Почти все о женщинах и немного о дельфинах (сборник) - Анатолий Малкин

Но если серьезно, то именно Катюха сделала нашу лабораторию известной в узких научных кругах – она подпустила меня к себе с инструментами и, не дрогнув, разрешила вживить датчики – поэтому, например, и стало понятно, что у дельфинов спит только половина мозга, а вторая следит за тем, чтобы нормально дышать и не захлебнуться водой во сне.

Удача, как это и положено по жизни, была немедленно уравновешена – со мной распрощалась Вторая Оля, Воля – это прозвище оставалось, конечно, тайной для нее.

По всем житейским меркам жена из нее вышла, скажем, в смысле чистоты, кухонной подготовки и специальных женских особенностей, совсем недурная. Но обычная для женщин идея, что они являются чем-то вроде подарка судьбы для мужчин, оценить который они без переделки не могут, именно у Воли была развита чрезмерно.

И когда она обязательно собирала знакомых и знаменитых по праздникам и выходным и заставляла с ними общаться, когда вытаскивала из-за компьютера для походов в театры, на концерты, чужие дачи, в магазины – и так далее, по всему бесконечному списку, – мне казалось, что Воля чувствует себя гениальным скульптором, который лепит из начальника лаборатории и доктора наук совсем другого мужчину, превращая доставшийся ей полуфабрикат в идеал из глянцевых журналов.

Если честно, недостатков у меня действительно хватало – люблю в кастрюлю залезть ложкой, люблю с ножа ухватить кусок шкворчащего мяса с гриля, люблю летом побродить ранним утром по дому в чем мать родила, ну и еще были всякие, но я с ними неплохо уживался, и было непонятно, отчего Воля была так уверена, что не терпение или нежность, а именно ее недовольство должно меня изменить.

Но окончательной причиной нашего расставания явился новомодный аппарат для лечения храпа – с ним у меня и вправду были нелады.

Однажды Воля с победным видом доставила аппарат домой, еле дождалась ночи, уложила меня в постель, заставила нацепить прозрачную маску, похожую на кислородную, пощелкала тумблерами, и на меня повеял свежий вкусный воздух. Хотя лежать в наморднике было неудобно, заснул я легко.

И увидел странный сон.

Совершенно обнаженная жена – чего прежде никогда не случалось, потому что ночью все происходило строго под одеялом и непременно в ночнушке, – оказалась вдруг надо мной.

– Как это меня заводит. Всегда мечтала заняться сексом с летчиком, прямо в кабине самолета. – То, что она шептала, было таким глупым, что я вначале сомневался в реальности происходящего. Совершенно проснулся, когда Воля безмятежно уснула рядом, сбросив с пышущего доменным жаром тела одеяло на пол. Мне этот непривычно дикий животный секс совершенно не понравился.

– Почему? – удивлялась она позже. – В постели ведь ничто не может оскорблять, если двое нужны друг другу – всякие игры бывают ночью. Но игра, она ведь для двоих?

Мне не понравилась не какая-то прямо бешеная ее страсть или темная чувственность, что неожиданно проявилась в ней, а то, что меня использовали, как тело, как некий артобъект, который без маски желания не вызывает.

Через несколько таких ночей я выбросил аппарат в мусорное ведро, причем сделал это так, чтобы видела Воля.

Потом подошли дни экспериментов с Катюхой, домой я возвращался за полночь, а то и вовсе оставался спать на диванчике в кабинете, и вот, когда все удачно закончилось, меня встретили у порога, выслушали возбужденную речь о научной победе и сообщили, что, в отличие от его любимой касатки, она теперь вообще не спит по ночам, потому что в квартире стоит вонь от этой ужасной рыбы.

– Она не рыба.

– Она – чудовище, твоя Катька. Разве можно называть такое человеческим именем?

– Она очень красивая.

– Может быть, ты – зоофил?

– Ну, не летчик, точно.

– Как? Что ты сказал?

Тут же был предъявлен список моих прегрешений, который накопился за все годы нашей совместной жизни, затем Воля быстро перешла к моей маленькой зарплате, терпеть которую дальше она не могла, выволокла в прихожую собранный заранее чемодан с моими вещами – словом, меня спокойно выставили из квартиры, полученной от института еще на излете советских времен.

Принесенного мной тунца Катюша схарчила мгновенно и выскользнула из воды на помост пообщаться, но в двери бассейна уже входил начальник охраны, за которым семенила новая завлабораторией.

