чтении ее стихов. Ее и цитировать становится все труднее, не хочется рвать внутренние связи стиха – так они глубоки и заметны. И чувство слова все сильнее, а оттого уверенная смелость в соединении разных слов: херувим – девки – грязно – аналойно-святое лицо – суперпрекрасно («Опостылил твой благостный лик…»). И уже на самой поверхности, а не только в глубине слова сияют смыслами.

Мне осталось шесть листков,шесть лучей слепого солнца,затворенное оконце,мне осталось шесть листков.Ах, пореже бы дышатьчерез чистую бумагу,пить наваренную брагупохудеть и оплошать.Вот бы слово не далосьмне, как конь калеке в руки,обэстетиться б со скуки,чаровать туманом фрось.И изжогу у боговмудрых вызывать речами.Дудки! Так живите сами,мне осталось пять листков.

…Пять страниц стихов Любови Соломоновой и в сборнике «Истоки». Ее стихи без преувеличения сегодня – одно из самых ярких явлений тверской литературы. Не удивительно, что Соломонову заметил и живой классик русской поэзии Юрий Кузнецов.

В поэзии ученики ищут учителей… Поэты не дружат или враждуют, они внимают друг другу, либо разговаривают на разных языках… Именно найти учителя предстоит еще многим из участников «Истоков». В том числе и Максиму Страхову, иначе в реальность не только для него обратятся стихи…

…Пусть я – пятно чернил…

Пусть – я один… Ладно…

Конечно, и, как утверждает Любовь Назарова, «Противиться поэзии грешно…». Но, наверное, это все-таки грех меньший, чем творить поэзию противную12.

О «мнимой» литературе и «реальных» критиках

Нет судьбы более неблагодарной, чем быть в провинции критиком – жить на одной лестничной площадке с тверским писателем или встречать его прогуливающегося тихим вечером на бульваре Радищева. И нет возможности скрыться… Но ведь критик имеет дело не с авторами, а с завершенными их сочинениями, ему, может быть, даже полезно не иметь с писателем личного знакомства: пишет ведь он, в сущности, не о человеке, не о приятеле или недоброжелателе, а его художественном произведении. …Ибо всякий текст, выйдя из-под пера, уже автору его не принадлежит.

Ах, если бы это было так: если бы в чреве чадящего мегаполиса можно было затеряться где-то в сумраке уютного кабинета и листать в свое удовольствие скромные полиграфические произведения, под обложками которых заключено нечто…