Медицина катастроф в ином мире 4 - Павел Чагин

В дверь постучали. Пилот и двое бойцов выставили на стол шесть ящиков. Пять из них содержали тушенку с хранения — банки еще в масле. А в шестом — десять бутылок водки. Запотевшей, с морозца. Фургаев почувствовал, как у него потекла слюна. Рефлекторно, как у собаки Павлова…

— Что это? — спросил он.

— Выкуп. Я знаю, что твой особист с ума сойдет, но… сам понимаешь.

— Вы сознаете, что толкаете меня на должностное преступление, товарищ полковник⁈

— Сознаю, — Сармат положил перед ним письменный приказ, заверенный печатью. — Под мою полную ответственность.

— Вы не имеете права мне приказывать.

— Знаю. Потому прошу как друга. Игорь, отдай мне сына. Ведь ты отлично понимаешь, что мы тут все сдохнем ни сегодня — завтра. У меня там и лазарет получше и свои особисты есть. Это не взятка, это — посильная помощь. От себя отрываем. Детям, женам…

Фургаев, казалось сквозь банку ощущал, как пахнет тушеная говядина. Полгода впроголодь — это вам не шутка. Вот, оказывается, как ломается офицерская честь! Но Сармат ведь не враг. Значит, это не в счет. Он такой же офицер, его люди тоже голодают. Кроме того, у самого майора подрастал сын. Эти чувства ему до боли знакомы.

— Игорь? Ну так как? — осторожно спросил Сармат.

— Забирай! Прямо сейчас забирай и чтобы я о нем больше не слышал! С особистом я как-нибудь договорюсь.

— Слово офицера?

— Так точно! — Фургаев медленно встал и взял трубку телефона. — Госпиталь? Александр Евгеньевич, приготовьте пожалуйста пациента к транспортировке. Да. Да. Теплую одежду тоже.

— Спасибо… — выдохнул Сармат. — Если чем разживемся, даю слово — поделимся. Веришь?

— Верю, — кивнул майор. — Если что, тоже дам знать. Пошли на кухню, а потом к особисту.

— А на кухню зачем?

— Узнаешь, — Фургаев сунул в карман пару банок тушенки и бутыль водки за пазуху.

* * *

На кухне долго не задержались. Майор вынес небольшой армейский термос и кастрюльку плотно замотанную полотенцами. Но запах мяса полуголодные мужики уловили сразу. Особист сидел у себя в кабинете, уныло попивая белый кипяток из граненого стакана.

Без лишних слов, Фургаев поставил термос и кастрюлю на стол. Скидав все пожитки найденыша, что лежали на столе в большую армейскую сумку, он отдал ее Сармату.

— Какого лысого тут происходит? — медленно встал тот.

Майор поставил на стол две банки тушенки, бутыль водки и открыл кастрюлю…

Особист завис. И не он один.

— Это… что?

— Котлеты из медвежатины. Помнишь, ты как-то рассказывал? Ну вот…

Он вывалил на стол несколько вилок и достал из шкафа стаканы с рюмками.

— Налетайте мужики, всем хватит!

— Подкуп, значит? — скривился особист. — А остальные?

— Сань, я же сказал: на всех хватит. Медведь большой, мяса много. Сармат заберет сына под свою ответственность. Бумажка у меня есть. Ведь он, по сути, ничего такого не сделал. Ну пропал пацан без вести, до своих добрался каким-то чудом. А подробности, кому они нужны? Начальству? Так нет его больше, ничего больше нет… Мы теперь сами по себе. Ты же читал директиву?

— Читал… — вздохнул особист, убирая тушенку в ящик. — Жене отдам. Детям. Бумага, говоришь?

— Под мою ответственность, — кивнул Сармат.

— Приказ есть приказ, — вздохнул особист. — Так и запишем: добрался до своих, передали в полк приписки. Пойдет?

— Еще как! — кивнул Сармат, откупоривая бутылку. — Тем более, что это правда!

— Продал душу за котлеты, — усмехнулся особист.

Фургаев подцепил одну вилкой из кастрюльки и закинул в рот.

— Эх Саня… поверь, оно того стоит!

Опрокинув по рюмке беленькой, мужчины закусили котлетами из медвежатины, ясно осознавая, что такой деликатес, вероятнее всего, вкушают в последний раз. Сказать больше было нечего. Погрустив каждый о своем, добили бутыль в полной тишине.

— Да? — Фургаев поднял трубку зазвонившего телефона. — Хорошо, понял. Сейчас будем.

— Уже? — спросил Сармат.

— Так точно. Одели, укрыли, скоро привезут на площадку.

— Добро. Значит и нам пора…

Парня погрузили за пять минут. Прощались недолго. Пожав всем руки, Сармат залез в кабину и убрал потертый алюминиевый трап. Пилот запустил двигатели, лопасти пришли в движение, поднимая с земли снежную пыль. Обмерзшие льдом шасси вертолета нехотя оторвались от взлетной площадки и винтокрылая машина, заложив вираж, умчалась в даль, поблескивая бортами в лучах тусклого осеннего уральского солнца.

— Сань, а котлетки-то правда были хороши, — улыбнулся Фургаев.

— Так точно, товарищ майор… чудо как хороши. Даже слишком.

Особист устало улыбнулся, поправил шапку, отдал честь и торопливо поплелся домой. Ведь сегодня вечером там будет настоящий пир!

Глава 3

Победа бывает горькой

Я тщетно силился, пытаясь припомнить, сколько раз приходил в сознание в странных местах. Но этот запах ни с чем не спутать! Запах солдатской одежды, крема для обуви, едва уловимый привкус хлорки, йода, гарь от ультрафиолетовой лампы, которой дезинфицируют помещения. Текстура казенных, застиранных до дыр простыней меж пальцев. Тихие шаги докторов и сестер, негромкий перезвон кювет, едва различимое бряцанье медицинских инструментов, скрип тележки.

Боясь, что все это правда, я осторожно открыл глаза. Во рту пересохло как после наркоза. Тело плохо отзывалось на команды. В палате я был один, за дверью с матовым белым стеклом изредка мелькали чьи-то силуэты. Модульный быстровозводимый госпиталь ВСРФ было бы трудно с чем-то спутать.

ВСРФ? Знать бы еще, что это такое. Странное чувство. Так и просится на ум фраза: тут помню, там не помню. Все в тумане, в голову словно мокрой ваты набили. Дышать тяжело, ног не чувствую. Только до колена. Но тепло. Хорошо, когда тепло… Лучше чем в снегу.

Я резко закашлялся, пытаясь вдохнуть глубже. Жуткий, утробный кашель привлек внимание снаружи. Дверь распахнулась и в палату вошла медсестра.

— Очнулся! — крикнула она в коридор и тут же принялась поправлять мою подушку.

Вид у женщины был прескверный. Щеки ввалились, под глазами синяки. Руки костлявые, бледные. Сложно определить возраст на вскидку. Ясно только, что она моложе чем выглядит. Сколько ей? Тридцать? Сорок?

В палату вошел военврач. Отчего-то я был уверен в этом. Мужчина лет шестидесяти, седой, коротко стриженый, с небольшими усами. Его лицо показалось мне очень знакомым.

— Ну, здравствуй, что