День Благодарения - Илья Витальевич Горячев

шёл семьдесят второй год, он был вдовцом и вот уже пятую зиму жил один, потому не упускал возможности поговорить впрок: к тишине он так и не привык, она угнетала его. В округе о нём отзывались с уважением, хоть и считали слегка чудаковатым, но буквально все сходились на том, что Джонатан Бёрнс – фермер старой школы.

Мужчины пожали друг другу руки. Узкая ладонь горожанина утонула в мозолистой руке фермера. Клод едва заметно поморщился, ему на миг показалось, что рука угодила в стальные тиски.

– Пойдём, пойдём скорее в дом, нечего тут… – хозяин с плохо скрываемым беспокойством огляделся и, взяв гостя за плечи, подталкивая его перед собой, заторопился обратно в дом. Плотно прикрыв окованную железом дверь, он шумно выдохнул и, понизив голос, сказал:

– В прошлом месяце ещё одного нашего взяли. Уже третий случай в нашем графстве[9]. Все фермеры под подозрением. Постоянно шныряют Эти… – последнее слово мистер Бёрнс произнёс с нескрываемым отвращением, – вот, полюбуйся, пока я всё достану. Наша местная газетёнка, – он сунул Клоду в руки измятую архаичную газету, напечатанную на бумаге. – Узнай в Бостоне, что тут до сих пор используют натуральную бумагу и не избежать им массового радения под стенами редакции, а как это заканчивается, всем известно – угольки и гора золы на утро.

– Я думал, только «Альманах старого фермера»[10] продолжает выходить на бумаге, – сказал Клод, разглаживая газету. Мистер Бёрнс лишь пожал плечами.

На первой полосе красовался здоровенный заголовок – Sheep Lives matter![11] Далее следовало краткое сообщение об аресте целой сети «чёрных мясников» и их поставщиков из числа местных фермеров, которое Клод наскоро пробежал глазами, а ниже была размещена объемная колонка, прямо сочащаяся ядовитым гневом редактора – красовавшегося на размещённой тут же фотографии – растрёпанного юнца с подрисованными красным карандашом издевательскими рожками и хвостом. Пара абзацев в тексте была жирно отчеркнута всё тем же карандашом:

…кроме того подпольщики распространили воззвание, где цинично заявили, что в ходе отвратительной диверсии, направленной на подрыв морально-нравственных устоев нашего общества, они добавили килограмм бараньей мертвечины в двадцать тонн соевой продукции на местном производстве Ecofood Inc. Продукция изъята в полном объеме и похоронена на городском кладбище. Общественные активисты объявили сбор средств на надгробный памятник. По факту убийства неустановленного барашка и организации диверсии идеологического свойства начато федеральное расследование…

Клод оторвался от газеты и задумчиво произнёс:

– Совсем перестали называть мясо мясом…

Он давно уже устал удивляться происходящему вокруг, лишь механически регистрировал факты в голове, продолжая делать своё дело, как хорошо отлаженный автомат. Клинический абсурд окружающей реальности не влиял на его давным-давно устоявшееся мировоззрение, а мнение толпы, как и массовые фобии, он попросту игнорировал, считая их недостойными своего внимания.

Откуда-то из глубины дома донёсся рокочущий голос мистера Бёрнса:

– Коров пока ещё можно доить, а овец стричь, потому они пока ещё в изобилии на фермах, а вот живую свинью можно увидеть только в зоопарке. Каково? А коровьи и овечьи, с позволения сказать, кладбища, где лежит скот, околевший от старости? Слава Богу, мой старик всего этого не видит, представляю, как бы он разъярился… Э-эх…

Он вернулся в комнату со свёртками в руках.

– Вот, здесь пятнадцать фунтов говяжьей вырезки, как ты и заказывал.

Фермер протянул завёрнутые в вощёную бумагу ломти мяса Клоду:

– Конечно, из холодильника… Я против заморозки мяса, только охлаждение, ты знаешь. Мясо должно быть свежим, парным, вот тогда это настоящее годное мясо. Но теперь не до жиру, приходится замораживать, – Бёрнс прищёлкнул языком, – да по нынешним временам и это роскошь, верно я говорю? Смотри, будь аккуратнее там, в городе… Не попадись Этим… Ну ты меня понял, да? – Он выразительно кивнул, подкрепляя жестом сказанное.

– Я всегда осторожен, мистер Бёрнс, – успокоил его Клод, уверенными движениями упаковывая свёртки в пищевую плёнку и складывая в специально пошитый рюкзак с двойными стенками. – Новых клиентов не беру, обслуживаю только несколько ирландских семей, живущих в пригороде, из тех, что ещё ходят к мессе.

Фермер поднял взгляд. Глаза не произвольно расширились:

– Вот так прямо открыто и ходят? – в голосе сквозило неподдельное удивление, – это может быть даже опаснее, ведь они явно на карандаше у Этих, – он неопределённо мотнул головой куда-то в сторону.

– Всё будет в порядке, мистер Бёрнс, я работаю только с проверенными людьми.

Тот кивнул в ответ и извлёк откуда-то из недр потёртого стенного шкафа пыльную бутылку из толстого зелёного стекла. Слегка обмахнув пыль кряжистыми ладонями, он сказал:

– Тогда давай пропустим на дорожку, – и, не дожидаясь подтверждения, принялся цедить по стаканам янтарный напиток, – домашнее, односолодовое уж очень удалось у меня в этом году, все соседи нахваливают, – приговаривал Джонатан Бёрнс, разливая виски. Этот ритуал повторялся каждый раз, и Клод заранее знал, что на обратном пути придётся прилагать усилия, чтобы сохранять равновесие на дороге.

Устроились в креслах, чья потёртая бархатная обивка помнила, казалось, ещё Великую депрессию и оборотистых, ушлых бутлегеров в клетчатых кепках.

– Старый семейный рецепт? – Клод щёлкнул пальцем по стенке стакана.

– Ага, вычитал в Альманахе, – Бёрнс от души рассмеялся, – думаешь, я, что, потомственный деревенщина? Нет, сынок. Я родился в городе, и все мои предки, которых я знаю весьма немало, тоже жили в самом, что ни на есть Бостоне. Но когда мне стукнуло шесть, пришло время выбирать для меня школу. Тут всё и завертелось. На частную в семье денег не было, а ту городскую, что посещал когда-то отец, переименовали из Томаса Джефферсона в Секвойю, ну и состав учеников там был соответствующий – цветные банды и горстка белых неудачников, которых те третировали, если не сказать похлеще. А ведь на дворе были всего лишь восьмидесятые! Во всех окрестных государственных школах была такая же ситуация… Тогда мы перебрались сюда, в сельскую местность. Этот дом практически ничего не стоил, даже мой вдрызг прогоревший на бирже отец смог его себе позволить, не залезая в долги. Сперва не могли привыкнуть, но после первого школьного дня отец сказал за ужином: «Я посмотрел на класс моего сына и понял, что теперь мы, наконец, дома!» Там не было ни одного цветного. Вот так я оказался в этих краях и избежал необходимости кривляться в городской школе, двенадцать лет изображая из себя ниггера или латиноса. – Он допил виски и поставил стакан на столик.

– Мистер Бёрнс, – Клод отвёл глаза и примостил свой недопитый стакан рядом, – я знаю, о чём вы говорите, я ходил как раз в Государственную школу, – фермер смутился и залился