Нолик, как прозвали ее сотрудники – может, за совсем уж крошечный рост, или за округлость форм, но скорее все-таки за редкое для столь юного возраста умение жить мнением руководства, она была единственной, кто не раздумывая согласился на все условия директора – поэтому теперь звалась Ольгой Сергеевной, начальницей.

Обидно не было – было противно. И скучно – в новые времена, как и в прежние, выигрывали послушные троечники.

– Извини, Катя, поиграем в следующий раз, если увидимся, конечно.

Когда уходил, дельфиниха очень кричала – так в деревнях кричат бабы на поминках – прямо на разрыв сердца. По дороге я брезгливо обогнул Нолика, лицо которой залилось пунцовым румянцем, вручил пропуск и ключи начальнику охраны, шагнул за порог проходной и впервые за много-много лет оказался предельно свободен – так бывает, наверное, только в детстве. Из-за поворота, повизгивая колесами на закруглениях рельс, выполз длиннющий трамвай, и я без раздумий забрался в его чрево.

Когда я был маленький – мечтал стать машинистом и любил по воскресеньям ездить на трамвае вместе с родителями в гости. Любил его гулкое движение по рельсам и просто обожал его запах – тонкую смесь лака на деревянной отделке кабины и свежего озона, исходящего из электрических двигателей.

Внутри этого вагона царил современный пластик, от стерильности которого просто зубы ломило, бежали на табло электронные надписи, около огромных, почти магазинного размера, окон сидели нынешние дети – они терпеливо пережидали блажь своих бабушек и дедушек, уткнувшись в свои телефоны и планшетники. Но колеса, как прежде, уютно постукивали на стыках, головы пассажиров покачивались в такт движению, на перекрестках трезвонил предостерегающий звонок вожатого, а неспешно проплывающий мимо окон пейзаж выглядел таким же, что и раньше – если, конечно, не обращать внимания на нахальные вывески и глупые стеклянные дома.

Время внутри вагона, несомненно, текло по-другому, не совпадая с направлением и лихорадочным пульсом того, что бежало снаружи.

«На самом деле, – знал я, Григорий Ростов, практически бездомный и безработный доктор наук сорока пяти лет, который все еще мечтал встретить свою любовь, – на самом деле, машина времени, которую хотят изобрести, находится внутри каждого из нас – особенно у тех, кто прожил достаточное количество лет. Следует только дождаться трамвая, устроиться внутри, и вскоре время для тебя потечет из сегодня в прошлое, и только туда – в будущем времени еще нет».

Пока ехал до дома, побывал в школе, с отвращением разглядев свою прыщавую, насмерть перепуганную физиономию на четвертой парте в среднем ряду рядом с какой-то толстой девочкой. Была геометрия, и я точно знал про пару за четверть и вечернюю встречу с латунной пряжкой отцовского ремня – звезда от пряжки будет украшать мою тощую задницу целый месяц.

Еще увидел маму, совсем молодую, в коротенькой ночной рубашонке без рукавов, переполненную польской сдобной красотой, которая с упоением кричала от страха, потому что вокруг рук ее обвились какие-то страшные черные змеи – оказывается, отец ночью вернулся с рыбалки и выпустил стаю угрей в воду, чтобы не передохли до утра, а маме среди ночи понадобилось зачем-то в ванную.

А еще поблуждал по бесконечному пространству питерской коммунальной квартиры на углу Невского и Литейного, где среди бела дня за старательно задернутыми шторами прямо на полу огромной комнаты десяток пар из разных институтских групп, словно в немом кино – то есть стараясь делать все беззвучно, – занимались сексом. Слово это тогда было не в ходу, другое, модное – «групповуха», мне не нравилось, поэтому лично я пытался заниматься любовью.

Ах, как мне хотелось тогда постичь эту великую науку! А девочка рядом со мной все шептала мне на ухо, все просила не торопиться. Я не запомнил ни ее имени, ни ее лица, только долго еще стояли перед глазами обнаженное плечо и, словно спелое яблоко, маленькая правая грудь. Когда все случилось, я был разочарован – где же то, о чем так сладостно рассказывали более опытные товарищи?

И долго еще не понимал, что наслаждение – это процесс, который требует тишины, сосредоточенности и красоты, но даже тогда не обязательно, что оно означает любовь, потому что это чувство – штука редкая и не для каждого возможная.

Напоследок я побывал в Балаклаве, в советское время там, на секретной станции, тренировали дельфинов в военных целях – надевали на них специальные шлемы с длинными острыми иглами и приучали подплывать к людям и тыкать в них этим острием. Видимо, так думали бороться с подводными пловцами врага.