Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим - Уильям Теккерей

Было такъ рано, что только начинали отпирать лавки; но церкви были уже отворены, и мы встрѣтили довольно женщинъ, направлявшихъ къ нимъ путь свой. Въ маленькой ножкѣ ихъ, черныхъ глазахъ и прекрасныхъ блѣдныхъ лицахъ, не закрытыхъ черной мантильею, не находили мы ничего сходнаго съ грубой и смуглою физіономіею лиссабонокъ. Новые соборы, воздвигнутые теперешнимъ епископомъ на его собственныя деньги, отличались изящной архитектурою; однакоже народъ, минуя ихъ, шелъ преимущественно въ маленькія церковки, загроможденныя алтарями и фантастическими украшеніями, позолотой и паникадилами. Здѣсь велѣно было остановиться намъ у толстой желѣзной рѣшетки, за которою увидѣли мы колѣно-преклоненныхъ монахинь. Многія изъ нихъ, прервавъ молитву, съ любопытствомъ смотрѣли на насъ, также какъ и мы на нихъ, сквозь отверстія рѣшетки. Мужскіе монастыри были заперты; тотъ, въ которомъ находятся знаменитыя произведенія Мурильо, обращенъ въ академію художествъ. Проводникъ нашъ былъ убѣжденъ, что въ картинахъ не можетъ заключаться ничего занимательнаго для иностранца, а потому и повернулъ оглобли къ берегу, гдѣ за всѣ труды свои и увѣдомленія взялъ съ насъ только три шиллинга. И такъ пребываніе наше въ Андалузіи началось и кончилось до завтрака. Отсюда пошли мы въ Гибралтаръ, любуясь мимоходомъ на черную эскадру принца Жуанвилля, на бѣлыя зданія С. Мари и горы Гранады, краснѣвшія за ними. Самыя названія эти такъ хороши, что пріятно писать ихъ. Провести только два часа въ Кадикса — и это чего-нибудь да стоитъ. Здѣсь видѣли мы настоящихъ donnas и caballeros, видѣли природныхъ испанскихъ цирюльниковъ, взбивающихъ мыло въ мѣдной посудинѣ, и слышали гитару подъ балкономъ. Высокій парень, съ густыми усами, въ полинявшей бархатной курткѣ, бѣжалъ за нами, напѣвая и припрыгивая. Гитары у него не было, но онъ очень искусно подражалъ ей голосомъ и щелкалъ пальцами не хуже кастаньетовъ; плясалъ онъ такъ мастерски, что Фигаро или Лаблашъ могли бы позавидовать ему. Голосъ этого молодца до сихъ поръ гудитъ еще въ ушахъ у меня. Съ большимъ удовольствіемъ припоминаю я прекрасный городъ, синее море, испанскіе флаги, развѣвавшіеся на шлюпкахъ, которыя сновали вокругъ насъ, и громкіе марши жуанвилевыхъ музыкантовъ, провожавшія насъ при выходъ изъ залива.

Слѣдующей станціею былъ Гибралтаръ, гдѣ предстояло намъ перемѣнить лошадей. Солнце еще не сѣло, когда пароходъ нашъ плылъ вдоль мрачныхъ горъ африканскаго берега; къ Гибралтару подошли мы передъ самымъ пушечнымъ выстрѣломъ. Утесъ этотъ чрезвычайно похожъ на огромнаго льва, который улегся между Атлантикой и Средиземнымъ моремъ для охраненія пролива. Другой британскій левъ — Мальта, готовый прыгнуть на Египетъ, вонзить когти въ Сирію или зарычать такъ, что ревъ его будетъ слышенъ въ Марселѣ.

На глаза студента, Гибралтаръ несравненно страшнѣе Мальты. Такъ грозенъ видъ этого утеса, что всходъ на него, даже безъ привѣтствія бомбъ и выстрѣловъ, кажется отважнымъ подвигомъ. Что же должно быть въ то время, когда всѣ эти батареи начнутъ изрыгать огонь и ядра, когда всѣ эти мрачныя пушки станутъ привѣтствовать васъ перекрестными выстрѣлами, и когда, вскарабкавшись по отвѣсной дороги до первой площадки, вы встрѣтите на ней британскихъ гренадеровъ, готовыхъ вонзить штыки свои въ бѣдный желудокъ вашъ, чтобы сдѣлать въ немъ маленькое искусственное отверстіе для свободнѣйшаго дыханія? Не вѣрится, когда подумаешь, что солдаты рѣшаются карабкаться по этой крутизнѣ за шиллингъ въ день: другой на ихъ мѣстѣ запросилъ бы вдвое больше за половину такой дороги. Облокотясь на бортъ корабля, покойно измѣряешь взорами объемистую гору на всемъ протяженіи ея отъ башни, построенной внизу, до флага на вершинѣ, гдѣ громоздятся самыя затѣйливыя зданія для убійства. Негодный для приплода конекъ моего воображенія — пресмирное животное. Онъ можетъ разъѣзжать только по паркамъ, или бѣгать легкой рысцою въ Потней и назадъ въ тѣсное стойло, къ яслямъ, которыя набиты овсомъ до верху; не способенъ онъ карабкаться по горамъ и нисколько не пріученъ къ пороху. Нѣкоторые жеребчики такъ горячи, что при первомъ взглядѣ на укрѣпленіе становятся на дыбы; обстрѣлянный боевой конь только всхрапнетъ и промолвитъ: «А-га!» какъ скоро намекнутъ ему на битву.

III

Спутники. — Леди Мэри-Вудъ

Семидневный путь нашъ приближался къ концу. Передъ нами, въ синемъ морѣ, бѣлѣлъ мысъ Трафальгаръ. Я думаю, не слишкомъ пріятно было смотрѣть на него морякамъ Жуанвиля. Вчера видѣли они Трафальгаръ, а завтра увидятъ С. Винсентъ.

Одинъ изъ ихъ пароходовъ потерпѣлъ крушеніе у африканскаго берега, и Французы должны были сжечь его, изъ опасенія, чтобы не овладѣли имъ Мавры. Это былъ дѣвственный корабль, только-что выступившій изъ Бреста. Бѣдная невинность! Умереть въ первый же мѣсяцъ союза своего съ богомъ войны!

Мы, Британцы, на палубы англійскаго корабля, выслушали съ самодовольнымъ смѣхомъ разсказъ о скоропостижной смерти «Грёнланда». «Невѣжи! сказали мы, — грубые фанфароны! Никому, кромѣ Англичанъ, не суждено господствовать надъ волнами!» Тутъ пропѣли мы нѣсколько пиратскихъ арій, сошли внизъ и свалились отъ морской болѣзни въ койки, наполненныя клопами. Нечего сказать, нельзя было не улыбнуться, глядя на адмиральскій флагъ Жуанвилля, развѣвающійся на фокъ-мачтѣ посреди двухъ огромныхъ пушекъ на кормѣ и на носу парохода, вокругъ котораго шумно суетились шлюпки, а на палубъ кудахтала озабоченная команда, — нельзя было не потрунить надъ этимъ могадорскимъ героемъ и не поклясться, что, доведись намъ взяться за тоже дѣло, мы обработали бы его гораздо чище.

