Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим - Уильям Теккерей

Тутъ же имѣли мы случай полюбоваться на студентовъ города. Явились три или четыре дамы съ вѣерами и въ мантильяхъ; къ нимъ подошло трое или четверо дэнди, одѣтыхъ въ обтяжечку, по французской модѣ; физіономіи ихъ отличались еврейскимъ типомъ. Въ числѣ ихъ былъ преважный, худой джентльменъ, весь въ черномъ и съ пребольшими воротничками. Съ торжественной улыбкою выступалъ онъ по маленькой площади, держа передъ собою черную палку съ бѣлымъ костянымъ набалдашникомъ. Онъ живо напомнилъ намъ Жилъ-Блаза и тѣхъ любезныхъ бакалавровъ и лиценціатовъ, которые не разъ снились намъ.

Но вотъ мы пробыли уже полчаса въ этомъ маленькомъ испанскомъ городкѣ; то, что видѣли мы, походило на совъ или небольшое представленіе, разыгранное съ цѣлью позабавить насъ. Бумъ! прозвучала пушка къ концу маленькаго, веселаго дивертисмена. Женщины и балконы, нищіе и гулящіе Мурильо, Пучъ и крошечные солдатики съ хрусталями, все это исчезло, заперлось снова въ ящикъ. Опять съѣхали мы съ берега верхомъ на нищихъ и скоро обрѣли себя по прежнему въ мірѣ ростбифа. Сильный британскій пароходъ потянулся изъ залива, красныя волны котораго становились еще краснѣй. Солнце сѣло между тѣмъ, и съ неба глядѣлъ на насъ мѣсяцъ, который былъ вдвое больше и свѣтлѣе нашихъ перерожденныхъ мѣсяцевъ.

Экономъ вернулся со свѣжей провизіею; оловянная шляпа Бонди была бережно уложена въ футляръ, и самъ онъ, съ ощипаннымъ уже хвостомъ, расхаживалъ по палубѣ. При выходѣ изъ залива, мы были свидѣтелями маленькаго происшествія, которое свивалось въ одинъ клубокъ съ большими происшествіями этого дня. Мы увидѣли передъ собою суденышко, прыгающее по темнымъ волнамъ залива; яркій свѣтъ лучился съ его мачты. Гонясь за нами, оно отплыло мили на двѣ отъ города и такъ близко подошло къ намъ, перепрыгивая съ волны на волну, что, казалось, колесо парохода захватило уже его своими лопатками и вертитъ вмѣстѣ съ огнемъ, гребцомъ и тоненькой мачтою. Всѣ пассажиры столпились на палубѣ; насъ удивляла безумная смѣлость этого малютки-ялика.

— Ай сай! раздался голосъ гребца: — Ай сай! Слово! Ай сай! Пасаджеро! Пасаджеро! Пасаджеэро! Въ это время мы плыли отъ него шаговъ на двѣсти.

— Впередъ, сказалъ капитанъ.

— Вы можете остановиться, если вамъ угодно, произнесъ лейтенантъ Бонди. Видно было, что у него мягкое сердце, и что жаль ему бѣдняка, который кричалъ такъ жалобно: «пасаджеро!»

Но капитанъ остался непреклоненъ. Обязанность запрещала ему принять на корабль неизвѣстнаго человѣка. Очевидно, что это былъ контробандистъ, или кто-нибудь, желающій скрыться изъ города.

Лейтенантъ отвернулся, не сдѣлавши никакого дальнѣйшаго распоряженія. Вотъ мы были поражены отказомъ капитана и задумчиво смотрѣли на ладью, прыгавшую теперь уже далеко за нами. Напрасно блисталъ на ней маленькій огонекъ и раздирающимъ сердце, отчаяннымъ, но уже слабымъ голосомъ кричалъ изъ нея бѣднякъ: «Ай-сай! Пасаджеро-о!»

Задумчиво сошли мы внизъ къ чаю; но свѣжее молоко, замѣнившее отвратительный яичный желтокъ, снова развеселило насъ. Такъ-то окончились великія событія на пароходѣ «Леди Джэнъ Вудъ» 25 августа 1844 года.

