Токио - Мо Хайдер

Я схватила журнал и повернула его под другим углом, не вполне веря в то, что вижу. Это просто невероятно: оказывается, имеется визуальная запись того, о чем я когда-то прочла! Пусть говорят, что я сумасшедшая, пусть говорят, что я невежественная, но теперь никто не может сказать, что я все это придумала, поскольку имеется письменное свидетельство, подтверждающее мои слова.

«Говорят, что фильм принадлежит некому Ши Чонг-мингу, бывшему в 1937 году молодым научным сотрудником университета Цзянсу. Он был свидетелем чудовищной резни в Нанкине…»

Я снова и снова перечитала параграф. Меня охватило чувство, которое годами дремало в глубине души, — недоверие к сотрудникам больницы. Я спохватилась, когда студент за соседним столом раздраженно вздохнул: оказывается, я поднялась и, сжимая и разжимая кулаки, бормотала себе под нос. Волоски на моих руках встали дыбом. До настоящего времени фильм не появился за пределами Китая…

Надо было мне украсть этот журнал. Если бы выучила в больнице свой урок, то засунула бы журнал в карман кардигана и вышла бы с ним из библиотеки. Тогда у меня было бы что показать Ши Чонгмингу. Было бы доказательство того, что я ничего не придумала и воображение у меня не болезненное. Он бы не отвертелся и не высказал сомнений относительно моего здравомыслия.

2

Напротив огромных покрытых лаком ворот Акамонnote 12 — входа в университет Тодай — находилось маленькое заведение под названием «Кафе Бэмби». Когда Ши Чонг-минг потребовал покинуть кабинет, я послушно собрала документы и запихала их в сумку. Но я не сдалась. Не все потеряно. Пошла в кафе и заняла столик у окна с видом на ворота. Отсюда я могла видеть всех входящих и выходящих из университета.

Надо мной, насколько охватывал взгляд, в небо Токио поднимались блестящие небоскребы, миллионы окон отражали солнечные лучи. Я сидела сгорбившись, дивясь невероятному зрелищу. Я многое знала о городе-фениксе, о том, как Токио поднялся из пепла войны, но здесь, глядя на все воочию, не верила своим глазам. Где же Токио военного времени? Где город, из которого вышли те солдаты? Он что же, погребен под новым городом? Он так отличался от темных образов, которые представлялись мне все эти годы. В моем воображении вставали старые, покрытые сажей разбомбленные улицы, рикши… Я решила, что старый Токио возродился в городе стекла и стали, и внутри него бьется настоящее сердце Японии.

На меня уставилась официантка. Я схватила меню и притворилась, что изучаю его. Почувствовала, что краснею. Денег у меня не было, потому что об этом я даже и не подумала. Чтобы купить билет на самолет, я работала на фабрике — упаковывала замороженный горошек, ободрав при этом кожу на пальцах. Когда объявила в деканате, что хочу поехать в Японию, чтобы разыскать Ши Чонгминга, мне сказали, что это — последняя капля. Мне предъявили ультиматум: либо я остаюсь в Лондоне и сдаю «хвосты», либо меня исключают из университета. По мнению преподавательского состава, я была «болезненно поглощена событиями в Нанкине». Мне напомнили о незаконченных курсовых работах, кафедра права обвинила меня в том, что до сих пор я так и не приступила к изучению их курса. Меня частенько подлавливали в лекционном зале, когда, вместо того чтобы конспектировать лекцию об экономической динамике азиатско-тихоокеанского региона, я рисовала Нанкин. Не было смысла просить их о материальном вспомоществовании на путешествие, поэтому я продала свое имущество: коллекцию CD, кофейный столик, старый мотороллер, на котором несколько лет разъезжала по Лондону. После покупки билета на самолет осталось у меня совсем немного — мятая горстка иен, засунутая в один из боковых карманов сумки.

Я взглянула на официантку, ожидавшую, когда я наконец-то что-нибудь закажу. Лицо у нее явно погрустнело, поэтому я сделала выбор. Блюдо было самое дешевое — дыня по-датски, посыпанная мокрой сахарной крошкой. Она мне обошлась в пятьсот иен. Когда дыню подали, я скрупулезно сосчитала деньги и положила их на маленькое блюдце, заметив, что так поступают другие посетители.

В моей сумке было немного продуктов. Возможно, никто не заметит, если что-нибудь сейчас достану. Дома я упаковала восемь пачек печенья «к чаю». В дорогу взяла также шерстяную юбку, две блузки, две пары панталон, туфли на шнурках, три книжки на японском языке, семь брошюр о тихоокеанской войне, словарь и три кисточки. Я смутно представляла себе, что буду делать после того, как получу фильм Ши Чонгминга. О деталях не раздумывала. «Ты в своем репертуаре, Грей, — подумала я. — Что постоянно говорили тебе врачи? Тебе необходимо заранее все обдумывать — в обществе существуют правила, которые принято соблюдать».

