Медицина катастроф в ином мире 4 - Павел Чагин

Медсестра закатала мою сорочку и к спине прикоснулся холодный кружок фонендоскопа.

— Медленный вдох… Медленный выдох. Не дышать! Ну-ка покашляй?

Доктор прослушал мои легкие и перевернул на спину. Снова прослушал.

— Вы кто? — прохрипел я едва выговаривая слова. — Где я?

— Вообще-то, это обидно, Павел. Не помнить своих учителей — плохой тон.

— Простите… я плохо понимаю, что происходит. А… кто я? Или что?

Доктор напрягся.

— Напомни, мил человек, а ты в каком году родился?

— Сложный вопрос… дайте подумать.

Я завис минут на пять, но так и не нашел ответа. Только придурковато улыбнулся.

— Ноги, руки чувствуешь? — доктор стал серьезнее.

— Только руки. Ниже колена не чувствую, кажется.

— Хреново. Подождем пока от химии отойдешь окончательно. Верочка, проследите, чтобы пациент выпил как минимум полтора литра воды. А я пока сообщу полковнику.

Меня напоили водой, что само по себе уже казалось счастьем и дали подремать около часа. Медсестра все время находилась рядом. Пару раз измеряла пульс, давление и температуру. Кажется, это называется именно так. Потом в коридоре снова послышался шум.

В дверь вошел высокий, крепкого телосложения мужчина в военной форме. Звездочки на его плечах должны были мне о чем-то сказать, но это так и осталось загадкой. Я не смог вспомнить. Лицо его осунулось. Гость был хмур, но казался до боли знакомым.

— Павлик, ты как? Узнаешь меня? — голос тоже казался знакомым, если не сказать родным.

По моим щекам от чего-то потекли слезы. Я поднял руку, указывая на него пальцем, но так и не смог вспомнить. Однако на душе стало тревожно, сердце защемило.

— Как я и предполагал…- вздохнул доктор. — Когнитивные нарушения на лицо. Если уж родного отца не узнал, чего тут говорить? Но он вас помнит, это уже хорошо. Эмоциональная связь не разорвана, значит шансы на выздоровление неплохие.

— Твою ж мать! — выругался Сармат. — Простите доктор, вырвалось…

— Понимаю, — он похлопал мужчину по плечу. — Ничего, подлечим, прокапаем, отоспится! Это еды у нас мало, а лекарств пока в достатке.

— Сообщите мне сразу, как будут изменения…

* * *

День или два, я тупо смотрел в окно, даже не пытаясь вспомнить, кто я, кем был или стал, где был, когда, как попал сюда и вообще… Меня больше занимали морозные узоры на стекле. Снежинки, что тая, скатывались вниз. Все время хотелось пить. Меня упорно пытались кормить, но в горло не лезло. Медсестра по имени Верочка взяла надо мной шефство и не отлучалась дольше чем на полчаса. В ее отсутствие за мной приглядывал неразговорчивый медбрат. От него постоянно несло куревом, но запах табачного дыма приносил мне покой. Знать бы еще, что такое табак.

На третий день мне поставили капельницу. Это слово я вспомнил сам, и сразу привязал его смысл к железной палке на которую повесили какую-то пластиковую емкость. Слова «пластик» и «емкость» сами всплыли в голове, чему я очень обрадовался. После капельницы, сознание ненадолго прояснилось и я вспомнил еще несколько слов и их значения. Потом свыкся с мыслью, что меня зовут Павел Холодов. Мне настойчиво казалось, что так оно и есть. Но сомнения все же были.

Меня постоянно тормошили, два — три раза в день приходила тетя Валя, как ее все называли и своими короткими толстенькими пальцами делала мне больно. Обливаясь потом, она тщательно разминала мою спину, руки и ноги. Я обижался, но она терпеливо объясняла, что нужно разогнать кровь, иначе будут пролежни. Я кивал, но до конца не понимал о чем она говорила.

Мужчина в форме приходил почти каждый день. Доктор просил его говорить со мной, рассказывать истории, задавать вопросы. Он не привык много говорить, но очень старался. А я слушал и искренне пытался ему отвечать. Потом приходили еще какие-то люди, называли свои имена, разговаривали со мной. Я точно знал их, но никак не мог вспомнить. Только плакал и радовался как ребенок, сам не знаю почему.

Так прошел месяц…

Горло перестало болеть, голос почти полностью вернулся. Туман в голове прошел окончательно. Выяснилось, что болезнь под названием «пневмония» прошла. Но по каким-то причинам, которые доктор называл «осложнения», я не мог нормально стоять. Стопы, несмотря на все усилия тети Вали, отказывались меня слушаться. Но руки и все остальное вроде бы не вызывало нареканий.

Тетя Валя по профессии — массажист. Очень упорная и добрая женщина. Но она постоянно пыталась сделать мне больно. И делала! Порой, во время ее массажа, я орал и сильно обижался, но она только приговаривала:

— Ты мне еще спасибо скажешь! Потом, если вспомнишь, — и посмеивалась.

Она повторила это столько раз, что я уже выучил фразу наизусть. Но в один из дней, когда она снова терзала мои ноги, эти простые слова прогремели как гром среди ясного неба, эхом отозвавшись в сознании.

Я вздрогнул и уставился на нее не моргая. Потом закатал сорочку и посмотрел на свою грудь… Бледный отпечаток руки так и зиял на фоне почерневшей кожи. Яркая вспышка и боль он нее вспомнились очень явственно. Память, пульсирующими всполохами, словно пламя горелки, которой наполняют воздушный шар, ворвалась в пустующее сознание. Я вцепился ногтями в матрац и стиснул зубы. Череда событий, образов и ассоциаций мелькала перед глазами с чудовищной скоростью. Из носа закапала кровь и я скорчился со стоном, схватившись руками за голову.

Тетя Валя перепугалась и оставила мои ноги в покое.

— Ты это чего? Парень⁈ Посмотри на меня, а? Голова болит? Говори, не молчи!

— Чертова Ирия! — процедил я сквозь зубы.

— Чего? — тетя Валя чуток перепугалась.

Я снова посмотрел на нее, слезы текли не от боли. Они текли от обиды!

— Что? Ну что, миленький? — она взволнованно смотрела в мои глаза, готовая помочь всем, чем только сможет.

— Теть Валь… сколько я здесь? Как давно?

— Месяц или больше. Можно посмотреть в больничной карте… — проговорила она и осеклась.

— Твою ж мать… Да как же это? Так долго?

— Мать моя! — она подскочила на ноги. — Неужто!?.

— Мне бы ваты… а то все белье кровью закапаю. И лед, если есть…

* * *

Отец пришел не один. Когда стемнело, в палату ввалилось человек десять. Но теперь я всех узнавал. Был тут и