Слепой цирюльник - Джон Диксон Карр

Это означает лишь то, что телесно они в этом участвовать не собираются. – Она нахмурилась. – И все же – что могло случиться с Кёртом? Даже если сделать скидку на знаменитую безалаберность американцев…

– Ха-ха-ха! – возликовал вдруг капитан Томассен Вальвик. – Йа вам объясняйт, наверное. Наверное, он как лёшадь.

– Какая лошадь? – изумился Морган.

Капитан Вальвик дружелюбно фыркнул, по своему обыкновению сгорбив широкие плечи. Хотя палуба ходила ходуном, отчего шезлонги наползали друг на друга, он с легкостью удерживал равновесие. Его вытянутая обветренная физиономия сморщилась в радостном предвкушении, а блекло-голубые глаза за крохотными очками в золотой оправе заблестели почти неприлично весело. Он сморщился еще больше, снова фыркнул по-лошадиному сквозь рыжеватые усы, сдвинул на ухо свое широкое твидовое кепи и взмахнул рукой с такой силой, что у человека помельче подобный жест сошел бы за боксерский удар.

– Ха-ха! Ха! – оглушительно захохотал капитан Вальвик. – Йа вам рассказывайт. У меня дома, в Норвегии, у нас есть традиций. Когда вы хотите остановить лёшадь, вы говорите: «Тпру!» Но мы не так. Мы говорим: «Бру-бу-блу-блу-блууу!»

Капитан Вальвик затряс обвисшими щеками, а потом вскинул голову, словно Тарзан над только что пойманной добычей, издав самый выдающийся вопль, какой когда-либо доводилось слышать Моргану. Такие звуки невозможно записать буквами человеческого языка, от этого они лишаются всей своей красоты и проникновенности. Вопль отдаленно походил на бульканье воды, выливающейся из ванны, но завершался торжествующим боевым кличем, к которому примешивалось дребезжанье неисправных канализационных труб, словно мистер Пол Уайтмен (к примеру) сочинил симфонию водосточных труб, решительно задействовав все духовые и струнные.

– Бру-блу-бу-лу-лу-лууу-булууу! – возопил капитан Вальвик, начав пониже, с потрясания головой и щеками, и запрокидывая голову на самой высокой ноте.

– Не слишком ли сложно? – поинтересовался Морган.

– О нет! Йа делаю легко, – хмыкнул его собеседник, благодушно кивая в подтверждение своих слов. – Но йа рассказывайт, как первый раз попробовал это с лёшадь, который понимал только английский, и лёшадь не понимал меня. Йа рассказывайт, как это было. В тот раз, когда йа был молод, я ухаживал за девушкой из Вермонта, где всегда снег, как в Норвегии. И вот йа подумал: йа ее покатайт на санках, чин по чину. Йа нанял лучший лёшадь и санки, какие были, йа сказал девушке: жди в два, и йа поехал за ней. Ну, йа, конечно, хотел сделать впечатление на девушку, и вот йа поехал по дороге и увидал ее на крыльце, как она ждала меня. И тут йа подумал, надо бы подъехать с шиком, и йа сказал лёшадь: «Бру-бу-блу-блууу!» – красиво и громко, чтобы мне повернуть в ворота. Но лёшадь не остановился. И йа подумал: «Шёрт побери! Что за странный лёшадь!» – Тут капитан Вальвик театрально взмахнул рукой. – И тогда йа закричал: «Бру-бу-блу-блууу!» И йа наклонился к самой лёшадь и закричал снова. Тогда лёшадь обернул голову и посмотрел на меня. Только не остановился. Лёшадь так и бежал вперед, мимо дома, где ждала моя девушка, и бежал все быстрее, чем громче йа кричал: «Бру-бу-блу-блууу!» И моя девушка открыла на меня глаза и посмотрела так смешно, только лёшадь бежал галопом прямо по дороге, и йа стоял в санках, снял шляпу и кланялся, кланялся все время, пока уезжал от нее все дальше и дальше; йа так и кланялся, пока мы не завернули за поворот, и больше йа ее не увидал…

Все это сопровождалось настоящей пантомимой: капитан Вальвик натягивал поводья воображаемой лошади. Испустив тяжкий вздох, он скорбно помотал головой, после чего дружески подмигнул:

– Йа так больше и не приглашал девушку покататься. Ха-ха-ха!

– Что-то я не улавливаю, – заявила Пегги Гленн, глядевшая на него с недоумением. – Чем на эту лошадь похож Кёрт Уоррен?

– Йя не знаю, – признался капитан и поскреб голову. – Йа только хотел рассказать историю, йа полагаю… Может, у него морская болезнь? Ха-ха-ха! И это напоминает мне. Йа вам рассказывайт историю, как был бунт на корабле, потому что мой кок все время съедал из супа весь горох и…

– Морская болезнь? – воскликнула девушка с негодованием. – Чепуха! По крайней мере… бедняга, надеюсь, что нет. Мой дядя так от нее страдает, а еще больше – оттого, что пообещал выступление своих марионеток на судовом концерте… Как думаете, может, нам стоит пойти и узнать, что там с Кёртом?

Она умолкла, когда стюард в белом кителе кое-как выбрался на палубу из ближайшей двери и всмотрелся в сгустившиеся сумерки. Морган узнал в нем стюарда, который обслуживал его каюту: жизнерадостный молодой человек с приглаженными черными волосами и лошадиным лицом. Сейчас у него был какой-то заговорщический вид. Скользя по палубе, продуваемой ветром, он помахал Моргану и заговорил, перекрикивая шипение и грохот волн.

– Сэр, – начал он, – я от мистера Уоррена. Он просил передать привет, а еще он приглашает вас зайти. И всех остальных друзей тоже…

Пегги Гленн села прямо:

– Но с ним все в порядке? Где он? Что вообще происходит?

Стюард засомневался было, но затем принялся успокаивать ее:

– О, что вы, мисс! Все в порядке. Просто, я так понимаю, кто-то его стукнул.

– Что?

– Дал ему в глаз, мисс. И еще по затылку. Но он нисколечко не расстроился, мисс, ни капли. Когда я выходил, он сидел на полу в каюте, – восхищенно продолжал стюард, – с полотенцем на голове и обрывком кинопленки в руке и ругался на чем свет стоит. Но наподдали ему здорово, мисс, что верно, то верно.

Они переглянулись, а затем все вместе поспешили за стюардом. Капитан Вальвик, отдуваясь и сопя в усы, грозил негодяям всеми карами небесными. Они с усилием оттянули одну из дверей и ввалились в теплый, пахнувший краской и резиной коридор, а в следующий миг дверь захлопнулась от ветра, подпихнув их. Каюта Уоррена, большой двухкомнатный люкс, который он занимал один, располагалась на палубе С и была крайняя по правому борту. Они спустились по ходившему ходуном трапу, проскочили мимо мрачного зева, ведущего в ресторан, и постучали в дверь С91.

Мистер Кёртис Дж. Уоррен, обычно ленивый и добродушный, сейчас клокотал от злости. В воздухе угадывался отголосок недавно высказанных богохульств, отчетливый, как запах чеснока. Голова Уоррена, словно тюрбаном, была обмотана мокрым полотенцем, а на лице отпечатались костяшки чьего-то кулака. Зеленые глаза Кёртиса горестно взирали на друзей с худощавого, только что умытого лица, волосы топорщились над повязкой, словно у домового, в руке он сжимал вроде бы кинопленку с перфорацией для звуковой дорожки, криво оборванную с одного конца. С пола он пересел на край койки, плохо различимой в свете желтоватых