Золотая шашка - Роман Семёнович Сеф

положил руку своему попутчику на плечо.

— Кыний! — сказал он по-молдавански. — С‑собаки!

Молдаванин кивнул.

— Ты за што помещика в окно выбросил? — спросил он громко, чтобы слышал хозяин.

— К‑командовал он много. Дрался. Слугу избил. Жену собственную ударил. На меня закричал. Н‑ну я и выбросил его.

— Ай-ай-ай! — сказал молдаванин. — Куда же ты теперь пойдёшь, а?

Человек с подбитым глазом выпростал из-под овчины руку. Снял с глаза согревшуюся тряпку. Помотал головой, стряхивая капельки воды. И вдруг улыбнулся такой широкой и ясной улыбкой, какой улыбаются только очень сильные люди.

— Знаете, — сказал он, — есть смешная песня.

По большой дороге

Проезжал один

Важный и богатый

Гос-по-дин.

А ему навстречу

Выходил один

С длинным пистолетом

Гос-по-дин...

Слыхали?

— Не.

— Ну так услышите, — сказал человек с подбитым глазом.

— Ты это к чему рассказываешь, а? — спросил высокий молдаванин и почесал бородку.

— А к тому, что, если бы нашлось два-три верных человека да тридцать рублей денег, чтобы купить три револьвера. Да еще лист п‑плотной бумаги, чтобы вырезать три маски. А потом выйти на дорогу, остановить какого-нибудь Скоповского и...

— И что? — спросил высокий молдаванин.

— И всё! — коротко ответил человек с подбитым глазом.

В хате стало совсем тихо. Хозяин вышел, вернулся и протянул гостю рубль.

— На. Возьми и уходи. У меня жена, дети. Мне нельзя. Сейчас одежду дам, и уходи.

Гость поднялся.

— Тебя как звать-то? — спросил он хозяина.

— Илларионом звать, — отвечал хозяин, — а фамилия — Греку. Илларион Греку.

— И на том спасибо, Илларион, — сказал гость. — Ну, а ты? — обернулся он к своему попутчику.

Тот забарабанил длинными пальцами по некрашеному столу.

— Л-ладно, — сказал гость и направился к двери.

Высокий молдаванин поднялся следом:

— Я с тобой.

Оба гостя переглянулись и вышли. Хозяин вздохнул и запер за ними дверь.

Прошло три года, целых три года. Два года из этих трёх были обычные, а третий — не совсем. Началась русско-японская война. Крестьянам жилось всё хуже и хуже. Илларион Греку был крестьянином. И ему тоже жилось всё хуже и хуже. Наконец стало совсем невмоготу. Проснулся Илларион однажды утром, а из-под одеяла вылезти страшно. Холодно.

— Илларион, а Илларион! — позвала жена.

— Чего тебе, Анна?

— Где бы дров достать?

— Сам думаю.

— А кто там в окно стучит?

— Это Фарамуш... Входи, Порфирий... Ты зачем пожаловал?

— Хочу в помещичий лес позвать. Дров больше взять негде.

— Нет! — закричала жена Греку, выглядывая из‑за его плеча. — Он не пойдёт. Он у меня тихий. Знаешь, что будет за порубку помещичьего леса? Не пущу Иллариона!

Греку виновато улыбнулся. Потом отодвинул жену рукой и встал. Через минуту он вышел на крыльцо. На плече его качалась пила, в руке он держал топор.

— Нет! — крикнула жена.

— Да! — сказал Илларион.

Вместе с Порфирием они направились к лесу.