Грей.

Само собой, это не настоящее имя. Даже родителям, живущим в глухомани, в жалком доме с облупившейся краской, не пришло бы в голову так меня назвать. Нет, это имя мне дали в больнице.

Первой так меня назвала девочка, лежавшая на соседней кровати. Она была бледной, с вдетым в ноздрю кольцом и спутанными волосами. Целыми днями она не выпускала из них рук: «Пытаюсь сделать дреды, хочется сделать несколько дредов». Вокруг рта у нее были струпья, она постоянно их тревожила. Однажды, прихватив крючок от одежной вешалки, она заперлась в туалете и острым концом вспорола себе кожу от запястья до подмышки. (Администрация больницы предпочитала таких, как мы, держать в одной палате. Не знаю почему. Мы считались людьми, » наносившими вред самим себе.) У девушки с дредами на губах постоянно играла глуповато-искренняя улыбка. Никогда бы не подумала, что она станет говорить именно со мной. Как-то раз я стояла позади нее в очереди на завтрак. Она обернулась, посмотрела на меня и рассмеялась.

— А, я поняла, поняла, на что ты похожа. Я заморгала.

— Что?

— На грея. Ты похожа на грея.

— На что?

— Да. Когда я впервые тебя увидела, ты была еще жива. Но, — она широко улыбнулась и ткнула мне в лицо пальцем, — теперь все не так. Ты привидение, Грей, как и все мы.

Грей. Потом она нашла рисунок с греем, чтобы пояснить, что она имела в виду. Это был инопланетянин с большой головой, высоко поставленными глазами, без выражения, как у насекомого, и странной выбеленной кожей. Я помню, как сидела на кровати, уставившись в журнал, и мои руки становились все холоднее. Кровь, казалось, замерзла в жилах. Я была греем. Тонкая, белая и вроде бы ясновидящая. Во мне не осталось ничего живого. Привидение.

Я понимала, почему это произошло. Просто я больше не знала, чему верить. Мои родители меня не поддерживали, были и другие моменты, из-за которых профессионалы пришли к выводу, что я сумасшедшая. К тому же я совершенно ничего не знала об окружающем меня мире.

Большая часть больничного персонала втайне считала, что моя история необычна: выросла я с книгами, но ни радио, ни телевизора в доме не было. Когда заработал «Гувер»note 13 и я в ужасе подскочила, все засмеялись. Так же среагировала я и на автобус, прогрохотавший на улице. Яне знала, как пользоваться плейером фирмы «Уолкман»note 14 или пультом дистанционного управления. Иногда меня обнаруживали в неожиданных местах, растерянную, забывшую, как я туда попала. Они не верили, что виной тому — мое воспитание: я выросла в изоляции, оторванности от мира. Не понимая этого, они решили, что это — дополнительное свидетельство моего сумасшествия.

«Ты, наверное, считаешь, что невежество служит тебе оправданием». Так говорила медсестра, ходившая ко мне посреди ночи и нашептывавшая мне в ухо все, что она обо мне думает. Она считала, что мое невежество является самым большим грехом. «Никакое это не оправдание, сама знаешь. На самом деле невежество ничем не отличается от подлинного зла. А то, что ты сделала, и есть настоящее зло».

Когда официантка отошла от стола, я расстегнула молнию сумки и вынула японский словарь. В нем были представлены три японских алфавита. Два из них были фонетическими и легкими для понимания. Третий словарь был создан несколько столетий назад на основе иероглифов, используемых в Китае. Он был более сложным и намного более красивым. Словарь назывался «Кандзи»note 15. Я изучала его несколько лет, но иногда, когда вижу кандзи, невольно задумываюсь о незначительности собственной жизни. Подумать только, что в единственном начертании — мельче муравья — спрятаны история и интрига! Дух захватывает. Алфавит кандзи кажется мне прекрасным в своей логичности. Я понимала, почему символ «ухо», прижатый к символу «ворота», означает глагол «слушать». Понимала, почему группа из трех женских фигур означает «шумный» и почему прибавление волнистых черточек слева от иероглифа меняет его значение, прибавляет к нему понятие воды. Поле с добавлением символа «вода» означает море.

Словарь — мой постоянный спутник — маленький, мягкий и белый, возможно, его переплет сделан из телячьей кожи. Он помещался в ладони, словно его специально сделали по моей мерке. Девушка с дредами украла его из библиотеки, когда выписалась из больницы. После она прислала мне его по почте в качестве подарка. Родителям он на глаза не попался. Между страницами она вложила открытку, на которой написала: «Я тебе верю. Не отступай. Иди и ДОКАЖИ ЭТО, девочка». Даже спустя годы, взглянув на открытку, чувствую, как трепещет сердце.