Любовные утехи богемы - Вега Орион

Существует явление анаморфоза. Линии, которые кажутся бесформенными, приходят в порядок, как только в центр рисунка помещают вогнутое или выгнутое зеркало. То же происходит и с падшими женщинами. Тот, у кого есть зеркало, видит мир, отличный от того, который доступен остальным смертным. Зеркало оказывается, таким образом, своего рода ключом, приспособленным к рисунку.

Куртизанки не остаются в долгу перед богемой в части изысканных речей и возвышенных чувств. Если женщина — художественное произведение, то некоторым удается проникнуть в тайну рисунка, тогда как у остальных такой власти нет. «Десятки из них смотрели на меня, — говорит Гаранс в «Детях рая», — но он один видел меня».

«Манон обладала удивительным нравом, — рассказывал кавалер де Грие о своей возлюбленной. — Ни одна девица не была так мало привязана к деньгам, как она; но она теряла все свое спокойствие, едва только возникало опасение, что их может не хватить. Она жила удовольствиями и развлечениями и не желала тратить ни гроша, если можно было повеселиться даром. Ее даже не занимало, каково состояние нашего кошелька, лишь бы только провести день приятно; она не предавалась чрезмерной игре, не обольщалась пышностью огромных трат, и не было ничего легче, как удовлетворять ее день за днем новыми забавами. Но развлечения были для неё столь необходимы, что без них положительно нельзя было быть уверенным в ее настроении и рассчитывать на привязанность. Меня она любила нежно, я даже был единственным человеком, по ее собственному признанию, с которым она могла вкушать полную сладость любви, и все-таки я был почти убежден, что чувство ее не устоит, раз в ней зарождаются известные опасения». И вот блистательный молодой человек, возможно, в будущем член мальтийского ордена, становится карточным шулером, клятвопреступником, не имея при этом иного извинения, кроме того, что причиной всех его подлостей стала красота.

Влюблен в шлюху! Что это — знак душевной нищеты или извращение? Встретить подобное возвышенное чувство, воспетое всеми элегическими поэтами, в мире циничного спокойствия и бесчувственности — это, без сомнения, ошибка, свидетельствующая об умственной отсталости. И тем не менее самые гениальные и самые грубые люди часто поддавались этому чувству. Разве не поговаривали, что Наполеон тщетно разыскивал маленькую проститутку, которую он повстречал одним зимним вечером неподалеку от Пале-Рояля, когда ему едва исполнилось восемнадцать. «Ни тебе, ни мне, — рассказывал Марсель Швоб в «Книге Монели», — неизвестно имя той малышки, которую Бонапарт ноябрьской ночью привел в свою комнату в отеле де Шербур. Она была из Нанта, что в Бретани. Она была хрупкой и усталой, и ее только что покинул ее любовник. Она была доброй и простодушной, а ее голос был очень нежным…»

«Будучи еще очень юным, я очень много времени проводил в борделе, — признается нам Филипп Соллерс. — Не в публичных домах, конечно, так как к тому времени их уже не существовало, а в отелях, маленьких отелях Монпарнаса и перекрестка Вавен, под бронзовым взглядом Бальзака, когда шлюхи, яркие, пышные, лениво-неподвижные, находились еще там — с полудня до ночи (…). Ничто в то время не могло заменить для меня чувства, с которым я поднимался в комнату, лихорадочных мечтаний в поисках [девушки], выхода на сцену сцен».

«В Лондоне всегда есть ночные персонажи, которые первыми возникают в воображении образованного путешественника. Сколько раз, поселясь в квартале Стрэнд, в этом тесном и густонаселенном месте, где толпы прохожих вспениваются, словно лимонад, я предавался сну наяву, когда литературные и поэтические фантомы воплощаются в живых людях», — пишет Леон Доде.

Такие фантазмы вполне могли приобретать, помимо прочего, образы женщин, подобных шлюхам на полотнах Пикассо. Мимо клиентов со скрещенными за спиной руками проходят, обнажаясь, женские тела. Женщины с сосками, похожими на штопоры в ларце вьющихся волос, кому-то подносят свой анус и свой половой орган, предупредительно открывают их пальцами с накрашенными ногтями. Победоносные тела, восхитительные в своем бесстыдстве и захваченные вихрем вакханалии, видение которой Пикассо навязывает старому бесстрастному художнику, почти так же как подросток навязывает своим родителям зрелище совершаемых им глупостей и музыку своих грубых слов, чтобы доказать, что он уже стал взрослым.

И по-прежнему с бесконечным изяществом из-под затравки кислотой или резца художника выходят эти любимые женские места. Их с любовью портретировал старик, безумно влюбленный в живопись, таким образом иллюстрируя спустя сорок лет после ее опубликования замечательную прозу Луи Арагона: «О трещина, влажная и нежная трещина, дорогая головокружительная бездна (…). Как прекрасна кожа за вьющимися волосами: под этим украшением, рассеченным любовным топором, сладострастно возникает чистая, покрытая пеной, молочная кожа (…). И сейчас — привет тебе, розовый дворец, палевый ларец, альков, почти разрушенный огромной радостью любви, вульва в своем жару в момент появления. Под фирменным атласом зари — цвет лета. Если только закрыть глаза».

…Проститутка прихорашивается перед зеркалом. С помощью косметических процедур приводит в порядок лицо. Занимается макияжем — пудрит носик, накладывает тени… Делает маникюр и педикюр. Подбирает одежду — создает образ на сегодняшний вечер. Монашенки или гимназистки, или какой-либо иной. Продумывает украшения… Все для того, чтобы вскоре все одежды, кроме покровов с души, были сняты. Как мало, в общем-то, изменилось в этом ритуале со времени Тайс Афинской!

О, когда-нибудь ученые непременно создадут полную историю проституции и рассмотрят ее влияние на государства и мир в целом. Вспомним Аспазию — выдающуюся женщину-философа и государственного деятеля. Или ту же Екатерину Первую — от прислуги и содержанки поднялась она до высот управления Российским государством.

Все усилия продажной женщины у зеркала — ради одного. Вызывать желание.

«Тщательно продуманное ради привлечения взоров убранство головы: в духе нормандской пастушки, в испанском стиле, кудряшки, как у пуделя, или гладкая прическа на пробор; белые чулки, туго облегающие икры, и уменье, как будто нечаянно, но всегда кстати, выставить ногу напоказ — вся эта постыдная поэзия ныне утрачена. Вольность вопросов и ответов, весь этот обнаженный цинизм в полном соответствии с местом, не встречается более ни на маскараде, ни на балах, столь прославленных в наше время. В этом было что-то страшное и разгульное. Блистающая белизна груди и плеч сверкала на темном фоне мужской толпы и создавала великолепное противопоставление. Гул голосов и шум шагов сливались в сплошной рокот, доносившийся до самой глубины сада, подобно непрерывной басовой ноте, расцвеченной взрывами женского смеха и заглушаемой изредка выкриками ссоры. Люди приличные, люди самые выдающиеся соприкасались здесь с людьми преступного вида. Это чудовищное сборище таило в себе нечто возбуждающее, и самые бесчувственные испытывали возбуждение». Так описывает Бальзак в «Утраченных иллюзиях» Деревянные галереи — одно из парижских злачных мест.