Эскорт для предателя - Дэвид Игнатиус

Ему хотелось сказать президенту совсем другое. «Не лезьте ко мне. Успокойтесь, подождите, потерпите». Но именно этого он и не мог произнести. В особенности по отношению к тем людям, которые швыряли ему кучи денег из бюджета секретных ведомств. От Гарри требовали роста показателей. Больше оперативников, больше резидентур, больше завербованных. Судя по всему, разведку считали чем-то вроде водопроводного крана, который можно открыть шире, если просто вложить в это денег. У Паппаса не хватало заданий для тех сотрудников, которые были у него на службе в данный момент, так зачем же набирать новых? Самое последнее, что ему нужно, — это увеличение штатов, чтобы все сталкивались лбами и посылали друг другу пачки сообщений, делая вид, что работают. Но власть имущие продолжали выделять деньги. Это создавало у них ощущение того, что они хоть что-то делают.

«Не борись с проблемой». Этот девиз, прочитанный Гарри много лет назад в биографии Джорджа К. Маршалла,[1] стал одним из любимых. Он долго думал над смыслом этой фразы, пока наконец не понял ее. «Проблемы надо решать, а не бороться с ними», — вот что имел в виду великий генерал. Выяснить, в чем суть проблемы, и разрешить ее. Гарри умел это делать. Он был не из тех ловкачей, которые стараются продемонстрировать напряженную работу мысли. Он родом из Вустера, штат Массачусетс, и начинал свою службу громилой в спецназе Управления. Паппасу нравилось, когда ему верили на слово.

Поэтому Гарри продолжал терпеливо работать. Он знал, что агенты в Иране рано или поздно появятся. Злобные и жадные, бедные и одинокие. Оскорбленные «стражи революции». Один не получил повышения по службе, на которое рассчитывал. Другой может возненавидеть продажных чиновников, курирующих его научную программу. У третьего окажется больная раком жена, которую способны вылечить только на Западе. Вот отец, желающий лучшей жизни для своих детей. А другой отец потерял единственного сына и хочет заполнить чем-то пустоту внутри. Кто-то будет идеалистом, кто-то — корыстолюбцем. У кого-то подружка хочет много денег. А кто-то окажется латентным гомосексуалистом. Только выбирай. Их там хватает. И Гарри знал это. У него был список из десятков людей, которых могли бы завербовать его оперативники, если бы им удалось хоть на шаг приблизиться к объектам.

Единственное, чего Гарри не знал, так это того, что нужный ему человек уже здесь и его письмо лежит в стопке других, ожидая, пока его прочтут.

Когда Паппас приехал домой, Андреа, его жены, дома не было. Три раза в неделю по вечерам она ездила в Греческую православную церковь в Маклине и работала там бесплатно, помогая общине. Таким было ее покаяние. Дочь Луиза сидела в гостиной и смотрела повтор сериала «Секс в большом городе». Гарри посидел с ней немного, попивая пиво, но почувствовал себя не в своей тарелке. На экране что-то говорили о пенисах. Поцеловав дочь и пожелав ей спокойной ночи, Гарри отправился спать. Похоже, она вздохнула с облегчением. Никто не помешает ей и дальше смотреть телевизор.

Пытаясь заснуть, Паппас снова вспомнил сына. Две тысячи четвертый год, Ирак. ЦРУ показалось Алексу недостаточно крутым заведением, и он пошел в морскую пехоту. «Самодельная бомба на обочине дороги». Такую подпись о причине его гибели поместили в «Вашингтон пост» под его фотографией в рубрике «Лица павших». Как будто он погиб в ДТП. Что ж, по крайней мере, до самой своей смерти, до последней минуты сын считал, что делает что-то хорошее. Проклятая ошибка. Гарри так думал с самого начала и сегодня спал очень плохо. Как, впрочем, и каждую ночь со дня гибели сына.

Глава 3

Вашингтон

Следующим утром Гарри Паппас снова отправился на службу. За ним было забронировано хорошее парковочное место у главного входа. Ему пытались во всем угодить, будто он — некий хрупкий инструмент, который может сломаться в самый неподходящий момент, если с ним не будут обращаться бережно. Опустив голову, Гарри миновал электронный турникет, не глядя ни на охранника, ни на коллег. Было шесть сорок пять, и большинство других сотрудников, приходящих на работу спозаранку, старались выглядеть бодрыми, но это не для него. Отдел Гарри располагался далее по коридору С в главном здании, позади огромной витрины, где была выставлена списанная разведывательная подлодка. Правее ее был небольшой пандус, ведущий к двери с электронным замком, рядом с ней — еле заметная табличка с надписью «Отдел по операциям в Иране».