II

Лиссабонъ. — Белемская дорога. — Училище. — Пейзажъ. — Дворецъ Нецесидадесъ. — Кадиксъ. — Утесь

Великое несчастіе для человѣка, пріѣхавшаго на одинъ день въ городъ, это — неизбѣжная обязанность, налагаемая на него какой-то внутренней потребностью, посѣтить главнѣйшихъ львовъ города. Вы должны идти на церемонію, какъ бы ни хотѣлось вамъ уклониться отъ нея, и какъ бы хорошо ни было вамъ извѣстно, что львы въ одной столицѣ ревутъ совершенно также, какъ и въ другой, что церкви больше или меньше, простѣе или великолѣпнѣе, дворцы, какъ и вездѣ, довольно обширны, и что едва ли есть въ Европѣ хоть одна столица, въ которой не возвышалось бы великолѣпной бронзовой статуи, въ римской тоги и въ парикѣ императора. Здѣсь видѣли мы этихъ старыхъ, государственныхъ львовъ, рыкаліе которыхъ давно уже нестрашно ни для кого на свѣтѣ. Преждѣ всего пошли мы въ церковь, воздвигнутую во имя Роха, надѣясь увидѣть въ ней знаменитую мозаическую картину, купленную не знаю какимъ ужъ королемъ и за какую цѣну. Узнать это было бы не трудно, но дѣло въ томъ, что мы не видали мозаики. Ризничій, подъ вѣдомствомъ котораго находится она, свалился, бѣдняга, въ постель, и знаменитое произведеніе искусства скрывалось отъ нашихъ взоровъ въ боковой капеллѣ, подъ широкой, истасканной, шерстяной занавѣскою, отдернуть которую имѣлъ право только этотъ ризничій, надѣвши на себя рясу и получивъ напередъ отъ зрителя долларъ. И такъ мы не видали мозаики; но на душѣ у меня становятся всегда легко, когда случится со мною подобное происшествіе. Я чувствую, что исполнилъ долгъ свой, Virtute mea me и т. д.,- мы сдѣлали свое дѣло, и смертному нельзя была совершить ничего болѣе.

Добрались мы до той церкви въ потѣ лица, по крутымъ, пыльнымъ улицамъ, — жаркимъ и пыльнымъ, не смотря на то, что было только девять часовъ утра. Отсюда проводникъ повелъ насъ какими-то маленькими, покрытыми пылью садами, въ которыхъ гуляющіе думаютъ наслаждаться зеленью, и откуда можете вы любоваться на большую часть пересохшаго, ужаснаго, каменнаго города. Здѣсь не было дыму, какъ въ почтенномъ Лондонѣ, но только пыль, — пыль на осунувшихся домахъ и на грустныхъ, желтыхъ клочьяхъ деревьевъ. Много было здѣсь храмовъ и большихъ, полуподжаренныхъ на взглядъ публичныхъ зданій, намекавшихъ мнѣ только на сушь, неудобства и землетрясеніе. Нижніе этажи самыхъ большихъ домовъ, мимо которыхъ проходили мы, составляли, кажется, наиболѣе прохладное и пріятнѣйшее убѣжище; въ нихъ помѣщались погреба и амбары. Покуривая преспокойно сигары, сидѣли здѣсь въ бѣлыхъ джакетахъ купцы и прикащики. Улицы были испещрены афишами о битвѣ съ быками, которой предстояло совершиться вечеромъ; но это не настоящая испанская тауромахія, а только театральный бой, въ чемъ можно убѣдиться, взглянувши на картинку объявленія, гдѣ всадникъ улепетываетъ, сломя голову, а быкъ припрыгиваетъ за нимъ съ пробками на маленькихъ рожкахъ. Красивые, чрезвычайно лосные мулы встрѣчаются на каждой улицѣ; порою, вечеромъ, попадется и ловкій всадникъ на бѣшеномъ испанскомъ конѣ; въ послѣобѣденное время можно видѣть прогулку небольшихъ семействъ въ маленькихъ, старомодныхъ экипажахъ, которые раскачиваются между или, лучше сказать, впереди огромнѣйшихъ колесъ. Везутъ ихъ прехорошенькіе мулы.

