Князь Козловский - Петр Андреевич Вяземский

сознание своего достоинства. Все отрасли, все принадлежности, составляющие дар слова, были ему доступны, и он владел ими в равном совершенстве. Он готов был говорить о математике и о точных науках, к которым имел особенное призвание, развивать в живых и блестящих картинах достопримечательнейшие исторические эпохи, проникать в их тайный смысл; готов был преподавать мимоходом полный курс классической литературы, особенно Римской, и с этих высот спускаться к частным рассказам о современных личностях и к сплетням Парижских и Лондонских салонов. Все эти мотивы были в нем приснопамятны. и ему присущи. Стоило только в разговоре прикоснуться к той или другой струне, и симфония мыслей и слов изливалась, то с величавой стройностью, то с прихотливой игривостью.

Француз граф De-Lagarde, который встретил князя Козловского в Вене, во время знаменитого конгресса, уделил Козловскому несколько страниц в своем повествовании об этой исторической эпохе. рассказам вообще должно доверять с большою осторожностью. По крайней мере, я большой скептик по этой части. Особенно рассказы француза должны подлежать строгой браковке. У Французов нет ни Немецкой точности, ни Немецкой добросовестности. В переводах иностранных творений они позволяют себе нередко отступать от подлинника, искажать и украшать его с точки Французского воззрения и согласно с потребностями, предрассудками и суевериями своих родных читателей. Таким образом, не придавая исключительной и безусловной веры в рассказы нашего автора, мы отчасти воспользуемся ими за неимением других, более достоверных, убедительных материалов.

Если не ошибаемся, этот граф Де-Лагард известен был в 1809 или 1810 году, под именем le chevalier de Messance De-Lagarde. Тогда беззаботная и гостеприимная Москва радушно встречала и угощала приезжих иностранцев. Чужие стихии легко смешивались с домашнею и народною стихиею. они придавали ей разнообразие и светлые оттенки. Messance, как и вообще все Французы, был словоохотен и любезен; в тому же он сочинял и пел романсы, которых заслушивались молодые красавицы и даже зрелые барыни. Тогда о политике мало думали и в обществе не боялись соглядатаев и лазутчиков из враждебного стана. Но правительство не разделяло общей беспечности и доверчивости к этому молодому трубадуру. Не знаю на каком основании и по каким причинам, но Messance был у него на замечании. Вот что приводит меня в подобному заключению: По кончине отца моего, семейство Карамзина и наше продолжали еще жить открытым домом; вечером не редко съезжалось к нам многолюдное общество, заключавшееся в Московских жителях и приезжих. Однажды Карамзин получает письмо от Дмитриева, который, по приказанию Государя, предваряет его в самых милостивых выражениях, что он напрасно принимает часто в доме своем Messance, который человек неблагонадежный и приехавший в Россию с неблагонамеренными поручениями и целью. Дело в том, что Messance, везде принятый, никогда не вступал ногою в наш дом. Карамзин поспешил передать о том Дмитриеву, и разумеется дело тем и кончилось. Это была просто попытка какого-нибудь досужого доносчика, клеветника, враждебного Карамзину.

Обратимся к воспоминаниям о Венском конгрессе графа Де-Лагарда. Вот что он говорит о князе Козловском: «Один из наших собеседников, князь Козловский, Русский посланник в Турине, был призван на конгресс государем своим, чтобы содействовать присоединению Генуэзской области к Пиемонту. Он запивал рюмкой Токая каждое шутливое слово и каждую эпиграмму, которые беззаботно и почти невольно пускал он то в свою державу, то в державу, при которой был он уполномочен. Его открытая и одушевленная физиономия носила на себе выражение искренности, которая имела что-то особенно-привлекательное и рождало желание с ним сблизиться. Внук человека, которого Екатерина отправила к Вольтеру, как образец Русского просвещения и Русской вежливости, князь Козловский признан был одним из умнейших людей этой эпохи, в которой ум был однакоже не особенная редкость; разговор его, исполненный разнообразия, огня и красноречия, мог бы признан быть совершенным, если бы у него монолог не слишком часто был исключителен». Хотя в этом отношении словоохотливый Француз мог быт пристрастен, но должно признаться, что суждение его не лишено справедливости. Впрочем, эта монология разговора не должна касаться одного Козловского. Все люди, особенно владеющие даром слова, причастны этой погрешности, если можно назвать в них это погрешностью.

После Венского конгресса, князь Козловский занимал место Русского посланника при Стутгардском дворе. Позднее провел он довольно много времени в Англии. В сей стране, важной и степенной, но в которой любят все поднимать на смех, был он предметом разных карикатур и ими почти гордился. (Впрочем эти карикатуры относились более до его физического сложения и необыкновенного дородства). Так, например, в одной из них представлен он был танцующим с княгиней Ливен, которая была очень худощава. Под каррикатурою написано было: долгота и широта России. К этому должно прибавить, что княгиня Ливен занимала не только по своему официальному положению, но и по уму и по любезности своей блестящее и почетное место в исключительном и по преимуществу аристократическом Лондонском обществе. рассказывают, что Княгиня накликала на себя эту карикатуру ответом своим довольно неловкому англичанину, который предлагал ей с ним вальсировать: «je ne danse qu'avec mes compatriotes».

Князь Козловский был в милости у Императора Александра, которого забавлял своими остроумными выходками. Он сам был искренно предан величию и славе своего отечества. Но со всем тем мне казалось, что он сам думал о возможности попасть в немилость или даже в опалу. Такова была сила и меткость некоторых его замечаний, что говори он в Петербурге то, что свободно говорил в Вене, не удивился бы я, если бы фельдъегерь и кибитка унесли его в Сибирь, чтобы там научиться молчаливому умозрению, которое, казалось, должно было быть необходимою принадлежностью его дипломатического звания.

Говоря о принце Де-Линь граф Де-Лагард продолжает: «Если при старом фельдмаршале любовался я сокровищами его опытности и благоразумия и этою тонкою, деликатною оценкою общества, то находил я в Русском Князе возвышенность воззрении и независимость выражений и суждений о людях и политических событиях, столь редкие между дипломатами. Беседа его, исполненная пыла, притягивала в нему, а искренность его внушала приязнь и уважение».

Далее приводит наш автор некоторые речи князя Козловского:

«Знаете ли вы (сказал он автору) этого прекрасного кавалера, который прошел мимо нас? Это молодой граф ***. До ныне был он только известен успехами своими при дамах. Он хочет быть послом. Вы может быть думаете, что он много путешествовал, что он знает свет, что он изучал отношения и свойства потребностей народов. нисколько! Но во всей обстановке и внешности его есть какой-то отпечаток отличия, а лице его одно из тех, которые женщин сводят с ума. Княгиня ***, которой доброту и