На земле мы только учимся жить. Непридуманные рассказы. - Протоиерей Валентин Бирюков

— Где тут барнаульские? Ему показывают:

— Вот эта улица Томская, а вон та — Барнаульская. Он пошел по Барнаульской «улице». Видит — мамка моя сидит, вшей на детской одежонке бьёт. Узнал её — перекрестился, заплакал и упал на землю! Затрясся от волнения и закричал:

— Вот теперь я дома! Вот теперь я дома!

Она от него отскочила — не узнала его совершенно. Он поднял голову, а в глазах — слезы:

— Катя! Ты меня не узнала?! А ведь это я! Только по голосу она признала мужа, нас зовет:

— Дети, идите скорей! Отец пришёл!!!

Я быстро подбежал. Папка меня за руку поймал, а я вырываюсь, плачу. Испугался: что за старик оборванный меня сыночком называет. А он держит меня:

— Сынок! Да я же твой папка! — да как заплачет снова — обидно ему, что я не узнал его.

Потом другие детки подошли: 5-летний братишка Василий, 3-летняя сестричка Клавдия. Отец снимает с себя самодельный рюкзачок — холщовый мешок, вытаскивает грязненькое полотенце, в него была завернута зимняя шапка, а в ней — заветный мешочек. Развязал его отец и дает нам по сухарику. А сухарики такие круглые, маленькие, как куриный желток, — для нас хранил, хотя сам полтора месяца голодал. Дает нам по сухарику и плачет:

— Больше нечего дать вам, детки!

А у нас самих только вареная трава — нечего нам больше покушать. А отец так ослаб, что не может на ногах стоять. Мужики, которые барак строили, услыхали, подскочили:

— Яков Федорович! Это ты?!

— Я…

Пообнимали его, поплакали. Но покормить нечем — у всех только трава. Красный кипрей. Мамка поставила отцу миску травы и его сухари ему же отдает:

— Ты сам покушай, мы-то привыкли травой питаться… Отец наелся травы. Дядя Миша Панин дал ему поллитровую кружку киселя. Он пил-пил, потом повалился на землю. Посмотрели — живой. Накрыли каким-то тряпьем. Всю ночь спал отец — не шелохнулся.

На другой день он проснулся — солнце уж высоко стояло. Опять заплакал. Начал молиться:

— Слава Богу! Вот теперь я дома!

Снова накормили его травой — тем, что было.

— Давайте топор! — поплевал на руки и пошёл работать.

Он же мастер. Все сделать мог — все дома в нашей новой деревне строил, с фундамента до крыши. Быстро построили барак. Только глухой ночью бросали работы — керосину-то не было. А отец и ночами работал — за неделю дом себе срубил, не спал нисколько. Представьте только: за неделю дом срубить! Вот как они работали!..

Я смотрю на тех людей и на нынешних. О-о-ох, какие мы лодыри. Мы страшные лодыри по сравнению с нашими отцами. Как же они работали! Да и мы, мальчики, даже малыши, едва ходить научившиеся, — уже будь здоров как вкалывали! Мне было семь с половиной лет, а я уж топором работал — папаша в соседних деревнях топор нашел. А корчевали как? Обрубим корни вокруг дерева, ждем, когда ветер его повалит. Тогда обрубаем сучки — на дрова, в костер, пеньки — в кучу, а само дерево — на строительство.

«НА БОЖЬЮ ВОЛЮ!..»

Стала расти наша Макарьевка. Отец стал прорабом по строительству. Его все уважали, даже комендант — он ведь такой трудяга. Он сам был и архитектором, и плотником. Он здесь, в Макарьевке, все построил: и дома, и магазин, и школу — десятилетнюю, с жильем для учителей. За одно лето построили эту школу на месте глухой тайги.

У отца еще в Алтайском крае, перед арестом, отобрали мельницу, которую они со свояком держали на речке Барнаулке. В Макарьевке он тоже построил водяную мельницу — без единого подшипника, сделал деревянный вал, березовые шестеренки. Все удивлялись такому мастерству. Какая это была подмога для ссыльных! С трех поселков приезжали люди на ту мельницу.

А мы уже и хлеб сеяли. Картошки, правда, долго не было. Но мы ходили в другие деревни: добудем ведро-два, разрежем картофелину на кусочки, лишь бы глазок был — и сажаем по такому кусочку в лунку. Земля-то была новая, плодородная, да еще пеплом от костров ее посыпали. Картошка выросла чистейшая, крупнейшая — от радости плакали люди!

Мамка моя догадалась, когда нас ссылали, семян захватить в мешок. Эти семена и обеспечили нас. Ну и других мы тоже выручали: каждому по ложечке, по две — морковки, свеклы, огурцов. Мак сеяли — целый куль намолачивали макового зерна. Никто тогда и не слышал о наркомании, никто не воровал.

Потом отец купил лошадку — жеребую кобылицу. Сам сделал телегу — вплоть до колес, хомута, сбруи. Сани сделал. Коноплю сеяли. Лен мяли. Веревки сучили — все делали сами.

Через некоторое время отец устроился в сельпо в соседнем поселке, стал заготовителем — принимал пушнину, орехи, грибы, рыбу, дичь. И сам добывал пушнину — без ружья, без капкана, без палки, без петли. Как можно так добывать, а? Удивляешься сейчас. А он ямки копал и в них ловил дичь. Попадались и глухари с рябчиками, и зайцы, и белки, и лисицы — всего Господь нам посылал для жизни.

Наготовят пушнины, сдадут — тогда их отоваривали нужным для жизни. В магазин наш, где к тому времени отец работал продавцом, всё привозили, но только под пушнину. Появились у нас спички и мыло, сапоги и брюки, мука и махорка, да и другие товары. Но в магазине нашем… дверей не было! Все свободно лежало. И даже сторожа не было. И никто ничего не брал! Отец сначала тревожился — ну как же, без дверей, вдруг что пропадет? Потом решил:

— А-а-а-а! На Божью волю!

Только перекрестит — и все… Утром придет (память у него хорошая была), пересчитает товар — все цело. Как-то один мужик пришел:

— Дядь Яш! Я у тебя