Первое, что увидел Гарри, открыв дверь, — лицо имама Хусейна.[2] Огромный цветной плакат в полный рост, который Гарри купил на центральном рынке Багдада, когда возглавлял там резидентуру ЦРУ. Это изображение шокировало посетителей, и Паппас поместил его сюда именно для этого. «Мальчики и девочки, мы с вами уже не в Канзасе». Он повесил его сразу за входной дверью в отдел, рядом со столиком секретаря, чтобы молодые сотрудники, которые видели Тегеран лишь на спутниковых снимках, могли хоть чуть-чуть представить себе, что за страна Иран.

Дешевый, можно сказать, отвратительный плакат, который наверняка оскорбил бы самим своим видом любого образованного иранца, но в нем была та самая могучая энергетика народной веры. Добрый взгляд темных глаз священномученика, кожа, нежная, как рисовая бумага, густые черные волосы, шелковистые, как шерсть леопарда. В глазах слезы, в предчувствии будущей трагедии. Когда иранцы глядят в эти ясные глаза, они тоже плачут от гнева и стыда. Это лицо говорит им о ране, которая никогда не заживает, о крови священномученика, которая будет изливаться вечно. Его история была ужасна. Потомка Пророка заманил в западню злодей Язид, убивший его на равнинах Кербелы. Иранцы каждый год отмечают годовщину этого ужасного предательства, совершая коллективное самобичевание и доводя себя до совершенного исступления. Моралью здесь было то, что вся история — это один сплошной заговор против правоверных. А если так, то любые ответные заговоры оправданны?

Гарри каждое утро останавливался, чтобы посмотреть на плакат и почувствовать образ мыслей людей, для которых события шестьсот восьмидесятого года от Рождества Христова произошли будто вчера. Иранцы понимали, что такое страдание. Знали, как достойных юношей предавали и искушали, что великодушие надо хранить в тайне, а счастье — иллюзия. И Гарри был согласен с ними в этом.

Паппас не хотел становиться начальником отдела по операциям в Иране. После того, что случилось в Багдаде, он хотел уйти куда-нибудь на штабную работу, что называется, «выпрыгнуть на кувшинку». Может, подать в отставку, как сделали большинство его друзей. Пойти на курсы «Горизонты» и расслабиться. Он был сломлен. Это сделал Ирак, не большая война, что разрушала все вокруг, но глубочайшее личное горе, которое случается, когда теряешь кого-то очень близкого. Управление тоже давно сломалось, но Гарри это не касалось. По крайней мере, ему хотелось так думать.

Но директор особо попросил Паппаса о занятии этой должности, да и несколько самых близких друзей тоже сказали, что считают, что он обязан согласиться. Единственный способ избежать еще одного Ирака — сделать так, чтобы Ираном занимались те, кто все сделает правильно. Гарри лучший, он их учитель, он может сказать «нет», в то же время говоря «да». Паппас и на это не поддался бы — его душевная рана была слишком глубокой, — но Андреа, его жена, сказала, что, взявшись за большую работу, он сможет справиться с тоской по Алексу. Это способ воздать последние почести погибшему сыну. Иначе горе просто убьет его.

Гарри согласился. Он повесил на стену портрет имама Хусейна, чтобы никогда не забывать о том, что он вступил в обитель боли и предательства.

Кабинет Паппаса был рядом, за массивной дверью. Здесь стоял массивный дубовый стол, напротив, у стены, — кожаный диван для посетителей, а посередине расположились длинный стол и стулья для собраний личного состава. В помещении не было ни одного окна. Стоило закрыть дверь, и комната превращалась в бесцветную гробницу тайн с замершим воздухом. Гарри не стал ничем украшать кабинет. У него хранились плакаты с предыдущих мест работы — Тегусигальпы, Москвы, Бейрута и даже прежней иранской «виртуальной резидентуры» во Франкфурте, прозванной Тех-Фран, — но не было никакого настроения раскладывать и развешивать весь этот старый хлам. Если бы напоминания о его прошлой жизни висели на стенах, это повергало бы его в еще большую депрессию. Поэтому все продолжало лежать по коробкам. Что же касается медалей и почетных грамот от Управления, то он тщательно уничтожил их одну за другой в ночь после похорон Алекса.

Старшие сотрудники отдела, возглавляемого Паппасом, начали собираться в его аскетичном кабинете на утреннюю планерку. Сущие дети, почти все. Управление стало больше походить на университет, где оставались несколько стариков-профессоров, а остальную часть «офицеров» составляла молодежь. Даже если кто-то и побывал раз-два за границей, все равно они были еще студентами. Никакой середины, только крайности. С другой стороны, для Гарри это было в каком-то смысле удобно, поскольку большинство его молодых коллег пока не научились играть с системой, в которой работали. Гарри сел в кресло во главе стола, едва уместившись в него.