Из жизни фруктов - Ольга Лаврова

— Думаю, все-таки учитывают.

— А вы попробуйте начальника узла спросить, сколько на данный момент каких вагонов. Не ответит он, голову кладу! Теперь дальше: уходит состав. Кто на выезде пальцем считает: пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три? Никто. Значит, возможен вариант: сцепщику бутылку, машинисту другую — отцепите мне, братцы, в Люберцах вон тот вагончик, что-то он мне нравится.

— По-вашему, вагоны отцепили по дороге?

— Может, и отцепили. А может, сцепщик где номерами ошибся. — Они девятизначные!

— У контейнеров, товарищ Васькин, у вагонов семизначные.

— Тоже не сахар. Особенно в потемках. Ошибаются сцепщики почем зря! И диспетчера ошибаются. Последнее время автоматика на узлах — нажимаешь кнопки, вагоны катятся сами с разных путей. А диспетчер, допустим, уставши. Ткнул не ту кнопку и вбил в состав вагон, которому надо в обратную сторону! Станет он вам маневровые паровозы вызывать — вагоны растаскивать и собирать заново? Ждите, как же! Матюгнется и отправит тот вагончик заместо Одессы в Мурманск.

— Товарищ Васькин, — с некоторой иронией в голосе пытается вернуть разговор в нужное русло Знаменский, — я ведь железными дорогами не ведаю…

— Потому и ввожу в курс. Минутку, я вам даже процитирую… — Васькин достает несколько газетных вырезок и читает: «Число исчезнувших вагонов из года в год растет», «В МПС создана группа розыска грузов…», «Телеграммы о неприбытии вагонов поступают десятками тысяч…»

— Я очень однообразный человек — все о помидорах. Раньше такие пропажи случались? Васькин скучнеет. — Да наверняка. Надо поспрашивать, повспоминать…

— Другими словами, на памяти не случались? — Знаменский перекладывает вырезки. — Выцвели уже, а, товарищ Васькин? А пометки свежие. Для меня, значит, постарались? Ай, Васькин, лукавый человек!

Тот с внезапным ожесточением вскидывается:

— Да, Васькин! Жена — Васькина, дети — Васькины! Да!

Появляется веселый Демидыч с бутылками. Васькин в досаде на себя за вспышку достает кружки.

— Это у него больная мозоль, фамилия-то, — поясняет Демидыч, открывая пиво.

— Ты мели больше!

В дверь заглядывает Малахов, манит Васькина:

— Можешь на секундочку?

Враз выпив кружку пива, Васькин бормочет: «Извиняюсь» — и выходит, прикрыв дверь.

— Видал? — поднимает палец Демидыч. — Выпил без перехвата дыхания! Вот здоров! — старик выглядывает из конторки удостовериться, что Васькина поблизости нет, и принимается сплетничать:

— С Васькина мам-Тоня прошлым годом тринадцатую зарплату сняла. Из-за фамилии.

— Такого не бывает, Демидыч.

— Все, милок, бывает. Жизнь — она баба шутливая. Васькин спозаранок бананы принимал. Час принимает, другой принимает, проголодался, отойти нельзя. Начал жевать. Не знаю, сколько он съел, на мой вкус более пятка не умнешь. Ну, однако, кого-то задело. Комсомольский прожектор нарисовал в стенгазете сатиру: вот этакий круглый, по колено в банановых очистках. И подписали из басни: «Васькин слушает, да ест». Мам-Тоня и вкатила ему «за незаконное распаковывание и употребление на личные нужды». Позавтракал!

— А вы его недолюбливаете, Демидыч.

Демидыч удивлен.

— Васькина?.. — Подумав, соглашается. — Ну, может, маленько. Шаршавый мужик.

Возвратившийся Васькин наливает себе еще кружку.

— Иди, дед. Спасибо за пиво.

— Доброго здоровья, — старик бодро ковыляет к двери.

— Так на чем мы остановились? — спрашивает Васькин, снова спокойный и уверенный.

— Вы убеждали меня, что ваш отдельный случай объясняется тем, что подобных случаев вообще много.

— Убедил?

— Нет. Это не доказательство.

— Как кому. Мы, конечно, университетов не кончали…

— Зачем прибедняться! Вы кончили педагогический техникум, Владимир Тарасович.

Упоминание техникума Васькину неприятно.

— Короче говоря, вагонов с помидорами от совхоза «Южный» я не принимал. И сменщик мой, Малахов, тоже.

— Малахова я спрошу отдельно.

Покидая территорию базы, Знаменский застает все того же стража.

— Я следователь, помните?

— Чего ж не помнить…

— К вам просьба.

— Ко мне? — без интереса переспрашивает старичок.

— Списки работающих на базе от посторонних организаций сохраняются?

— Списки? Смотря когда.

