Любовные утехи богемы - Вега Орион

XIX век был золотым веком борделей, и мало кто избежал их притяжения, поскольку в возрасте подростка почти всем пришлось пройти тот обряд инициации, благодаря которому попадают в мир взрослых.

Даже если не говорить о пороке и развращенности, даже если не ставить под удар апостола Петра, все равно кое-кто будет по-прежнему полагать, что такое предпочтение, отдаваемое публичным женщинам, — это очень странная мания. Какая может быть выгода в том, чтобы предпочитать женщину, которая торгует своим телом, женщине, которая просто отдается? На этот вопрос ответить вряд ли возможно. Обстоятельства, дух времени, характер — все это составляет чрезвычайно запутанный узел.

Писатель, литературный критик Арсен Уссей признавался в грехах своей юности: «Дон-Жуан и Ловелас берут всех женщин, независимо от того, кто послал их — Бог или дьявол; если я и был Дон-Жуаном, то только при женщинах от дьявола. Какие-нибудь хвастуны, которые не прочь покичиться своими достижениями на этом фронте, скажут, что не стоит труда одержать победу над падшей женщиной или женщиной легкого поведения. Есть падшие женщины и женщины легкого поведения, которые доступны не всем, и особенно людям, у которых, как у меня, нет денег».

Ничего удивительного нет в том, что писатели и художники, будучи лицом к лицу с женщинами, которых большинство называло падшими, испытывали к ним непреодолимую симпатию, смешанную с нежностью.

О, не оскорбляйте никогда женщину, которая падает!

Кто знает, под каким грузом гибнет ее бедная душа?

— писал Виктор Гюго, думая о Жюльетте Друэ, актрисе-куртизанке, в которую он был влюблен и пытался вырвать из рук ее любовников при помощи банковских билетов.

Впрочем, их профессия не была такой уж безоблачной.

Да и сама проститутка скрывает в себе опасность, о существовании которой мы в первый момент и не подозреваем, а ведь шлюха — это тоже женщина, влюбиться в которую вполне возможно. Ее презирают за сифилис, но забывают о Купидоне. Гибельная беспечность, так как соли ртути бессильны излечить шрамы, оставленные сумасшедшей любовью. Колесо рулетки останавливается в самых неожиданных местах, а простое развлечение с женщиной может внезапно перестать быть таковым. Думая, что поставлено на простое приобретение благосклонности, легко получить рану, которая потом будет долго и мучительно заживать. По одному из тех неожиданных поворотов, которыми забавляется судьба, клиент, считая себя королем, становится жертвой своего приобретения. И обязательно жертвой, так как в подобных приключениях любовь редко бывает взаимной. Почти никогда тому, кто любит проститутку, не отплачивают той же монетой. И тогда, чтобы хоть как-нибудь поддержать свою любовь, ему приходится идти на злодейства, а они лишь ускоряют падение.

Вспомним кавалера де Грие или «Кармен» Мериме. Любовь может в одно мгновение перевернуть с ног на голову то, что казалось лишь приятным приключением. И драгунский капрал, ослепленный этой невероятной любовью, преступает свою клятву и дезертирует из своего полка, чтобы следовать за продажной цыганкой. Гениальный Нико Пиросманишвили отдает весь жар души актриске — вариации Манон Леско, далеко не лучшей… Всего-навсего женщина, которой хотелось заработать двадцать франков, — может стоить больше миллиона, дороже семьи, дороже самого завидного положения в обществе, если сперва она представилась нашему воображению существом неведомым, манящим, которое нелегко поймать и удержать: «Разумеется, и Робер и я видели одно и то же некрасивое узкое лицо. Но пришли мы к нему разными путями, которые никогда не сойдутся, и о наружности этой женщины мы так и останемся до конца при своем мнении», — читаем у Пруста в «Поисках утраченного времени».

С самого начала игральные кости были подделаны, Сен-Лу сам придумал образ, совпадающий с его мечтой. Но он не был полным идиотом, и когда на вокзале Рахиль окружили ее старые подруги, бедные девушки с воротниками из фальшивой выдры, которые думали, что она одна («Ну, Рахиль, иди с нами, Люсьена и Жермена уже в вагоне»), он задумался о том, чем могла бы быть другая жизнь. Жизнь, состоящая из наивных удовольствий на площади Пигаль, в окружении случайных знакомых. Должно же солнце этого простонародного и неизвестного Парижа, где его отношения с Рахилью были так непринужденны, чем-то отличаться. Его страсть иногда предстает как своего рода прощупывание странной, даже экзотической жизни, неясного пространства, расположенного по ту сторону стены, через которую он никогда не помышлял перепрыгнуть и за которой кишит подозрительная фауна этих новых парижских могикан.

— Ну хорошо! Но ведь интерес к продажной любви не сводится к тому разнообразию, которое она предоставляет. Разнообразие обстановки и партнеров, приводимое в порядок лишь благодаря подходящему настроению и фантазии. Зачем же допускать это противоестественное перемещение?

— Затем, что у каждой шлюхи есть, более или менее скрытая, маленькая трещина, которой достаточно, чтобы сделать ее трогательной, если умеешь ее обнаружить. Туберкулез, свирепствовавший среди бедняков, придавал здоровым молодым людям бледность и награждал их кругами под глазами: «Малышка Жанна! Кажется, ты не была достойна [моей любви], — говорит Рауль де Валлонж, герой Жана де Тинана, — но это ровным счетом ничего не значит… Мне было так тяжело слышать, как ты кашляла… Я так желал помочь тебе — и в то же время был так взволнован твоим сладострастием… Подле тебя я создал новую манеру чувствовать…» Почти то же самое говорил Александр Дюма-сын — Мари Дюплесси, Даме с камелиями.

Существует явление анаморфоза. Линии, которые кажутся бесформенными, приходят в порядок, как только в центр рисунка помещают вогнутое или выгнутое зеркало. То же происходит и с падшими женщинами. Тот, у кого есть зеркало, видит мир, отличный от того, который доступен остальным смертным. Зеркало оказывается, таким образом, своего рода ключом, приспособленным к рисунку.

Куртизанки не остаются в долгу перед богемой в части изысканных речей и возвышенных чувств. Если женщина — художественное произведение, то некоторым удается проникнуть в тайну рисунка, тогда как у остальных такой власти нет. «Десятки из них смотрели на меня, — говорит Гаранс в «Детях рая», — но он один видел меня».

«Манон обладала удивительным нравом, — рассказывал кавалер де Грие о своей возлюбленной. — Ни одна девица не была так мало привязана к деньгам, как она; но она теряла все свое спокойствие, едва только возникало опасение, что их может не хватить. Она жила удовольствиями и развлечениями и не желала тратить ни гроша, если можно было повеселиться даром. Ее даже не занимало, каково состояние нашего кошелька, лишь бы только провести день приятно; она не предавалась чрезмерной игре, не обольщалась пышностью огромных трат, и не было ничего легче, как удовлетворять ее день за днем новыми забавами. Но развлечения были для неё столь необходимы, что без них положительно нельзя было быть уверенным в ее настроении и рассчитывать на привязанность. Меня она любила нежно, я даже был единственным человеком, по ее собственному признанию, с которым она могла вкушать полную сладость любви, и все-таки я был почти убежден, что чувство ее не устоит, раз в ней зарождаются известные опасения». И вот блистательный молодой человек, возможно, в будущем член мальтийского ордена, становится карточным шулером, клятвопреступником, не имея при этом иного извинения, кроме того, что причиной всех его подлостей стала красота.