Вчера, въ Лиссабовъ, видѣли мы «Каледовію». Этотъ пароходъ ввушалъ намъ уваженіе и какое-то удовольствіе, исполненное ужаса. Подобно огромному замку, поднимался онъ надъ волнами Тара подъ непобѣдимымъ флагомъ нашей родины. Стоило только открыть ему челюсти — и городъ постигло бы второе землетрясеніе. Въ прахъ разгромилъ бы онъ столицу Португаліи съ ея дворцами и храмами, съ ея сухими, безжизненными улицами и трепещущими отъ страха Донъ-Жуанами. Почтительно смотрѣли мы на три ряда пушекъ огромной Каледоніи и на маленькія шлюпки, которыя безпрестанно отходили отъ этого чудовища. Въ полночь, прежде, нежели мы стали на якорь, пріѣхалъ къ вамъ лейтенантъ Каледонія. Съ превеликимъ уваженіемъ посматривали мы на его рыжіе усы, отложные воротнички, широкіе панталоны и золотыя эполеты. Съ тамъ же чувствомъ глубокаго почтенія глядѣли мы и на молоденькаго джентльмена, стоявшаго на кормъ шлюпки, и на красивыхъ морскихъ офицеровъ, которыхъ встрѣтили на другой день въ городѣ, и на шотландскаго хирурга, и даже на разбитый носъ матроса, который засѣдалъ въ кабакѣ и на шляпѣ котораго было написано: «Каледонія». На Французовъ смотрѣли мы, нисколько не скрывая своего презрѣнія. Чуть не лопнули мы отъ смѣха, проходя мимо адмиральскаго корабля принца Жуанвилля. Французикъ, раскачиваясь въ шлюпкѣ, очищалъ бока его маленькой отымалкою. Сцена была самая комическая: ничтожный Французъ, отымалка, шлюпка, пароходъ, — пши! на какихъ жалкихъ вещахъ основанъ ложный патріотизмъ нашихъ сосѣдей. Я нишу это въ родѣ неловкаго а propos къ извѣстному дню и мысу Трафальгару, на широтѣ котораго стоимъ мы. Для чего вышелъ бы я бочкомъ на палубу, захлопалъ крыльями и закричалъ: кукареку, куроцапъ!? A между тѣмъ нѣкоторые изъ моихъ соотечественниковъ рѣшились на такое дѣло.

Другъ за другомъ покидали насъ веселые спутники. На пароходѣ ѣхало пятеро лихихъ англійскихъ джентльменовъ, торгующихъ виномъ въ Опорто. Они спѣшили къ своимъ виннпымъ бочкамъ, красноногимъ куропаткамъ и дуэлямъ. Глядя на этихъ молодцовъ, можно было подумать, что они каждое утро дерутся между собою и приводятъ въ изумленіе Португальцевъ отличительнымъ характеромъ англійской національности. Былъ тутъ еще бравый, честный маіоръ на деревяшкѣ — предобрѣйшій и препростой Ирландецъ: онъ обнялъ своихъ дѣтей и снова соединился съ маленькимъ, только въ пятьдесятъ человѣкъ, гарнизономъ, которымъ командуетъ онъ въ Белемѣ, и гдѣ, въ чемъ не сомнѣваюсь я, съ каждымъ инвалидомъ — а весь гарнизонъ состоитъ изъ инвалидовъ — выслушиваетъ теперь всѣ двѣнадцать арій своей фисъ-гармоники. Любо было смотрѣть, какъ возился онъ съ этой фисъ-гармоникой, съ какимъ удовольствіемъ заводилъ онъ ее послѣ обѣда, и какъ былъ счастливъ, прислушиваясь къ пріятному звону маленькихъ зубцовъ, которые прыгали по колышкамъ и звучали динь-динь. Мужчина, который везетъ съ собою фисъ-гармонику, непремѣнно долженъ быть добрый человѣкъ.

Былъ также съ нами бейрутскій архиепископъ, посолъ его святѣйшесгва ко двору христіаннѣйшаго величества. Ни чѣмъ не отличался онъ отъ насъ, простыхъ смертныхъ, за исключеніемъ необыкновенной любезности. Спутникъ его, очень добрый капеланъ, былъ также любезенъ. Ѣхали они въ сопровожденіи низенькаго секретаря и высокаго французскаго повара, который, въ обѣденное время, суетился подлѣ каюты. Лежа на боку, совершили они большую часть своего путешествія; желтыя лица ихъ не брились и, кажется, не мылись во всю дорогу. Кушали они особнякомъ, у себя въ каютѣ, и только вечеромъ, по захожденіи солнца. Насладясь питіемъ и пищею, выходили они въ короткое время на палубу, и при первомъ ударѣ колокола, призывавшаго насъ къ чаю, спѣшили снова на боковую.