Данте. Демистификация. Долгая дорога домой. Том I - Аркадий Казанский

Вот что говорит по этому поводу Владимир Маяковский (1893– 1930 годы) :

Поэзия – та же добыча радия.В грамм добыча, в годы труды.Изводишь единого слова радиТысячи тонн словесной руды.Но как испепеляюще слов этих жжениеРядом с тлением слова-сырца.Эти слова приводят в движениеТысячи лет миллионов сердца.

Я сужу об этом по собственному опыту поэта – по размышлениям и ощущениям, сопровождающим меня при написании большой стихотворной формы.

Задумав написать, например, «венок сонетов»1 на заданную тему, я пишу черновой «магистрал»2и разношу его строки на отдельные листы. Затем составляю временную последовательность отдельных сонетов. На каждом листе записываю определяющую фразу, раскрывающую основную тему.

Далее, работа идёт «по мере поступления» мыслей, на каждом листе отдельно, независимо от их порядка. Она часто замедляется, что вызвано размышлениями и поиском образов. Иногда кажется, что довести задуманное до конца не удастся.

По мере того, как листы заполняются процентов на 70—80, начинаю отделку сонетов, выстраивая ритмику и рифмовку. При этом и сам «магистрал» претерпевает изменения. Работа ускоряется к концу, и вот, первый вариант «венка сонетов» созрел.

Первый вариант, конечно, сырой. Последовательно «вычитывая» и укладывая венок в голове, исправляю большинство грамматических и стилистических погрешностей в тексте.

Дальше «венок сонетов» начинает жить самостоятельной жизнью. Время от времени приходят свежие идеи и образы, которые, накапливаясь, заставляют меня сделать редакцию текста, порой значительную. Я, как и любой другой поэт, не бываю до конца удовлетворен качеством своего произведения. Даже обращаясь к нему через много лет, при переписывании, ввожу в него накопившиеся со временем поправки.

Необходимые пояснения:

Сонет – классическая стихотворная форма, содержащая 14 строк.

Написав первоначальный вариант Комедии, Данте, как и любой автор, не мог быть удовлетворён полнотой и совершенством своего произведения. Шли годы и десятилетия после первой публикации, в течение которых происходили важные исторические события, не отразить которые в ней он не мог. Упомянутые им современники (а их там очень много) возвышались и падали, умирали и погибали на его глазах. Он считал своим долгом рассказать о дальнейшей судьбе своих героев, равно, как и дополнить рассказ новыми историческими лицами, достойными упоминания, поэтому текст Комедии со временем разрастался за счёт вставок позднейших лет, чем объясняется разное количество строк в песнях – кантиках.

Чтобы не оставить без внимания ни одного слова в Комедии, не постаравшись понять его смысл и объяснить место, пользуюсь простой методикой: – беру каждую терцину или несколько связанных между собой терцин каждой песни по порядку, и записываю свои комментарии и расшифровки к ней. Привожу только те мысли, открытия и выводы, которые родились у меня при чтении этого великого бессмертного произведения. Терцины я осознанно привожу на двух языках – староитальянском – языке оригинала и русском, пользуясь прекрасным переводом М. Л. Лозинского, чтобы уточнить, в отдельных случаях, дух и букву перевода. Весь двуязычный текст Комедии я привожу в моём исследовании; у читателя нет необходимости обращаться к самому произведению, разве что посмотреть комментарии прежних комментаторов к тексту, которые я не привожу, как устаревшие, чтобы не увеличивать размер произведения.

Я руководствуюсь в исследовании мыслью, которая родилась при первом прочтении Комедии: – «Абсолютно всё, о чём сообщает нам великий Данте Алигьери, он видел своими глазами и пережил лично!» Путеводной моей звездой в этом труде будет Солнце той Истины, которой он сам строго следовал.

Прочитав Комедию первый раз, я услышал и увидел страстную мольбу и сокровенное желание самого Данте, с которым он обращается к потомкам: – «Люди будущего, я сохранил это время для вас, прочтите и поймите!».

О, Музы, к вам я обращусь с воззваньем!О, благородный разум, гений свойЗапечатлей моим повествованьем! д II, 7—9

Я смиренно испрашиваю на это труд разрешения самого поэта, как и он сам испрашивал о том же, своего наставника, Вергилия:

О, честь и светоч всех певцов земли,Уважь любовь и труд неутомимый,Что в свиток твой мне вникнуть помогли! д I, 82—84

Быль из моего детства:

Ранним утром, ещё до зари, в окно нашей лачуги раздаётся стук и доносится голос: – «Николаевна, дай тазик!». Мать, накинув платок на плечи, открывает дверь и выставляет на крыльцо оцинкованный банный тазик.

«Здравствуйте, Александр Петрович» – приветствует она. Тутуха, так в деревне кличут этого бородатого старика рыбака, молча снимает с плеч плетёный короб, полный рыбы. Миг – и рыба серебристой плещущей струёй переливается в тазик.

«Пожарь, Николаевна!» – говорит Тутуха, скрываясь в утреннем тумане.

К обеду он снова появляется и садится за стол. Мать ставит на стол большую сковороду с жареной рыбой. Отец приносит поллитровку и наливает Тутухе, себе и матери по стопке.

Тутуха опрокидывает стопку в рот, берёт за голову жареного подлещика, отправляя его целиком в рот.

«Саша!» – не выдерживает отец: – «костлявая ведь, подавишься!»

«Аркадий! Шевели языком, никогда не подавишься» – шамкает беззубым ртом Тутуха, сплёвывая в алюминиевую миску дочиста обсосанный рыбий скелетик.

«Шевели языком» – главный принцип, который я кладу в основу своих исследований, памятуя о том, сколько прекрасных переводчиков и исследователей творчества Данте подавились костями его великого произведения, скатившись в мистику.

Для чего я привожу «были из детства»? Окунувшись в огромный мир Данте, путешествуя по неизведанным местам, я ощущаю потребность время от времени ощутить под собой твёрдую землю. Для этого я оглядываюсь на реальную жизнь, которой окружен и ты, дорогой мой читатель. Ясно понимая, что люди и мир со времени Данте не изменились до неузнаваемости, я пытаюсь представить себе, что видел поэт, оглянувшись вокруг себя.

Читатель сегодняшнего времени, погруженный в виртуальный мир компьютерной техники, если захочет, может также увидеть и ощутить реальный мир своего времени. Для этого достаточно выключив гаджеты, «остановиться, оглядеться» и понять, что ты видишь перед собой тот же мир, который видел и о котором писал Великий Поэт.

Вместо эпиграфа

Солон рассказывал, что, когда он в своих странствиях прибыл туда, его приняли с большим почетом; когда же он стал расспрашивать о древних временах самых сведущих среди жрецов, ему пришлось убедиться, что ни сам он, ни вообще кто-либо из эллинов, можно сказать, почти ничего об этих предметах не знает. Однажды, вознамерившись перевести разговор на старые предания, он попробовал рассказать им наши мифы о древнейших событиях – о Форонсе, почитаемом за первого человека, о Ниобо и о том, как Девкалион и Пирра пережили потоп; при этом он пытался вывести родословную их потомков, а также исчислить по количеству поколений сроки, истекшие с тех времен.

И тогда воскликнул один из жрецов, человек весьма преклонных лет: – «Ах, Солон, Солон! Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди эллинов старца!» «Почему ты так говоришь?» – спросил Солон. «Все вы юны умом», – ответил тот, – «ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени».

Причина же тому, вот какая. Уже были и еще будут многократные и различные случаи погибели людей, и притом самые страшные – из-за огня и воды, а другие, менее значительные, – из-за тысяч других бедствий. Отсюда и распространенное у вас сказание о Фаэтоне, сыне Гелиоса, который будто бы некогда запряг отцовскую колесницу, но не смог направить ее по отцовскому пути, а потому спалил все на Земле и сам погиб, испепеленный молнией.

Положим, у этого сказания облик мифа, но в нем содержится и правда: в самом деле, тела, вращающиеся по небосводу вокруг Земли, отклоняются от своих путей, и потому через известные промежутки времени все на Земле гибнет от великого пожара. В такие времена обитатели гор и возвышенных либо сухих мест подвержены более полному истреблению, нежели те, кто живет возле рек или моря; а потому постоянный наш благодетель Нил избавляет нас и от этой беды, разливаясь.