Архитектуру церквей, видѣнныхъ мною въ Лиссабонѣ, я отношу къ архитектурѣ тѣхъ затѣйливыхъ орнаментовъ, которые вошли въ моду при Людовикѣ XV, когда распространилась повсюду страсть къ постройкамъ, и когда многіе изъ монарховъ Европы воздвигли безчисленное множество общественныхъ зданій. Мнѣ кажется, что въ исторіи всякаго народа есть періодъ, въ который общество было наименѣе просто и, можетъ быть, особенно безнравственно, и я думалъ всегда, что эти вычурныя формы архитектуры выражаютъ общественное разстройство въ извѣстный періодъ времени. Можно ли уважать улыбающагося глупца въ огромномъ парикѣ и въ римской тогѣ, котораго хотятъ прославить героемъ, или полную женщину, очень сомнительныхъ правилъ, которая надѣла фижмы и посматриваетъ на васъ какою-то богинею? Во дворцахъ видѣли мы придворныя алегоріи, способныя занять вниманіе не художника, но моралиста. Тутъ были: Вѣра, Надежда и Любовь, возвращающія Донъ-Жуана въ объятія его счастливой Португаліи; Доблесть, Мужество и Побѣда, привѣтствующія Дона-Эмануэля; Чтеніе, Письмо и Ариѳметика, пляшущія передъ Дономъ-Мигуэлемъ. Послѣдняя картина до-сихъ-поръ въ Аюдѣ; но гдѣ же бѣдный мигъ? Вотъ та государственная ложь и церемоніи, которыя стремились увидѣть мы, тогда какъ для лучшаго изученія португальской жизни слѣдовало бы спрятаться намъ въ уголокъ, какъ нищимъ, и наблюдать оттуда обыденныя продѣлки народа.

Поѣздка въ Белемъ есть обычное дѣло для путешественника, пріѣхавшаго сюда на короткое время. Мы наняли двѣ кареты и покатили въ нихъ по длинной, веселой Белемской дорогѣ, наполненной безконечной вереницей муловъ, толпами галегосовъ, идущихъ съ боченками на плечахъ или отдыхающихъ подлѣ фонтановъ, въ ожиданіи найма, и лиссабонскими омнибусами. Эта картина, несравненно болѣе живая и пріятная, хотя и не такъ правильная, была гораздо лучше картины великолѣпнаго города. Маленькія лавчонки были набиты народомъ. Мужчины смуглы, хорошо одѣты, красивы и мужественны; но женщины — мы во весь день не видали ни одной хорошенькой. Благородный синій Тагъ не покидалъ насъ ни на минуту. Главную прелесть этой трехъ-мильной дороги составляетъ картина туземной дѣятельности, этотъ видъ комфорта, котораго никогда не передастъ самый искусный придворный архитекторъ.

Мы подъѣхали къ воротамъ, украшеннымъ королевскимъ гербомъ; отсюда подвели насъ къ пестрой выставкѣ, которую случалось намъ видѣть нерѣдко. Это былъ дворцовый сарай, музеумъ большихъ, покрытыхъ плесенью, золоченыхъ каретъ осьмнадцатаго вѣка. Позолота слѣзла съ колесъ и дверокъ; бархатъ полинялъ отъ времени. Когда думаешь о мушкахъ и пудръ придворныхъ дамъ, улыбавшихся сквозь стекла этихъ оконъ, о епископахъ, прикрытыхъ митрами, о маршалахъ въ огромныхъ парикахъ, о любезныхъ аббатахъ, въ поярковыхъ шляпахъ, какія носили въ то время, когда представляешь себѣ всю эту картину, — душѣ становится какъ-то весело. Многіе вздыхаютъ о славѣ минувшихъ дней; другіе же, принимая въ соображеніе ложь и фанфаронство, порокъ и раболѣпство, шумно проѣзжавшіе въ этихъ старинныхъ каретахъ, утѣшаютъ себя мыслью объ упадкѣ блестящихъ и убыточныхъ учрежденій, которыя были и тяжелы, и неумны, и непригодны для обыденныхъ потребностей народа. Хранитель этихъ рѣдкостей разсказывалъ о нихъ чудныя вещи. Одной каретѣ насчитывалъ онъ шестьсотъ лѣтъ; тогда какъ видно съ перваго взгляда, что она сдѣлана въ Парижъ, во время регента Орлеана.