А ещё день спустя по дороге, которая вела в город Пересечин, десятский со стражниками гнал крестьян, арестованных за порубку помещичьего леса. Крестьян звали: Давид, Константин, Илларион, Порфирий... И всех их вели в тюрьму. В холодную, сырую тюрьму, где сидеть очень скучно, а есть почти совсем не дают. Ох, как не хотелось идти в тюрьму! Ноги еле двигались. Но сзади то и дело покрикивали стражники. «Шагай веселее!» — кричал один. «Давай пошевеливайся!» — вторил другой. И крестьяне шли. Впереди вышагивал десятский. В руках он держал разносную книгу, в которой были записаны имена и фамилии арестованных. Туда же был вложен пакет с направлением в тюрьму.

— О-ох, господин начальник! — вздохнул Порфирий Фарамуш.

— Пошевеливайся! — крикнул стражник.

— О-ох, господин начальник, что же теперь будет?

— Как — что? Чужой лес рубил? Со стражниками дрался? Теперь в тюрьме годик побудешь. Там тебя быстро научат подчиняться властям и свободу любить.

— О-ох, господин начальник!

— Ишь разохался. Арестованный должен молча идти.

— Да замолчи ты, — зашептал Илларион Порфирию. — Из-за тебя в тюрьму идём. Что-то будет? Кабы ты не подбил нас лес рубить, может, и достали бы где дров.

Вспыльчивый Порфирий остановился.

— Кролик! — закричал он. — Кролик!.. У тебя даже глаза красные, как у кролика. Это ты виноват, что нас ведут в тюрьму. Когда я со стражниками в лесу дрался, где ты был?

— Вперёд! — закричали стражники. — Арестованные, не останавливаться!

Ти-и-иу, — пропела в воздухе пуля.

— Это ты стрелял, Ион? — спросил побледневший десятский стражника.

— Нет.

— Ты, Андрей?

— Нет.

Ти-и-иу, — снова пропела пуля.

Из пересечинского леса выбежали семь человек.

Двое в масках подошли к десятскому. Остальные окружили стражников.

— С-стой! Кого ведёшь?!

— А-арестованных, — отвечал заикаясь десятский.

— Поч-чему заикаешься? М‑меня передразниваешь? — спросил сердито один из подошедших.

— Д-да ч-что вы, — сказал десятский, — и‑испу-гался я.

— За что а‑арестованы эти л‑люди? — спросил высокий человек в маске.

— П-помещичий лес р‑рубили, — еле выговорил десятский.

— Давай разносную книгу! — приказал высокий.

Он вынул пакет с направлением в тюрьму и там, где обычно расписывался тюремный надзиратель, написал: «Арестованных освободил атаман Адский». Потом разорвал разносную книгу на четыре части. Дал каждому из стражников по куску и сказал:

— Эт-то вам на память об атамане Адском.

— С-спасибо б‑большое, — только и смог сказать десятский.

— А теперь бегите! — закричал атаман Адский.

И стражники побежали.

Когда они скрылись за поворотом, атаман и его помощник сняли маски. Илларион Греку улыбнулся.

— Буна сяра, — сказал атаман. — Добрый вечер, Илларион. Ты меня помнишь?

— Помню, — отвечал Илларион.

— А меня? — спросил помощник и почесал бородку.

— И вас помню, — отвечал Греку.

— Спасибо, что помог в трудную минуту, — сказал атаман.

— Не за что.

Илларион снова улыбнулся застенчивой своей улыбкой.

— Послушайте меня, — сказал атаман, обращаясь к освобождённым крестьянам. — Д‑домой вам возврата нет, всё равно в тюрьму посадят. А у меня для вас дело найдётся. Кто согласен, пусть подойдёт.

Первый подошёл к атаману Порфирий Фарамуш. Вторым — Давид Вердыш. Третьим — Константин Юрко. Постоял минутку, подумал, махнул рукой и подошёл. В сторонке остался только Илларион Греку. Он глядел в землю и молчал.

— А ты? — спросил атаман.

— Нет, — сказал Илларион, — не могу.

— Да ведь тебя в тюрьму посадят, — сказал атаман.

— Всё равно не могу. Прощайте.

Он повернулся и медленно пошёл по дороге, которая вела назад в