— Конец апреля.

Вахтер нацепляет очки, лениво роется в ящике стола. Наконец извлекает схваченные скрепкой листки.

— Вот, нашлись, — сообщает он с некоторым удивлением.

— Проверьте, пожалуйста, последние числа, четвертый цех.

Вахтер неторопливо листает свои бумаги.

— С 28-го по 30-е записаны студенты.

— Разрешите взглянуть?

На скамейке в жилом квартале сидит, скучая, некрасивая девица с авоськой. Из подъезда выходит Томин и направляется куда-то по улице. Девица трогается следом. Томин сворачивает за угол, останавливается, и преследовательница через некоторое время почти натыкается на него.

— Доброе утро, прелестная незнакомка!

Девица глупо таращится.

— Сегодня мы с авоськой. За покупками?

— А вам что за дело? — несколько оправясь, огрызается она.

— Вы положительно ко мне неравнодушны. Что бы это значило?

— Не приставайте, пожалуйста! Я с незнакомыми…

— Недолго и познакомиться. Я, например, из уголовного розыска. А вы? — и тоном, не допускающим возражений, требует: — Попрошу документы!

— Еще чего! — хорохорится девица.

— Тогда — «пройдемте»?

Девица колеблется, но все же раскрывает сумочку и вытаскивает паспорт.

— Нате. Подумаешь!

— Благодарю. — Томин быстро пролистывает страницы и возвращает паспорт. — Вы мне чрезвычайно симпатичны. Запомню фио и адресок.

В той же конторке, где разговаривал с Васькиным, Знаменский беседует теперь с Малаховым, вторым кладовщиком. У Малахова детское лицо, в глазах постоянная то ли задумчивость, то ли грусть. Говорит он немного бессвязно. По временам начинает присочинять, увлекается, искренне верит тому, что рассказывает, смакует драматические эффекты, с удовольствием пугается.

— Должен быть третий. Обязательно. Круглосуточно принимаем-отпускаем. Но нету. Умер он. Погиб. Хороший старик, жалко. Петр Иванович. Под самосвал попал. Прям рядом с базой. Зимой еще. Он пьющий был — и под самосвал. В лепешку. Все кости до единой переломало, — и, расширив глаза, Малахов повторяет: — До единой косточки!

— Отчего же не берете третьего кладовщика!

— Трудно подобрать. Коллективная материальная ответственность. Все на доверии. Человек нужен. Мы друг другу товар не сдаем. Котя… это я Васькина так по дружбе… Котя двенадцать часов отработал — я заступаю. Товар перевешивать невозможно. Неделю будешь вешать. Чужой придет — проворуется. Или обведут. Народ только и ждет.

— Такой все нечестный народ?

— У нас-то? Что вы! Жутко воруют. Прут подряд. Мафия. За каждым в оба.

Знаменский подзадоривает:

— Так уж и мафия?

Малахов принимает таинственный вид.

— Про мандариновую империю слышали?

— Нет, — удивляется Знаменский, подыгрывая.

— Страшное дело! До последнего мандарина — в их руках. Что направо, что налево — полный расчет. Транспорт имеют. Агенты везде. Все есть. Тиски запасные — пломбы зажимать. Прям опутали экономику. Денег, конечно…

— Вы с этой «империей» сталкивались?

— Бог хранил. И вы забудьте. Ни-ни. А то ого! Концерт для гроба с оркестром! И никто не узнает, где могилка моя! — Малахов разволновался настолько, что Знаменский смотрит озадаченно: не поймешь, то ли святая простота, то ли человек ловко придуривается.

— Хорошо, с империей не связываемся. Вернемся к помидорам.

— А что? И помидоры воруют. Еще как. Было однажды — навесил замок. Покушать пошел. Прихожу — висит. Отпираю — два ящика не хватает. Из-под замка! Мафия! Авторучку на виду не оставь, сопрут. Изворовались все.

— Такие случаи известны, — не может удержаться Знаменский. — Со спичками тоже часто. И никаких следов.

— Смеетесь, — говорит Малахов огорченно.

— Да нет, я к слову… Как понимать, что все воруют? Например, вы или Васькин — тоже?

— Нам не нужно, — машет рукой Малахов. — Мы с Котей на естественной убыли. Хватает. И никого риска.

— Никакого риска? — переспрашивает Пал Палыч, изумленный признанием.

— А что? Государство само установило. Порядок, нормы. Официально же.

В дверь стучат.

— Ну что? — сердито оборачивается Малахов. — У меня обед!

— Выйди на пару слов, — слышится голос.

— А-а… Разрешите?

— Пожалуйста.

Малахов выходит. И в третий раз мы видим человека, который прячется от Пал Палыча. Он плотно прикрывает дверь, которую Малахов оставил приотворенной, тянет его в сторонку и понижает голос: